– Скажи честно, – спросил он, – сколько лимонов нам выкатится в этом квартале?

– Ну, точно не знаю, – пожал я плечами, – грозятся увеличить перечисления процентов на пятнадцать.

– При исходном мизере и невменяемой инфляции – просто царский подарок. Давай готовить постановление о прекращении работ. Сам я давно живу на импортные гранты, но орлы мои от нищеты уже разлетелись, – профессор вздохнул и криво улыбнулся, – помнишь доклад Петру о строительстве Флота?

– Дал Сенат нам сто рублев на постройку кораблев, это, что ли? – ответил я.

– Ага. Девяносто три рубли – прогуляли, пропили. И осталось семь рублев на постройку кораблев, – продолжил он.

– Но и на эти семь рублев – мы настроим кораблев! – закончил, было, я бодро, но осекся. Мой собеседник показал мне кукиш.

– Не та, нынче элементная база да и Петра на горизонте не видно, чтобы взять казнокрадов за цугундер. Прощай, товарищ. Помнишь, как меня в это грязное дело заманил? Золотые горы обещал. Теперь на внешний рынок не вылезешь – замаран связью с оборонкой. А так, торговали бы мы своими разработками и поделками на площади Тяньаньмынь. Я бы на твоем месте застрелился, – продолжил он, но вдруг замолк и внимательно проследил за движением моей руки.

Копаясь в ящике стола в поисках сигарет, я подмигнул ему и успокоил.

– Не строй диких иллюзий – не застрелюсь. Как в девяносто третьем пистолеты изъяли, подозревая всех в нелояльности, так еще и не вернули. Мне, во всяком случае. Телефоны, правда, включили, – я гордо погладил глянцевые бока аппаратов.

– Мой лучший ученик вчера в Германию умотал. – Профессор закурил предложенную сигарету, – С одним осциллоскопом и пассатижами их годовой план натурных экспериментов выполняет. Такие кадры только Россия дает. А я, пожалуй, поеду в Штаты, лекции почитаю. Все лучше, чем шоколадками торговать. Надеюсь, кончится когда-нибудь этот бардак. А свои семь рублев пропей лучше сам, а то – другие прокутят. Пропадут неправедно. На дело – мало, а на глупости – как раз.

В тот день и созрело у меня ключевое решение о завершении службы.

Уйти оказалось не так просто. Дебаты о том, что делать с Вооруженными Силами, шли на каждом углу, но разумных решений не было. Видимо, надеялись, что голодные войска сами разбегутся. Но те издавна отличались стойкостью. Получалось, что досрочно уволиться можно только с позором, разорвав контракт, или достойно, но по болезни. Я выбрал последнее. Состояние здоровья действительно оказалось довольно хреновым, что подтвердили объективные обследования в госпитале, где я вылеживался вторую неделю. С появлением каждого нового диагноза я начинал чувствовать себя все хуже и хуже. Дело в том, что в тумбочке лежала пара медицинских справочников, исправно перечитываемых на сон грядущий. Информация по выявленным заболеваниям в их совокупности давала неутешительный прогноз – здоровяком-долгожителем мне уже никогда не быть. К сожалению, финансовое изобилие тоже не грозило – к доктору не ходи. Классическая формулировка о преимуществах здоровья и богатства перед болезненной бедностью не оставляла иллюзий. Мой вариант был не из лучших. Досадно и обидно. Одна радость – с таким комплектом дефектов, очевидно, никто не станет удерживать меня на казенной службе.

Моим соседом по палате оказался полковник моего возраста с очень знакомой физиономией. Он признался, что от меня у него такое же впечатление. Мы начали искать точки пересечения наших судеб и вскоре установили, что этих точек – тьма тьмущая. Короче, если он становился в очередь за сигаретами (портвейном, апельсинами), то я оказывался за ним или он – за мной. Сосед Алексей тоже начинал службу на Флоте, но лет десять назад сменил форму на общевойсковую по настоятельной рекомендации руководства. Он возглавлял какой-то учебный центр и, работая с молодежью, верил в светлое завтра. В госпиталь его привела необходимость подлечить язву и отдохнуть от тещи. Недомогание носило комплексный характер.

