Как несообразен с здравым смыслом вексель на имя Анны Николавны! Ну не всё ли равно, что на мое, и неужели бы я с тебя мог судом требовать хоть и через Анну Николавну? Смешно, право.

Дос<тоевский>.

Будь здоров. Пошли Надежде Михайловне, и то, что я в декабре пришлю (если пришлю), тоже пошли, и из жалованья своего посылай, а сам извернись как-нибудь ввиду предстоящего и недалекого успеха. У всякого в жизни бывают дни, что надо претерпеть. Я пять лет сряду терпел и ждал, да почище твоего, а тут только 3 месяца! И того меньше. Надежда Михайловна может переехать в генваре в Москву.

За карточку Верочки спасибо. (1)

(1) приписано на полях

Старая Русса 11 декабря/74.

Любезнейший Паша, если я не отвечал тебе до сих пор на твое письмо от 12 ноября, то единственно потому, что мне было совершенно некогда. Я, по складу моих способностей, не могу отрываться от дела, когда усиленно работаю, тем более для дел хлопотливых, запутанных, где надо долго и много рассуждать и всячески объясняться, чтобы достигнуть хоть какого-нибудь толку. Если же притом заране уверен, что никакого толку не достигнешь, то, само собой, руки отваливаются.

Ты возвратил мне 25 р., посланные тебе с желанием от всего сердца помочь тебе. Если Анна Григорьевна прислала тебе неприятное для тебя письмо, то смешивать нас обоих в этом деле ты не имел никакого права. Ты имел дело со мной, получал деньги от меня, а не от нее, тем более что я о письме ее к тебе не знал ничего. И ты очень хорошо знал сам о том, что я не знал ничего: иначе как же мне понимать первую страницу твоего письма, где излагаешь, что уверен и продолжаешь быть уверенным в моих добрых и искренних чувствах к тебе? Если уверен в моих чувствах, то, стало быть, не смешиваешь моих чувств с предполагаемыми тобою дурными чувствами к тебе Анны Григорьевны. А если так, то зачем ты мне выслал 25 р. обратно? Если выслал, значит, именно смешиваешь наши чувства вместе и предполагаешь в нас один умысел. А в таком случае твоя первая страница выходит ложь и т. д. и т. д. Кафимский узел. Да и кто разберет путаницу у нелогических и отчасти дурно развитых людей, каков ты.

Но пусть ты сделал одну только нелогичность. Чем, скажи, ты обиделся? Анна Григорьевна мне своего письма не показывала, и я всего его не знаю. Но невозможно же и ни быть возмущенным, хотя бы только со стороны (а я тебе не сторона) тем, как ты обращаешься с своими детьми. Имеешь ли ты понятие о воспитательном доме и о воспитании новорожденного у чухонки, среди сора, грязи, вони, щипков и, может быть, побой: верная смерть. Друг мой Паша, я тебя не укоряю, хотя и не могу оставаться хладнокровным. Ведь не отдал же я тебя, всего только пасынка, куда-нибудь в ученье, в люди, в сапожники, а держал, воспитал, учил, да и теперь о тебе старался, писал за тебя письма или ходил просить о тебе бог знает каких людей - что для меня нож вострый иногда. Между тем ты, столь щекотливый даже относительно меня и моих, об тебе всегда старавшихся, столь щепетильно наклонный требовать исполнения долгов относительно тебя, - сам слишком беспечен относительно своих нравственных обязанностей, человеческих обязанностей - и относительно детей своих, и относительно отца. Ну к чему ты теперь так разобиделся, так защепетилился? Уж во всяком-то случае ты должен бы был взять в соображение всю сумму наших взаимных отношений, начиная с твоего детства и до сих пор. Я не кто-нибудь для тебя, чтоб со мной тебе так щепетилиться. Да и об Анне Григорьевне ты бы мог в письме своем ко мне удержаться от таких резких выражений, как например: "...на присланное супругою Вашею письмо, в котором она, выходя из всяких границ приличий, наговорила мне оскорблений..." и т. д.

Посылаю тебе карточку Верочки. Если ты хотел радикально разорвать со мною, то пусть судит тебя собственное сердце; если же нет, то продолжай уведомлять иногда о себе; я в судьбе твоей всегда принимал искреннее участие. Впрочем, ничего не навязываю, как хочешь.

Тебя любящий Ф. Достоевский.

Старая Русса, 17 декабря/74.

Милая Аня, у нас всё благополучно. Детки пока еще очень умны, поселились в гостиной, наставили стульев и играют. Я встал в 2 часа - никто не будил, видно, слишком утомился от излишне ревностного с тобой прощания. Детишки кушали телятину, молоко, сухари и ездили кататься; потом пошли снег отгребать, всего гуляли примерно минут 40. Я нашел, что это возможно. Где-то ты теперь, доехала ли до Новгорода? Буду ждать телеграммы. Главное, не насилуй себя и не напрягай излишне в Петербурге: у тебя много времени, имей в виду главнейшее в делах, то есть некоторых кредиторов (Варгуниных). Не забудь и про нас: все-таки нам очень нужны деньги, а до некоторого времени я отношения мои с Некрасовым даже и благонадежными считать не могу. На почту понесу, как ты сказала, незапечатанный конверт, но вряд ли будут какие спросы "Мертвого дома". Да и в Петербурге теперь развал, не до того. Предчувствую, что у тебя с Пантелеевыми выйдут неприятности, и если будут какие сделки с купцами, то вряд ли ты их уладишь. До свидания, обнимаю тебя и целую горячо.

Твой весь Ф. Достоевский.

Не торопись излишне: лучше окончи дела, если б даже что и замешкалось.

Старая Русса. 18 декабря/74.

Милая Аня, сегодня утром меня разбудили (1) в 9 часов твоей телеграммой, чему, впрочем, я был рад. Благополучно ли доехала, теперь, в эту минуту, ты уже, может быть, видела и Ивана Григорьевича, и Пантелеевых (с которыми, конечно, побранилась). Ради бога, Аня, не тревожь себя и действуй спокойнее, не кидаясь, без отчаянья, а пуще всего береги здоровье и больше спи и непременно исполни всё то, что я говорил тебе насчет докторов. У нас всё благополучно, детки здоровы. Сегодня погода мягче, и я отправил их, впрочем, в 2 часа только, к батюшке и дал на извозчика. Они ждут игрушек. У Феди я спросил вчера: "Где теперь мама?" Он подумал и с глубокомысленным видом отвечал: "Не знаю". Вчера во время папирос стали они танцевать, и Федя выдумал новое па: Лиля становилась у зеркала, а Федя напротив у дверей, и оба в такт (причем Лиля была очень грациозна) шли друг другу навстречу; сойдясь (всё в такт), Федя целовал Лилю, и, поцеловавшись, они расходились, Федя к зеркалу, а Лиля на его прежнее место и т<ак> далее. (2) Они раз 10 повторили эту фигуру и каждый раз, сходясь, целовались. Было очень грациозно.

Писем никаких, вряд ли и будет. Некрасов, верно, просто отдал печатать; но пришлет ли корректуры? Хорошо, если б все наши дела уладились. До свидания, Аня. Только 20-го разве получу от тебя что-нибудь с некоторым изложением обстоятельств. Но лучше расскажи, приехав, больше интересу, а мне присылай разве простой перечень да уж очень выдающиеся происшествия. До свидания, обнимаю тебя крепко.

Твой сердечно тебя любящий и по тебе тоскующий

Ф. Достоевский.

Детки тебя целуют.

Не беспокойся об нас, у нас пока всё хорошо.

(1) далее было: утром

(2) далее было: до бесконечности

Старая Русса. 19 декабря/74.

Милая Аня, пишу тебе вот уже третье письмо. Надеюсь, что сегодня хоть несколько строк получу от тебя. У нас все здоровы и всё благополучно. Детки гуляют и играют. Сегодня погода довольно теплая, но несколько сырая; но гуляли много. Ведут себя прекрасно; Федя немножко слишком буянит, но очень невинно, Лиля очень мила. Заспорили о лопатках, и так как Федя не хотел ей дать свою поиграть, то она объявила, что он "сестру не любит". А Федя отвечает мне: "Что она говорит, я ее день и ночь люблю". Потом из кабинета слышу ужасный плач Лили. Вошел: она, рыдая, жалуется, что Федя не захотел сидеть у ней на коленях, как у няни. "Если ты только у няни сидишь, так пусть же она тебе сестра и будет". Я примирил тем, что посадил Лилю, а Федю к ней на колени, и, действительно, просидели с минуту.