– Ого! – сказал Юрка сам себе, поняв, что машинально унес домой Степину дочь. Немного постоял на лестничной площадке, размышляя, бежать ли к Горобцам или постучать в свою дверь ногой. После некоторых сомнений решил к Горобцам не бежать – в конце концов, их ребенок, хватятся – сами придут. С большим трудом, помогая себе локтями и коленями, добыл из кармана ключи и открыл дверь. Валентина уже спала, отвернувшись к стенке. Хорошевский, не имея ни малейшего понятия, как следует поступать со случайно унесенными домой чужими детьми, тихонько позвал:

– Валь, а Валь! Слышь, тут такое дело…

– Пшел вон, алкоголик, – нелюбезно отозвалась Валентина и натянула одеяло на голову.

Юрка обиделся еще больше и принялся действовать самостоятельно. Уложил Иришку в постель рядом с женой, стащил с нее валенки, пальтишко и шапку, а сам уселся в кресло и принялся ждать, пока Горобцы хватятся и придут за своим ребенком. Не учел он одного – хватилась только Ольга, да и та забыла, куда следует идти.

Никто никогда не узнал, что сказала Юркина жена, когда, проснувшись утром и обнаружив рядом с собой Степину дочку, растолкала спящего в кресле Хорошевского. Иришка, хорошо знавшая дядю Юру и тетю Валю, отнеслась к происшедшему как к веселому приключению и очень расстроилась, когда дядя Юра взял ее за руку и повел домой, к маме с папой. Степана они встретили на полпути, прямо возле сувенирного танка…

Через полтора часа буря в дежурке саперного батальона утихла. Горобец увел домой жену, которая одновременно рыдала, смеялась и норовила вцепиться Степе в волосы. Местный участковый, обалдело крутя головой, уехал на своем реактивном велосипеде. Шабров с Малаховым пили водку и сочиняли рапорт о происшествии, который наверняка предстояло подавать комдиву. С каждой новой рюмкой текст рапорта становился все ярче и образнее, и последняя версия начиналась словами: «Слышь, ты, старый хрен…».

Файзуллаев и Хорошевский молча курили на лестнице, сидя на одной ступеньке, но глядя в разные стороны. Первым гнетущую тишину нарушил Юрка.

– Таааарьщ подполковник… – жалобно протянул он.

– Тьфу! – ответил Файзуллаев, и снова воцарилась тишина.

После третьей подряд сигареты не выдержал сам комбат. Почувствовав, что недавняя оплеуха странным образом сроднила его с Хорошевским, он счел себя вправе задать Юрке личный вопрос.

– Юр, а у тебя жена… ну… случайно, это… не это?…

Юрка просиял и утвердительно заболтал головой:

– Ага, ага! В январе уже. Сказали, мальчик будет!

У Файзуллаева упало сердце…

Утром Файзуллаев решил ознакомиться с планами занятий личного состава. Шабров принес ему кипу исписанных разными почерками обширных бланков и встал рядом, всем своим видом выражая готовность в любую секунду прийти на помощь. И эта помощь скоро потребовалась. Первой в руки комбата попалась «простыня», исписанная мелким торопливым почерком старшего лейтенанта Хорошевского. План был составлен грамотно, толково, почти так, как и положено. В сердце комбата начал было воцаряться долгожданный покой, как вдруг его глаз наткнулся на нечто необъяснимое.

– Лы… лыжная – что?

– Подготовка, – быстро ответил Шабров, заглянув в бумагу через плечо командира, – почерк у него, конечно…

– Почерк тут ни при чем, – Файзуллаев подумал и добавил в голос строгости. – Что за бред? Если уж гонят липу, то пусть хоть даты сверяют! Лыжная подготовка седьмого июля!

– Да какая разница, – удивился замполит, – все равно у нас и лыж-то никаких нет. Давно на растопку пошли.

– А зачем пишут?

– Так положено, – замполит индифферентно пожал плечами.

«Я т-тя, гад, научу, как положено…» – подумал Файзуллаев, но вслух ничего не сказал, только засопел и вновь углубился в изучение плана. Но ненадолго. Спустя две минуты его взгляд уперся в строку «плавание».

– Плавание, говорите… И где плаваете? – он вспомнил, как мутные воды Турги играючи швыряли могучий КамАЗ, и поежился.

– Да нигде! – Шабров удивленно посмотрел на комбата. – Где тут плавать?