Как правило, в вечернее время, прогуливаясь по дорожкам около корпусов, мы вспоминали отдаленные и близкие по времени события, делились впечатлениями, уточняли детали. Однажды часа три проспорили из-за фамилии одного из комбригов. Чуть не разругались. Хотя, казалось бы, какая разница – Козлов он был или Баранов. Ведь расхождений относительно его деловых и морально-нравственных качеств у нас не иметься в наличии. Прислушался я к беседам других наших согоспитальников и обнаружил поразительное сходство с нашими диалогами. До полного маразма – подать рукой. Требовалось сменить тематику бесед и обсуждений.

– Мы будем искать тебе работу, – сказал Алексей, – не сидеть же тебе на диване в ожидании очередного сериала по ящику. Судя по твоим отметкам в медицинском табеле, скоро, брат, ждет тебя долгожданная пенсия.

– Куда спешить? – отвечал я, – дай хоть немного отдохнуть. Я вон кучу книг насобирал в надежде все это прочитать, когда удастся выбраться в запас.

– Ты сумму своего пенсиона считал? Надеешься на гордую, но быструю голодную смерть?

– Может, и поднимут.

– Только после полного вымирания поколения рабочее-крестьянского офицерства. Кто кого защищает – тот с того и имеет.

После недолгого препирательства я согласился выйти на поиски объекта приложения своих будущих трудовых усилий за умеренное вознаграждение.

Следует отметить, что отношение к пенсии и ее денежному наполнению у офицеров носит традиционно мистический характер. Еще будучи курсантом военного училища, юноша, проникаясь высокими стремлениями и порывами по обеспечению обороноспособности Отечества, рассчитывает на ответную заботу о себе по завершении службы. Частенько в узких и расширенных кругах шли разговоры об оставшихся годах, месяцах и процентах, сулящих в перспективе скромные земные радости, невозможные в период службы. Было принято, что жесткие ограничения на всякую свободу мыслей и деяний, убогий быт, риск здоровью офицеров несколько компенсировались довольно ранней пенсией приличного размера. Для гражданского же мужского населения проблема пенсионного обеспечения казалась, со всей очевидностью, – неактуальной. Ибо средняя продолжительность жизни ну никак не дотягивалась до возраста великой халявы. Бывают, конечно, и крепкие мужички-долгожители, но их, к сожалению, – немного.

Поэтому представляется весьма обидным и позорным, когда полковничья пенсия рухнула ниже донышка мизерно-минимальной потребительской корзины. А о майорских и капитанских достатках лучше и не вспоминать. Они сами только матерятся по этому поводу.

Но, вернемся к нашим баранам. Или – к папахам.

Когда я перечислил все свои требования к будущему месту работы, мой соратник однозначно заявил, что таких мест не бывает и быть не может. Более того, если такое возникнет, то подлежит уничтожению как зона паразитизма и моральной деградации. Возможно, я немного переборщил со своими запросами.

– Будем искать с широким охватом рынка рабсилы, – сказал он и назначил одного из своих офицеров, посетивших его в лечебнице, моим полномочным представителем, – вот, Сергей, помотайся-ка ты по работодателям за нашего капраза. Глядишь, и самому пригодиться. Доклад ежедневно в одиннадцать ноль-ноль.

Итак, я почувствовал, что добро на сход уже почти получено и пора готовиться к гражданской жизни по правилам постперестроечного дурдома.

Делу поисков работы очень помогла установка в нашей палате городского телефона. Оказалось, что поступивший недавно в учебный центр Алексея боец является близким родственником одного из видных хозработников госпиталя. Пришлось приложить немало усилий, чтобы прервать поток благодеяний, посыпавшихся на нашу палату как из прохудившегося мешка с крупой.

Поиски начались с приобретения толстой пачки печатной продукции, предназначенной для облегчения свиданий трудящихся с работодателями. Таких изданий, содержащих многие сотни и тысячи вариантов, оказалось около десятка. Есть выбор. Определив разумный диапазон искомой зарплаты, мы, сменяя друг друга, начали обзванивать фирмы и частных лиц. Моя попытка повысить верхнюю планку доходов была грубовато отвергнута заявлением сокамерника: