– У боцмана её, может, и никогда не будет, так как её и в тылу нет… Но вы же офицер? Или кто? Вот и купите. Деньги-то вам пока платят? Я не знаю, как там Кивко, но ведь в Вашей амбулатории – глист повесится!

Сидевший рядом со старпомом замполит как-то с ужасом посмотрел на свой недоеденный омлет. Ну, не везёт замполиту с приёмом пищи. Брезглив, однако!

– В общем, так, старший лейтенант медицинской службы. По приходу в базу сход я Вам запрещаю! Пока не приведёте свой «склеп» амбулаторию… в надлежащий вид. Вы поняли?!

– Есть, – коротко ответил доктор, выразительно и красиво помешивая чай в стакане нержавеющей ложечкой.

На этом раздача слонов и вопли в эфире были закончены. Завтрак проходил в дружественной и доброжелательной обстановке. На «свежем воздухе».

Через два часа лодка дала дифферент на нос и ушла на глубину.

Состояние матроса Кивко было нормальным. Он даже самостоятельно, но под наблюдением врача, дошёл до гальюна, так как справлять свои нужды в амбулатории напрочь отказался.

Глушенков доложил командиру, что кризис миновал, но радоваться было ещё рано. По приходу в базу моряка необходимо было положить в стационар для взятия и исследования анализов. Командир пообещал вызвать «карету» скорой госпитальной помощи на подходе.

Замполита больше интересовал вопрос «национального воскрешения на ниве языка и песен», вскользь оброненный доктором. «Это же целая тема доклада в на ладан дышащий политотдел, – строил планы замполит. – Жива, жива коммунистическая идея! И рано нас списывать на воспитательную работу… Рано, демократы, рано! – замполит сидел в своей каюте и прокручивал на магнитофоне все имеющиеся кассеты. – Ни одной песни на украинском… Ни одной! Хоть тресни! И у экипажных меломанов их тоже нет. Металлисты свободной демократии, – зло думал зам. – Распустились! Запад вам в уши-то насвистит! Ох, насвистит! – и тут его осенило. – Рядчик! Рядчик Станислав Сергеевич! Командир первого дивизиона, „золотой голос“ экипажа. Ему по жизни надо бы в Ла-Скала петь, а жить в Венеции, а он – катушка магнитофонная – в подводники подался. Попа в масле, член в тавоте – но зато в подводном флоте! – мысленно прихлопывал и притопывал замполит. – Он и споёт! И не хуже „чёрных дыр“ эстрады споёт! Хоть на украинском, хоть на итальянском…»

Обуреваемый идеей «вокалолечения с этническим флёром», замполит пошёл к доктору.

Старший лейтенант все выслушал молча и не возражал. «Устраивай, устраивай концерт, – с усмешкой думал врач. – Вам, дуремарам, больше и заняться нечем… По специальности вы – скоморохи, а по должности – руки-ноги-разводители. Эх, на ваше бы место – психологов, если по уму… Но где ум-то – в нашей расейской чехарде. Не-ту-ти!»

К вечеру всё было готово. Культурная программа состояла из двух частей: в первой части – художественная самодеятельность экипажа, во второй – просмотр художественного фильма.

Номера художественной самодеятельности были даны на откуп командирам боевых частей. Те, в свою очередь, были предупреждены об их украинской направленности.

Перед началом концерта Кивко опять облепили датчиками, заботливо привязав руки к трубам кровати.

И… началось!

Выступления «отсечнорощенных» артистов передавали по трансляции на все отсеки.

Но ожидаемого эффекта замполит так и не получил. Знающих украинские песни в экипаже не нашлось, а пять человек, владеющие языком, оказались «непрофпригодными» даже для самодеятельного почина.

«Золотой пилюлей» для замполита, конечно же, стало выступление комдива раз Рядчика. Но и тут пресловутая национальная идея дала трещину.

Карие очи, чорные брови,

Вы тэмны, як ничка,

Ясны, як дэнь…

…и слушатели затихли… Околдованные голосом, песенностью стиха и ещё Бог весть чем… когда слушаешь истинное дарование.

