История сохранила для потомков суровые сдержанные выступления Камилла, тщательно выстроенные по всем законам риторики речи Сципиона и Клавдия, простые и краткие — Гая Мария, страстные, пламенные — Луция Суллы, вычурные, витиеватые — Гнея Помпея, шутливые и фривольные — Гая Юлия Цезаря, проникновенные — Божественного Августа.

Германик нашел свой путь в этом море, он не подражал никому, но взял что-то у всех. И его речи перед битвой остались одними из лучших, произнесенных когда-либо перед легионами в преддверии решающего сражения с врагом.

— Привет вам, соратники! — громко крикнул он. -Благодарю вас, вы успешно завершили первый этап нашей экспедиции. Теперь остался второй и самый важный.

Вы знаете, с кем вам предстоит сражаться, — с варварами, с германцами. Многие из вас уже встречались с ними, и я лишь напомню о том, с кем нам предстоит иметь дело.

Хорошие ли германцы солдаты? Отвечу — нет и еще раз нет. Да, они не лишены храбрости и, нападая толпой, бьются отчаянно. Да, они обладают известной хитростью и коварством, а потому не стоит в борьбе с ними забывать о предосторожности и слишком легкомысленно к ним относиться — они сразу же воспользуются этим.

Но повторю еще раз — как солдаты, германцы ни в какое сравнение не идут с вами, римскими легионерами.

Они не знают, что такое дисциплина и в бою руководствуются не приказами своих командиров, а желанием выказать личную доблесть. Это приводит к тому, что после первого же серьезного столкновения варвары быстро теряют энтузиазм.

Они хвастливы, самоуверенны, напыщенны, но стоит только дать им отпор, как тут же они теряются и готовы бежать куда глаза глядят.

Они не знают, что такое тактика, действуют, исходя из своих собственных соображений. Каждое племя бьется отдельно, не думая об общей победе, а желая лишь превзойти земляков смелостью и жестокостью.

Нет и еще раз нет — германцы никогда не были и не будут достойным противником для вас, квириты, и ваших союзников, которых мы научили искусству войны.

Да, война это искусство и его надо постигать не менее старательно, чем живопись, театр, литературу. Помните, что ответил великий мой предок Гай Юлий Цезарь греческому мудрецу, который упрекнул его в том, что римляне не создали своего искусства, все заимствовав у других?

— А разве война — не искусство? А разве мир — не искусство? А разве закон — не искусство? И разве мы не создали всего этого?

И он был тысячу раз прав!

Армия в едином порыве восторженно завопила, размахивая копьями и колотя мечами по щитам. Германик с улыбкой подождал, пока восстановится тишина, и продолжал:

— Так вот, германцы не постигли эту науку. Когда счастье на их стороне, они становятся не в меру дерзкими и хвастливыми. Но стоит только преподать им урок, как они тут же превращаются в самых больших трусов и паникеров на свете.

Скажу вам так: никогда не верь германцу и не поворачивайся к нему спиной, но никогда не пугайся его, став с ним лицом к лицу!

И последнее: в бою смело напирайте на них, не обращая внимания на копья, которыми они так гордятся. Стремитесь завязать рукопашную и рубите их по лицам. Этого они не любят.

Вот и все, соотечественники. Я верю в победу и знаю, что вы в нее тоже верите. Так вперед, воины, сразимся с врагом и поставим его на колени. Да помогут нам Боги!

Оглушительным криком армия приветствовала речь своего любимого полководца. Шум еще долго не стихал.

Германик сбежал со ступенек трибунала и подозвал к себе штаб и легатов, а также командиров союзных когорт.

— Сделаем так, — сказал он. — В авангарде пойдет Четырнадцатый легион, я обещал это Авлу Плавтию и знаю, как он рвется в бой. Основную колонну возглавит Двадцать второй под командой Гая Силия, за ним пойдут остальные в обговоренном нами порядке. В арьергарде — Пятый с Луцием Апронием. Союзные когорты составят наше боковое охранение.

Он немного подумал и повернулся к Гнею Домицию Агенобарбу, который, как и все остальные, внимательно слушал своего командующего.

— Гней, выдели пару тысяч своих галлов и батавов для авангарда. Конницу и пехоту. Это не помешает.

— Слушаюсь, командир, — кивнул Агенобарб.

— Ну, все, — Германик оглядел столпившихся вокруг него офицеров. — С утра выступаем. Помоги нам, Юпитер Статор.

— Помоги нам! — хором откликнулись собравшиеся и быстро двинулись к своим подразделениям, чтобы отдать последние приказы и проверить последние детали перед выступлением.

Вернувшись в расположение союзных когорт, которыми он командовал, Домиций Агенобарб скрылся в своей палатке и минут десять не выходил оттуда, размышляя.

Он думал о том, удалось ли Каллону выполнить возложенную на него миссию, а также о своей шкуре, которая, в случае неудачи их плана, подверглась бы серьезной опасности.

И все-таки Гней Домиций надеялся на лучшее. А что ему еще оставалось делать?

Отдохнув немного и выпив кубок вина, он собрался было выйти из палатки, чтобы отдать приказы, но тут ординарец доложил, что к нему просится офицер галльской когорты.

Домиций поморщился. Он понял, кто это. Наверняка, опять настырный Гортерикс, которому никак не давала покоя таинственная смерть его земляка Риновиста.

Еще перед посадкой на корабли галл подходил к нему и спрашивал, как обстоят дела с расследованием. Агенобарб тогда резко ответил, что и у него, и у командующего сейчас других забот хватает. Вот если бы Гортерикс привел к нему человека, которого видел тогда в лесу его родственник, то другое дело...

Галл только развел руками. Ни он, ни его свояк так и не смогли отыскать в лагере того мужчину.

Да оно и понятно — Каллон в то время уже должен был подплывать к устью Рена.

— В этом случае, — ответил Домиций, — следует отложить разбирательство до возвращения из похода. Ведь сейчас самое главное — разгромить варваров, а потом уже можно посвятить внимание прочим проблемам.

Гортерикс удалился не солоно хлебавши, но Агенобарб по-прежнему не чувствовал себя в достаточной безопасности.

Тем более, что на корабле, во время плавания, офицер снова подошел к нему и сообщил, что намерен все же доложить о своих подозрениях главнокомандующему.

Домиций было перепугался, но так счастливо сложилось, что галлу не представилось такой возможности до самой высадки на берег. И вот теперь тот снова пришел, чтобы опять надоедать своими проблемами.

Впрочем, это была также проблема и самого Гнея Домиция, а потому он скрепя сердце распорядился пропустить к нему надоедливого подчиненного, которого с удовольствием приказал бы отстегать плетями за упрямство и назойливость.

Ординарец вышел, и вскоре в палатку ступил Гортерикс. Галл был бледен, но настроен весьма решительно. Он отсалютовал и открыл рот, чтобы что-то сказать, но Домиций нетерпеливо махнул рукой.

— Знаю, знаю, — пробурчал он. — Я же тебе объяснял. Не до того сейчас. Командующий просто не примет тебя, а я ничего не могу сделать, пока ты не представишь мне человека, которого подозреваешь в убийстве. Или ты уже нашел его?

— Нет, командир, — ответил галл. — Но кое-что о нем узнал.

Домиций насторожился.

— Что именно?

— Один из солдат рассказал мне, что когда он нес караул на берегу Рена, какой-то человек отплыл в лодке вниз по течению. И, по описанию, он был очень похож на того, которого мы... — он сделал паузу, — которого я ищу.

— Что за глупости? — фыркнул Агенобарб. — Что это за призрак такой? Как он мог покинуть лагерь без особого разрешения?

— У него было особое разрешение, — глядя прямо в глаза римлянину, произнес Гортерикс. — Разрешение, подписанное тобой.

— Мной? — изумился Домиций. — Да ты в своем уме? Ты что, хочешь и меня впутать в эту историю?

Галл молча пожал плечами.

— Сейчас я был в штабе, — глухо сказал он, — но Германик ответил, что не может меня принять и сделает это после завершения похода.

— Ага, — оживился Домиций. — А что я тебе говорил?