И командир показал всем желающим свою волосатую руку до локтя.
– Разбирай, мужики.
И мужики разобрали.
О!
Мой старпом говорит: «Где я, там успех!» – а вокруг что-то лопнуло, взорвалось, по воздуху полетело-пронеслось, во что-то незамедлительно врезалось, потом пыль улеглась, после чего он это и говорит.
Не могу с ним не согласиться.
Целый день бегаешь, как курица со спицей в самой, что ни на есть, жопене, а в конце оно же еще и как яхнет!
Это как если бы ты вскочил на полном ходу в трамвай, а потом начал носиться по нему в поисках вагоновожатого, чтоб спросить: не идем ли мы в селенье под названием «Бестолочь»?
И у всех соответствующие лица.
Просто не знаю.
ОЙКОНЕН
«Суки! – это я о ПРЗ, – плавремзавод называется, суки!»
Я стою в предбаннике на КДП – нашем контрольнодозиметрическом – и думаю про себя.
Можно думать и вслух, конечно, но это не тот случай (ударение на последнем слоге).
Идет доклад о готовности к автономке. Нас проверяет флотилия.
Проверка заключается в том, что все мы – командиры боевых частей и служб – здесь стоим и, в присутствии флагманских дивизии и флотилии, докладываем замкомандующему, контр-адмиралу Ойконену, о своей ежесекундной готовности.
Доклад: «Командир такой-то боевой части по фамилии сякой-то. Личным составом укомплектован полностью. Матчасть в строю. Готов к выполнению задач боевой службы!» – на конце обязательно восклицательный знак.
Все говорят – он сидит и слушает.
Скоро очередь до меня дойдет, а у меня еще резина на двухходовых клапанах не поменяна. Нет у них на ПРЗ резины, суки. А флагманский мне сказал, что я обойдусь и так. Ну, ладно, сейчас я вам доложу о готовности встать на защиту интересов родины.
Ойконен – тяжелый, высокий финн.
«Я хоть и финн, – любит он повторять, – но ебу порусски!»
Взгляд у него, как у удава.
Ща мы ему доложим. У меня от злости мышцы даже из карманов лезут. Ща! Вот, уже начинаем докладывать:
– Начальник химической службы… старший лейтенант… Матчасть не в строю. НЕ ГОТОВ! Выполнять задачи боевой службы! – и тишина. Все охуели. Особенно флагманские. Я им покажу «обойдешься».
– Под-ни-мите пилотку! – слова у Ойконена роняются, как камни на мостовую, обращается он ко мне, и потому я поднимаю пилотку, она у меня съехала на нос.
– Вас что, постричь некому?
Адмирал Ойконен, Гарри Гульфович, меня регулярно стрижет.
– От того, что я подстригусь, товарищ адмирал, матчасть не заработает!
– Командир?
– Есть!
– Вы можете его подстричь?
– Так точно!
– Хорошо! Теперь по существу! Доложите! – это он мне.
– ПРЗ не заменило резину на двухходовых клапанах!
– ПРЗ? Где вы? Ближе! Я хочу знать в чем дело? Ваш лепет я услышу позже! Соберитесь с мыслями! Все свободны. После роспуска остаются флагманские химики, ПРЗ, начхим и командование корабля.
Тихий шелест сзади – лишние исчезли.
– Начхим! Еще что-то?
– Товарищ контр-адмирал! Мне добавить нечего!
– ПРЗ! Чтоб завтра! Я понятно излагаю? Завтра! Все у него стояло! Он мне доложит лично! Верю! У него получится! Флагманские! Ко мне в кабинет! Оба! Командир! Задержитесь.
Командир на меня потом смотрел так, будто ожидал от меня рождения ребенка, а я принес в подоле чудовище.
А флагманские вообще стали заикаться, что случалось с ними уже не раз.
Назавтра у меня была резина, о чем я тут же Ойконену и доложил.
В ТРЫМРАНИ
Мичман Сенчук в условиях тропиков все время спал. Оно и понятно: в тени сорок градусов, особенно после обеда, а корабль стоит, скажем так, в Трымрани, где поневоле начнешь разлагаться.
Мичман Сенчук (и еще несколько мичманов) почти что голый, лежал в каюте в адмиральский час.
В этот час не летают даже мухи.
Чтоб хоть как-то отметиться у всевышнего, мичман Сенчук привязал к мизинцу на правой ноге леску и отправил ее в открытый иллюминатор, а на другом конце там был крючок с насаженным на него кусочком ветоши.
Все это обзывалось удочкой – в Трымрани рыба не избалована червями.
Подергивая ногой вышеназванную конструкцию и от монотонности впадая в детство, наш мичман совсем уже собирался отправиться в думах в район собственной печени, когда… когда это случилось: его так дернули из иллюминатора за леску, прикрученную к мизинцу, что он легко вылетел из койки и с воплями полез ногой в иллюминатор.
Окружающие не сразу пришли в себя и не сразу бросились на помощь.
Крики: «Тащи! Тащи!» и «Держи, блядь, держи!» – раздавались со всех сторон.
Через минуту в каюту были втащены: мичман Сенчук, его мизинец, вся леска и гигантский лангуст, выудивший мичмана прямо из койки.
Больше мичман Сенчук после обеда не спит.
ПЕНИЕ
Лейтенант Бубенцов Алексей Геннадьевич искал свою парадную тужурку везде. В шкафу нет, под кроватью – нет, в шкафу – опять нет.
Город Полярный готовился к встрече любимого праздника – 23 февраля. Предполагалось, что местное население будет потрясено выступлением самодеятельного сводного хора, для чего заранее разослали по всем экипажам подводных лодок телефонограммы, что мол, офицеры и мичмана, свободные от сбора мусора, привлекаются к пению.
Вот Алексей Геннадьича и назначили – где ж эта проклять, тужурка?
А людей собралось на первую спевку – ужас до чего.
Только песни никто не помнил, вернее, помнил, но не с нужного конца.
Какие это песни? «Широка страна моя родная, много в ней…», «Северный флот», «Варяг» и что-то там о комсомоле.
Так что тут же изобрели специальный комбайн для подсказки слов: на рулоне бумаги написали текст, а потом намотали его на барабан, после чего, уже вращая ручку этого барабана, перематывали все это дело с валика на валик, но не быстро, а чтоб люди успевали разглядеть.
Назначили ответственного перемотчика – мичмана.
Лейтенант Бубенцов так и не нашел свою парадную тужурку и взял ее взаймы у соседа.
А сосед оказался маленького роста, что выяснилось только тогда, когда надо было уже в ДОФ идти и петь.
Не то чтобы лейтенант Бубенцов своего соседа никогда не видел, просто он его ни разу не примерял на себя, а теперь вот, примерил, и – о, ужас нуля – сосед налез только до локтей, да и застегнулся только на одну пуговицу.
Алексей Геннадьич решил встать на сцене так, чтоб заслониться кем-нибудь.
Он встал и заслонился мичманом, и вот занавес пошел и… вместе с ним пошел мичман, который оказался как раз тем самым перемотчиком песни на валу.
Свет на хор, и зал увидел лейтенанта Бубенцова.
Со стороны он походил на клоуна.
Еще петь не начали, а зал уже взорвался диким хохотом, а потом кое-как начали петь, но перемотчик текстов так засмотрелся на Бубенцова, что в песни «Широка страна моя родная» никак не мог сразу перемотать строчку «Много в ней…», что получилось только с третьего раза, поэтому именно эту строчку хор пропел трижды, пока ему не показали следующую страницу.
А строчку «Где так вольно дышит» спели дважды.
В зале все рыдали.
Хор старался изо всех сил. Он старался петь тщательнее, что не получалось, потому что перемотчик нервничал.
А вы попробуйте петь сами, если вы даже слова все знаете, когда вас уже приучили к тому, что надо смотреть на барабан, а барабан вращается то туда, то назад, от чего строчки повторяются.
В общем, спели и даже кричали «Бис», и потом еще и спели на «Бис», вот только песни пришлось назад перематывать, а они получились вверх ногами.