Не успел Файзуллаев подобрать слова, чтобы прокомментировать ответ замполита, как дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет влетел до смерти перепуганный солдат. Не обратив внимания на присутствие в помещении старшего по званию, он, вытаращив глаза, обратился прямо к Шаброву:

– Юрий Михалч, там… там… это… – бойчишка сглотнул слюну, перевел дух и перешел на лихорадочный шепот, – Маковкина!!!!

– Как?! – взвизгнул Шабров, – Сама???!!!

Рядовой раскрыл глаза еще шире и закивал головой:

– Сама, сама! Хорошевского ищет. Злая, как черт. Чё делать-то?!

– Елки-палки, – засуетился замполит. – Что опять…? Слышь, ты давай-ка быстро… У него ведь сейчас, кажется, политзанятие?

– Ага, мультики смотрят в красном уголке…

– Валяй, предупреди его, пусть хоть через окно…

Бойчишка кивнул и кинулся в красный уголок предупреждать Хорошевского. Шабров, на лице которого застыло выражение немого ужаса, уставился немигающим взглядом сквозь Файзуллаева куда-то в стену. Озадаченный Файзуллаев ждал пояснений. Пояснений не последовало. Вместо них в кабинет комбата явилась сама мадам Маковкина…

Пожалуй, Файзуллаев был единственным во всем поселке, кому это имя еще ровным счетом ничего не говорило. Ольга Петровна Маковкина заведовала самым большим в Мирной универсальным магазином, славилась волевым характером, решительностью, прямолинейностью и бесстрашием. Весь этот набор благородных качеств полностью уравновешивался на редкость скверным характером. Супруг ее, полковник Маковкин, служил в одном из полков, личные данные имел самые посредственные, а внешность – незапоминающуюся, и был известен больше как «муж Ольги Петровны, той самой». Своих продавцов и военторговских водителей Ольга Петровна ввергала в полуобморочное состояние одним только взглядом. Перед ней заискивали командиры полков и начальник военторга. Мелкая военторговская сошка боялась ее до паралича. Да что там водители – сам комдив Ванюшин трепетал перед Ольгой Петровной. Она могла бы держать в кулаке всю дивизионную верхушку и местные гражданские власти и диктовать им свою железную волю, если бы не одно омрачающее обстоятельство. Ольга Петровна Маковкина имела несчастье быть соседкой Юрки Хорошевского по лестничной клетке.

Ольга Петровна, пылая гневом, ворвалась в кабинет и, отстранив пытавшегося поздороваться Шаброва, двинулась на Файзуллаева, который поспешно поднялся ей навстречу. Комбат не знал, кто такая Ольга Петровна, не знал, чем ему грозит неожиданная встреча с ней, но понял, что офицеру его батальона, пусть даже такому, как Хорошевский, угрожает опасность. Шабров с риском потянуть лицевые мышцы правым углом рта улыбался Ольге Петровне, левым пытался предостеречь комбата от непродуманных действий и при этом тщился разглядеть происходящее в глубине коридора у дверей красного уголка. Все его усилия оказались напрасны. Ольга Петровна не поддалась обаянию замполита, а Файзуллаев не внял его предостережениям. Быстро миновав Маковкину, что было не так-то легко в маленьком кабинете, он выглянул в коридор и закричал что было сил:

– Дежурный! Чтоб тебя… Почему посторонние в штабе??

Ему никто не ответил. Малахов, еще не сменившийся, едва завидев в окно приближающуюся Ольгу Петровну, прочно забаррикадировался в дежурке и затаился. Однако на Маковкину выходка Файзуллаева подействовала, как запальный огонек на пороховую бочку.

– Кто посторонний?! Я посторонняя???!!! Да я у вас в штабе бываю чаще, чем некоторые ваши офицеры! Когда вы уже наконец что-нибудь сделаете? Сил моих больше нет! Где он?

Угрожающе шевеля бюстом, Ольга Петровна надвигалась на Файзуллаева. Тот невольно попятился и оробел.

– Простите, кто – он? И что я могу для вас сделать?

Шабров, переместившийся за спину Маковкиной, дирижерскими жестами показывал комбату, что громкость разговора надо еще немного снизить, а интонации – смягчить. Файзуллаев неожиданно для самого себя предложил Ольге Петровне присесть и добавил, почти оправдываясь: