Генри зажег фонарь. Потом он протянул мне пальто, и, поплотнее закутавшись от непогоды, мы двинулись в путь.

По выходе во внутренний двор я в первый момент задохнулся, глотнув холодного влажного воздуха с горьким привкусом. Густо насыщенный запахом горящего угля, он напоминал угарный воздух в комнате с камином с испорченной вытяжкой. Пределы видимости ограничивались несколькими шагами, и когда мы немного отошли от гостиницы, шум редких повозок стал едва слышным. Свет фонаря еле рассеивал густой туман.

— Я пойду впереди, — сказал Генри, когда мы вышли на улицу. — Будем идти, как римские легионеры, haere pede pes, то есть гуськом, нога в ногу. Вы держитесь за мной, Джон, ибо, как говорит Овидий, «medio tutissimus ibis» — средний путь самый безопасный.

— Послушайте, Беллринджер, сейчас слишком холодно для латыни.

— А что касается до вас, Чарльз, то вам лучше замыкать шествие.

Мистер Памплин сердито фыркнул, и мы тронулись в путь. Хотя я в считанные минуты потерял всякую ориентацию, Генри явно хорошо знал дорогу и продолжал целеустремленно шагать вперед.

Некоторое время мы шли по почти безлюдным улицам, а потом, когда свернули в узкий, уводящий вниз переулок, мне почудились осторожные шаги позади.

Я попросил Генри остановиться, и мы замерли на месте, напряженно прислушиваясь.

— Черт возьми, Беллринджер, — проворчал мистер Памплин, — нас всех могут здесь зарезать. Топать пешком — чертовски глупая идея.

— Придержите язык, — велел его друг.

С минуту мы изо всех сил напрягали слух, но так ничего и не услышали.

— Вам померещилось, Джон, — наконец сказал Генри, и мы двинулись дальше.

Однако, когда мы приблизились к выходу из переулка, несколько темных фигур внезапно выступили из тумана перед нами, а в следующее мгновение сильная ладонь зажала мне рот, и я оказался не в силах пошевелить руками, стиснутыми железным захватом. В темноте и тумане я не мог толком разглядеть, что происходит, но услышал звуки борьбы, свидетельствовавшие о сопротивлении Генри налетчикам, и увидел, как падает на землю фонарь. Потом мне показалось, что моего друга сбили с ног. Мистер Памплин исчез в тумане, как только на нас с Генри напали. Я попытался вырваться из цепкой хватки, но получил мощный удар под ребра и задохнулся.

Голос, показавшийся мне знакомым, приказал:

— Обыщи его. Живо.

Чья-то рука обшарила мои карманы и ничего не нашла. Я же между тем возрадовался тому, что предусмотрительно спрятал бесценный документ на груди, повесив на шнурке на шею.

Обыскавший меня мужчина крикнул голосом, до боли знакомым:

— Я ничего не нашел!

Потом меня грубо поволокли к выходу из переулка, и тут я внезапно понял, что мы попали в засаду, устроенную именно для нас. Затем меня рывком подняли с земли, и я мельком увидел дверцу кареты, прежде чем рухнуть на устланный соломой пол последней. Я распростерся у ног человека, уже сидевшего внутри, который проговорил из темноты:

— Отличная работа!

Мой противник встал коленями мне на спину, все еще не отнимая ладони от моего рта, а третий мужчина забрался в карету и, захлопнув дверцу, крикнул кучеру трогаться. Я исполнился отчаяния, ибо теперь узнал обоих налетчиков и человека, ждавшего в карете: доктор Алабастер и его помощники, Хинксман и Рукьярд.

Я лежал на полу трясущейся по булыжной мостовой кареты, по-прежнему придавленный весом Хинксмана, и заливался горькими слезами — не столько от страха за свою жизнь, сколько от сознания, что после всех препятствий, преодоленных мной с единственной целью заполучить завещание, у меня отнимут бесценный документ, и я лишусь всякой возможности восстановить свои права и добиться справедливости в противостоянии людям, обманувшим мою мать. Но как такое случилось, что я снова попался в руки врагов? Откуда они знали, где искать меня?