Усталые, не выспавшиеся, пребывающие постоянно на краю транса ответственности, подводники чувствовали, как разворачивало и вытряхивало их души. Как там, в их закоулках, воссиял и разливался упоительный свет, свет мастера-искусника…

Ой, очи, очи! Очи – дэвочи!

Гдэ вы навчилысь зводыть людэй?!…

… струилась песня.

Когда певец умолк, ещё минуту стояла тишина, а потом всё взорвалось от оваций.

Моряки в отсеках неистово и искренне аплодировали, стоящие на вахте в других отсеках кричали «Бис!» и «Браво!» и просили петь ещё.

«Каштан» разрывало от восторгов.

– Стас Сергеевич, давайте «Тоску»… – отдалялось эхом с пульта ГЭУ. – Каварадосси! Каварадосси! – скандировали по «каштану».

Командир первого дивизиона улыбнулся и бросил взгляд на слушателей в отсеке.

– Стас, пой – Каварадосси! Но, смотри, не «спорть» песню… – подначил начальник химслужбы капитан третьего ранга Чупахин.

Замполит попросил спеть ещё что-нибудь на украинском. Рядчик был в замешательстве, но подумав, сделал шаг вперёд, объявил сам себя.

– Итальянский композитор Пуччини, ария из оперы «Тоска», партия Каварадосси… Пою на итальянском… Предупредите пульт ГЭУ, а то они A3 свалят…

В отсеке понимающе засмеялись.

После сложной оперной партии командир первого дивизиона спел ещё трижды – по заявкам.

Заключительная часть «первой части» была премирующей. «Золотой голос» получил большой пирог, на который замполит выделил две банки домашнего варенья. Отрезав от пирога небольшой кусок, капитан третьего ранга обратился к восторженным сослуживцам:

– Всё остальное – вам, от благодарных артистов!

Овации не умолкали. У наиболее уставших и задёрганных пропали печальные морщинки.

– Сергеич, нас приглашают за кулисы… – таинственно поведал Цомая.

И офицеры удалились в первый отсек.

Дверь каюты доктора была гостеприимно открыта. Сам он сидел на краю койки и что-то писал на линованном листе.

– Как там наш поражённый? – задал вопрос Рядчик, заходя в каюту. – Валера, передашь ему кусок пирога – от «Тоски».

– Оклёмывается, Станислав Сергеевич, вот пишу сопроводиловку в госпиталь. Парню срочно нужно делать анализы, качественные, а у меня для этого – как у церковной крысы, ни черта! Нищаем, нищаем…

– А это – от меня, – нарисовался за спиной Рядчика долговязый Цомая. – Передашь бойцу «гранату», – он положил пунцовый крупный гранат рядом с куском пирога. – У них на Украине – такие не растут…

– А он и не с Украины, а с Урала…

– Ну, док, извини, пельменей у меня нет! – развел руками Цомая.

– Ладненько… Володя, закрывай дверь. У меня тут эликсиры есть – для больных и избранных…

– Так это ж мы – избранно-больные! И как ты, док, всё знаешь?! – удивился Цомая.

– Перечисляю – на мяте, на родиоле розовой, на меду и с перчиком… Есть ещё чистый, но не медицинский – галоша галошей…

– Ну-у, «галоша» у нас самих водится, – хохотнул Рядчик. – Борисыч, с чего начнём?

– Я бы мятного выпил, мне через двадцать минут на вахту, а в центральном нюхачей – сами знаете…

Доктор достал три мерных стаканчика.

– Лично я пью на родиоле. Возбуждает! А мне ещё сутки не спать, – сказал доктор. – Ваш выбор, Станислав Сергеич?

– А-а! Давай – с перчиком… Я сейчас пойду в люлю – кимарну, если удастся.

Старший лейтенант разлил «по заявкам». Выпили. Закусили драже поливитамина.

– Док, зад мне разодрали из-за Кивко – и командир, и старпом… без наркоза. Групповщина, понимаешь ли… – пожаловался комдив два.

– Не бери в голову, – ответил Глушенков. – старпом и на меня собаку спустил. У него «каллус на головном мозге», после того, как его в академию не пустили.

– А вот с академией они зря Парамоныча задвинули. Ведь грамотный мужик и спец отменный, – вступился за старпома Рядчик. – Таким зелёный зажигать надо, а они тупо бортанули…