Петербург, 19 сентября/73.

Милостивый государь Михаил Павлович,

Простите великодушно, что слишком долго не отвечал Вам. Сначала, после первого письма Вашего, отметил было места в комедии, чтоб их хоть капельку поправить; но всё был в раздумье и не решался. А потому и медлил ответом. Теперь же, после второго письма Вашего, был болен и даже лежал, а между тем должен был исполнять и занятия по редакции, так что до сих пор почти не было минуты, чтоб Вам ответить.

Вот что скажу я Вам окончательно: я не решаюсь и не могу приняться за поправки. 15 лет я не перечитывал мою повесть "Дядюшкин сон". Теперь же, перечитав, нахожу ее плохою. Я написал ее тогда в Сибири, в первый раз после каторги, единственно с целью опять начать литературное поприще, и ужасно опасаясь цензуры (как к бывшему ссыльному). А потому невольно написал вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности. Еще водевильчик из нее бы можно сделать, но для комедии - мало содержания, даже в фигуре князя, - единственной серьезной фигуре во всей повести.

И потому как Вам угодно: хотите поставить на сцену (1) - ставьте; но я умываю руки и переправлять сам ни одной строчки не буду. Кроме того, об одном прошу настоятельно и обязательно: имени моего на афише чтобы не было, то есть "переделано из повести "Д<ядюшкин> с<он>" господ<ина> Достоевского" или в этом роде, - прошу Вас, чтобы не было выставлено. Если же непременно надо, просто напишите: "Переделано из повести". Только чтоб не было моего имени.

Конечно, лучше бы было совсем ее не ставить. Вот мой совет. Но так как я уже дал Вам слово вначале, а Вы употребили труд, то уже нечего делать: всё в Вашей воле.

Замечу только одно и то мимоходом: кажется, нет пропорции в величине актов? Посоветовались бы Вы в Москве с кем из актеров, знающих сцену практически (я тоже ведь никогда ничего не писал для сцены), и во всяком случае хорошо бы сократить. Что еще идет в повести, не пройдет на сцене. Сцена не книга. А потому чем больше сокращений, тем бы, мне кажется, лучше.

Рукопись у меня. Не высылаю, полагая, что у Вас, конечно, есть список. Если же нет, напишите. Тотчас же вышлю.

Примите уверение искреннего моего уважения.

Вам преданный Федор Достоевский.

(1) далее было начато: де<лайте?>

Четверг 27 сент<ября> 73.

Любезнейший Николай Николаевич,

Вы, верно, забыли о двух №, обещанных Вами для "Последней странички" (из газеты: "наплевать на этих господ"). А между тем "Последняя страничка" составлена именно ввиду этих 2-х №. Таким образом, типография задержана: нельзя ни набрать, ни сверстать статью. Сделайте милость, доставьте же поскорее (ведь это только несколько строк!) в редакцию. Вы не поверите, как это важно в общей типографской работе! Притом если теперь не доставите, то на следующую неделю будет уже поздно - застареют выписки из газет.

Ваш весь Ф. Достоевский.

Любезнейший Александров. Вот моя статья. Сейчас после нее, то есть после 8-й странички, где в конце поставлена черта и буква Д., начать печатать телеграммы (то есть с 9 страницы). А с 13-й, тем же порядком, перепечатать приложенные вырезки телеграмм из газет (по номерам на вырезках). Кажется, во всей статье, с телеграммами, по расчету моему, не менее 400 строк. В таком случае напечатайте телеграммы петитом. Но - авось найдется место. Я предполагаю сделать сокращение в объявлении о подписке и в хронике.

Ваш Достоевский.

На обороте: Г-ну Александрову.

Г-ну метранпажу Александрову.

Эту статью набирать немедленно, вставим 1/4 листа и пустим ее, а не "Из Москвы", которая останется до следующего 41-го №. Иначе нельзя. Корректуру к г-ну Филиппову, Кирочная (на углу Знаменской) - дом № 17 (Китнера), кв. № 4.

Да придите ко мне, Александров, завтра в 2 часа. Нельзя иначе.

Втор<ник> 2 окт<ября>/73.

Многоуважаемый князь, посылаю Вам маленькую статейку одного офицера с просьбою прочесть ее поскорее, если возможно. Всего 200 строк. Это не рассказ даже, но всего только картинка, и как картинка только - она очень бы могла быть помещена в этом № "Гражданина", ибо верно и, кроме того, такие рассказики читаются с удовольствием, не отрываясь. Бытовая сторона богатых повес офицеров, кажется, схвачена верно. Посылаю же Вам единственно для того, что Вам, может быть, больше известны подробности этой жизни, то есть рулетка, Сакристья и проч. Завтра я у Вас ее возьму с Вашим мнением и, может быть, отправлю в типографию - если подыщу, рядом с этим, другой рассказик, строк в 400 у г-жи Лободы (имею в виду), но уже совсем другого, почти трагического содержания. Таким образом, два рассказика, оба в 650 строк, будут, и очень возможно, в №, тогда как один только рассказ офицера, по чрезвычайной своей легкости, не мог бы пройти в "Гражданине".

Ваш весь Ф. Достоевский.

Люб<езный> Александров,

В моей статье вышло 650 строк или даже немного более, сократить не могу. Прилагаю письмо к князю и прошу его, чтобы сократил свое "Петерб<ургское> обозрение" на 150 строк. Письмо поручаю Вам и прошу Вас доставить ему немедленно и, если можно, лично.

В "Последней страничке" я отчеркнул 2 анекдота (24 строки). Это значит их выбросить. Если пойдете к князю, сообщите ему. Я тоже и об этом ему писал.

Теперь 1/4 8-го утра. Буду спать до 2-х часов. Сверстку подпишу мигом, но раньше 2 не приносите.

Доставьте же письмо.

В<аш> Достоевский. (1)

На обороте: Г-ну Александрову.

(1) на полях письма зачеркнутые пометы: Письмо Федорову. Вывеска. Статейка Пелешевского (отложить к Шторху, Войгачу и проч.).

Октября 23/73.

Милостивый государь Константин Петрович,

В квартире редакции живет один писарь; ему, без означения, разумеется, Вашего имени, и дана Ваша статья для переписки. Завтра она, переписанная чужой рукой, поступит в типографию. В типографии же Вашу руку знают еще с прошлого года, и именно корректорша, которая имеет в городе некоторые литерат<урные> сношения (с "От<ечественными> записками", наприм<ер>). Таким образом, никто не будет знать на этот раз, что статья Ваша, кроме меня и секретаря редакции. В корректуре же я буду сообразоваться с собственноручным Вашим текстом, который останется у меня.

А засим имею честь быть покорнейшим слугою.

Ф. Достоевский.