Если же говорить о моей дальнейшей участи, то я полагал, что сейчас меня отвезут обратно в сумасшедший дом, где будут держать до конца моей жизни, сколь бы долгой или короткой она ни оказалась, — ибо мне никак не приходилось рассчитывать на еще одну возможность побега. Драться и взывать о помощи не имело смысла. И потому, пока карета еле ползла по туманным улицам, я изливал в слезах свое отчаяние и горе.

Но, похоже, я ошибался в предположениях относительно нашего места назначения, ибо через десять-двадцать минут карета сильно замедлила ход, чтобы сделать резкий поворот, а затем очень медленно стала спускаться круто вниз. По всей видимости, мы приближались к реке — и я действительно почуял затхлый солоноватый запах Темзы, растворенный в тумане. Наконец карета остановилась. Меня вытащили наружу, по-прежнему зажимая мне рот и скручивая руки (тем самым лишая возможности закричать или оказать сопротивление), и швырнули на землю. Яркие газовые фонари на мгновение ослепили меня.

Потом я сосредоточил взгляд и уставился в лицо стоявшего надо мной щуплого старика, который с улыбкой смотрел на меня в высшей степени странным напряженным взглядом. Я видел его раньше. Но где? И когда? Бледный и костлявый, в узких панталонах, подчеркивавших худобу ног и полноту вываливающегося брюшка. Весь его наряд — засиженный мухами напудренный парик, похожий на черный кочан капусты, нахлобученный на плешивую голову; грязный потрепанный сюртук; шейный платок из желтоватого батиста; черные перчатки; зеленые очки в роговой оправе и крапчатые панталоны — казался старомодным.

— Молодцы, — сказал он Алабастеру с улыбкой (если последнее слово здесь уместно, ибо он лишь слегка раздвинул уголки рта и провел языком по верхней губе). — Вам хорошо заплатят. Свяжите его и отнесите вниз.

Хинксман крепко перетянул мне запястья веревкой, а потом они с Рукьярдом стащили меня по двум лестничным маршам в сырой подвал, вдоль стен которого стояли огромные древние бочки и пустые бочонки. Пахло здесь не только сыростью; здесь ощущался острый запах реки.

Они бросили меня на пол подле открытого люка, похожего на устье глубокого колодца, и оставили лежать в кромешной тьме. Через несколько минут вниз спустился старик с фонарем в руке и приблизился ко мне, по-крабьи осторожно ступая бочком. Словно я был неким неодушевленным предметом, он бесцеремонно распахнул на мне куртку и нащупал шнурок на моей шее. Когда он ухватился за него, я задался вопросом, откуда он узнал, где искать. Старик сорвал пакет с моей груди и торопливо развернул бумагу. Он поднес документ к самому носу и стал жадно читать при тусклом свете фонаря; на влажной каменной стене позади него дрожала огромная черная тень. Потом он открыл заслонку фонаря, свернул бумагу в трубочку, сунул в огонь и держал там, покуда она горела.

После всего, что я вынес! После всего, что претерпела моя двоюродная бабушка Лидия и ради чего умерла! Потерять всякую надежду на возвращение собственности своей семьи, всякую надежду добиться Справедливости в возмещение страданий своих родственников!

Старик повернул скрученную в трубочку бумагу другой стороной к пламени и, когда она сгорела окончательно, развеял пепел над люком.

Теперь, когда он повернулся ко мне и задумчиво посмотрел на меня сверху вниз, когда от света фонаря на его лицо легли контрастные тени, я нашел решение загадки, давно терзавшей мой ум.

— Я видел вас, когда лежал больной в доме Дэниела Портьюса! — вскричал я.

Этого старика я видел в лихорадочном бреду, а по выздоровлении так и не понял, являлся ли он реальным человеком или же плодом воспаленного воображения.

Он приподнял брови, словно удивляясь, что я еще в состоянии разговаривать.

— Вы отец Дэниела Портьюса! — воскликнул я. А потом вдруг понял, что это значит. — Вы отец Питера Клоудира! А следовательно, мой… — И тут я осекся.

Лицо старика потемнело. Так значит, передо мной стоял Враг моей матери и мой Враг, главный виновник всех моих бед и несчастий моих родственников.

Он смотрел на меня пронзительным взглядом.