Поздно вечером того же дня, вернувшись в гостиницу, Файзуллаев вдруг впервые за два дня вспомнил, что так и не позвонил жене, которой обещал доложить о благополучном прибытии. Робко заглянул в Натусину каморку:

– Наташа, прошу прощения… Мне бы позвонить, а? Телефон есть у вас?

Натуся, ставшая подполковнику уже почти родной, опять кидала свои вещи в сумку, рассерженная поздним возвращением жильца.

– Нету. Хотите позвонить – идите на почту. Через старый мост, возле станции. Работает круглосуточно. А у меня нету.

Файзуллаев опасливо покосился на розетку, в которой жизнерадостно шипел и искрился штепсель от электрообогревателя.

– Как же вы без телефона-то? А если пожар?

– А хрен ли, – проявила поразительное равнодушие Натуся. – Комендатура в двух шагах, увидят, если что… У них телефон есть, только местный.

– А если с другой стороны загорится? – не отставал Файзуллаев, которому после недавних происшествий вдруг захотелось поговорить. Натуся несколько минут тяжело подумала, видимо, прикидывая, на какую сторону выходит окно файзуллаевского номера, и пришла к неутешительному заключению:

– Да вообще – какая разница, с какой стороны. Если загорится – значит, сгорит на фиг. Пожарка все равно в десяти километрах отсюда, и машина у них сломана… Да и воды тут нет.

Натуся наконец закончила сборы и повернулась к Файзуллаеву:

– Все, я ушла. Запирайтесь. Завтра у меня выходной, так что вы уж тут сами хозяйничайте.

И, забыв выключить обогреватель, канула в темноту.

Рубан Николай Юрьевич. Родился 27 мая 1961 года в Узбекистане. Как большинство пацанов своего времени, мечтал стать если не космонавтом, то хотя бы летчиком. Но из-за вечных неладов с математикой пришлось стать десантником, чтоб хоть как-то быть поближе к небу. Окончил Рязанское РВДКУ в 1982 году, служил на Дальнем Востоке, в Афганистане, Закавказье. Поскольку дети подрастали, а в гарнизоне закрыли русскую школу, пришлось поступить в Академию им. Фрунзе. Службу закончил в ЛенВО, в 1998 г. Подполковник запаса. Живет и работает в Москве.

– Не, мужики. Все же, какой бы хреновой ситуация ни была, место для прикола всегда найдется. У нас в Газнях как-то повадились духи из миномета наш ППД обстреливать. Там в степи сеть кяризов проходила, ну так они по ней, как по метро, к лагерю подходили. Вылезут ночью, пару мин кинут – и опять в кяриз, ищи его там.

Ну, что – решили отловить, засаду организовать. Днем не выйдешь, понятно: с гор весь гарнизон как на ладони просматривается, чуть кто вышел – сразу по хребтам сигнализация пошла: зеркалами там, или фонариками, если ночью. Пошла группа ночью, пехом. Ночь как раз была безлунная, в двух шагах уже не видно ни хрена. А командир группы – лейтенант, из Союза недавно только, ни фига еще толком не знает, первый выход самостоятельный. Задание-то несложное, рядом с лагерем, ну и послали, надо же и самому когда-то начинать, не все же в стажерах с чужой группой шастать.

Короче, пошли. Через охранение соседнего полка пехотного. А там же мин перед этим охранением – немерено. Ну, обычное дело: один НИС мин понатыкал и заменился, его заменщик своих напихал, а карты полей никто толком не ведет, да они и устарели давно, эти карты.

– Как – устарели?

– Да просто. Вся местность сухими руслами изрезана, летом в эти русла мины ставят, а по весне, как снег тает, так половину мин водой и вымоет да унесет хрен знает куда – постоянно такая фигня была. Короче, если и был там проход – так он уже давно перестал им быть.

Ну так вот, потопали они, конечно же, прямиком через свое минное поле. Бойцы ему еще говорят: мол, товарищ лейтенант, тут, по идее, мины быть должны. А он – фигня, пошли. То ли волю командирскую показать хотел, то ли что – как теперь узнаешь? Короче, поперли. Ну и – как положено: влезли на середину поля, и пошли подрывы. Первым командир подорвался, сразу – насмерть. Бойцы дернулись к нему и пошло: один, другой… Да еще и охранение подсуетилось: видят разрывы, решили – обстрел. Ну и начали фигачить в ту сторону с чего ни попадя – а чего не фигачить? Техника, минометы – в капонирах, местность пристреляна, боеприпасов навалом – дав-вай Курскую дугу устраивать!

Хорошо еще, радист жив остался, хоть и без ноги – передал на ЦБУ – мол, так и так, проблемы у нас, товарищ Бордюрный.

– Это у оперативного фамилия такая была?

– Да нет, позывной у нашего ЦБУ такой долбанутый был. Кто их придумывает, позывные эти? У летунов, помню, был «Возик», у «градовцев» – прикинь! – «Арлекинада»! Хоть соревнуйся, чей позывной звучит идиотистей. Ну ладно, это так – к слову.

Передать-то радист передал, да все равно: пока оперативный с полкачами связался, пока те со своим охранением – банок неслабо успели им накидать.

Ну, нас тем временем по тревоге подняли, саперов тоже – и туда, группу вытаскивать. Ну, что… Подкатили, бэтэры шеренгой поставили, фары врубили, прожектора, осветили местность, да и пошли. Саперы впереди проходы делают, мы – за ними, пацанов вытаскиваем: кто раненный, кто без ноги, кто – готовый…

И вот доходим до одного парня: лежит без ноги и видно, что все уже. А из саперов со мной был их старшина, Берек Сиздыков, прапор, сам из Алма-Аты, мы с ним еще до Афгана знакомы были, на соревнованиях встречались… Классный такой мужик, блин! Второй срок в Афгане дохаживает, израненный весь – как лошадь Буденного, от контузий башка дергается, а пофигу – воюет, как викинг! Хотя понятно, нервы уже ни к черту у мужика от такой жизни.

Ну вот, доходим мы до того парня, Берек вокруг него все проверил – чисто.

– Ну что, – говорит, – больше никого нету вроде. Берись, Серега, потащим его.

И вот только мы его взяли с двух сторон за руки – хрее-енак!!! Тут, видать, как вышло: он как на мину наступил – его подбросило, и он на другую мину упал. А вторая возьми и не сработай – ну хрен ее знает, почему так вышло. Может, нажимную крышку перекосило, или заржавело там что-то, хрен ее знает, сколько там эта пээмэнка в земле лежала. А когда мы его сдвинули, тут она и сработала. Пацана того развалило взрывом от паха до груди, а нас с Береком в стороны откинуло. Так-то ничего, ноги только осколками посекло маленько, и все. А у пацана – у того всю мотню оторвало, и Береку все это хозяйство прямо на грудь шмякнулось. И вот он лежит на спине, ляжки осколками посечены, он по ним руками – лап, лап – смотрит: кровь. Поднимает голову и видит у себя прям под носом это хозяйство. Bay, что тут началось! Орет, кулаками по земле молотит!

– Серега! – кричит, – пристрели меня на хрен!

– На фига? – спрашиваю.

– Мне хер оторвало!!!

Ну, я подскакиваю, ИПП вытащил, ножом штаны ему распорол, смотрю – не понял! Все на месте. Он что, как Змей Горыныч – двухголовый, что ли? Потом дошло.

– Хорош орать, – говорю, – все у тебя там в комплекте, вставай.

А он плачет!

– Да что ж я, не вижу, что ли?! – кричит.

Ну что делать… Взял я его за руку, засунул ее ему в штаны – мол, держи свое сокровище, убедись в наличии. Он так – раз-раз! – подергал, типа на прочность проверил – точно, есть! Потом с таким отвращением как взвоет: э-э-э!! И эту чужую мотню от себя так брезгливо отшвырнул, двумя пальцами! Ну, и тут с ним уже нормальная истерика началась: и плачет, и смеется… Вот тебе и трагедия, блин.

– А мне в Карабахе одного чудика показывали, кажется, Самвел его звали. Короче, он по жизни прибабахнутый был, этот Самвел. Ну, сам-то здоровый, а мозги – как у трехлетнего. Ну, бывает. И вот он все время со свистком ходил, он у него на шее так и висел, этот свисток. Ходит и свистит, когда ни попадя. И вот, когда заваруха у них эта вся началась, он тоже давай в ополчение проситься – типа, тоже воевать хочу, давайте мне автомат. Ну, кто ему даст! Вали, говорят, сам в бою добудь – лишь бы отвязался. А Самвел возьми да и попрись ночью к азербайджанцам на позиции. А там вообще кто воевал-то? Ополченцы – что с армянской стороны, что с азербайджанской. Колхозники, работяги… Что с них возьмешь? Форму надели, автомат сунули – иди, воюй. Какие из них вояки, на фиг. Тем более, что деревни всю жизнь рядом были, и до войны они и дружили, и женились, и все такое. Короче, что те, что эти – на службу конкретно болт забивают.