Камбер выслушал эти слова и, недолго думая, ответил на своем гасконском наречии:

– Клянусь божьей головой, остальное я отдал бы за ослиную морду!

В самом деле, остальное стоило недорого, да ничего не стоило и с головой в придачу, но этот ответ имел для него дурные последствия. Суд, разгневанный его дерзостью, приговорил его к четвертованию.

Я хочу рассказать вам интересное повествование о некоем почтенном господине Зальзаре. Знаете ли вы, что это за человек? Во-первых, голова у него походит на масляный горшок, лицо – сморщенное, как жженый пергамент, и глаза – как у вола. С его носа, особенно зимой, течет как с рыбацкой сумки; ходит он всегда, задрав морду кверху, словно торговец старыми жестянками, и искривив пасть, как не знаю кто. Колпак у него всегда засаленный, как горшок из-под щей, платье – отвисшее, как у горбуна, куртка до икр, панталоны с невиданными разрезами, подвязки на чулках как у влюбленного бретонца (что я говорю, панталоны? Не панталоны, а грязь, обшитая полоской сукна). Его превосходная сорочка, надетая три недели назад, обычно бывает уже грязной. Его ногти вполне пригодны для того, чтобы вешать на них фонари или сражаться с тем, кто лежит в ногах святого Михаила.[263] Милостивые государыни! На ком бы нам его женить? Не тронул ли он у кого-нибудь из вас сердечка своими достоинствами? Вы смеетесь? Довольно смеяться! Для него надо подыскать такую жену, которая была бы ему вполне под пару. Что касается меня, то я не могу найти для него достойной женщины, сколько об этом ни думаю. Не будьте разинями, влюбляйтесь в него скорее. Он к тому же очень любезен, ибо, если вы, например, его спросите:

– Как вы себя чувствуете, сударь?

Он ответит вам по-мужицки:

– Дела – тьфу!

– А что е вами, сударь?

– Голова – что твой кулак!

– Сударь, обед готов.

– Лопайте.

– Сударь, уже одиннадцать часов.

– Стало быть, скоро двенадцать.

– Чего вы хотите – жареной, вареной, печеной рыбы или еще чего-нибудь?

– Дайте чего-нибудь.

Кто же этот почтенный господин? Подите-ка скажите ему об этом, если вам хочется подраться! Да и зачем вам о нем осведомляться, если вы не хотите идти за него замуж?

В Парижском университете учились два молодца школяра, оба отъявленные воры. Не проходило дня, чтобы они не выкинули какой-нибудь штуки. Они крали и книги, и пояса, и перчатки – все шло им впрок – и не ждали, когда кто-нибудь потеряет, а предпочитали просто брать. Но главным образом они крали башмаки. Если они зайдут к кому-нибудь в комнату и, например, заметят под кроватью туфли, то один из них даже в присутствии хозяина непременно наденет их на свои башмаки и скроется. Поэтому, чтобы уследить за ними, необходимо было смотреть не только за их руками, как это советует известная пословица, но даже за ногами. Они поклялись друг другу выходить отовсюду, куда бы они ни зашли, непременно с каким-нибудь грузом и отлично столковались между собой: в то время как один крал, другой сторожил.

Как-то раз зашли они вдвоем к одному портному (порознь они почти никуда не показывались) заказать ему куртку. Постреляв глазами во все стороны, они не могли найти у него никакой пригодной дичи. Один из них заметил лишь довольно хорошие ножницы и, кивнув головой, сказал своему товарищу, стоявшему к ним поближе, по-латыни: «Accipe». Товарищ отлично понимал это слово и умел прилагать его к делу. Он тихонько взял эти ножницы и сунул их под плащ. Портной, беседовавший в это время с кем-то на улице, слышал слово accipe, но так как он нигде не учился, то ни о чем не догадался, пока после ухода школяров не хватился ножниц. Убедившись, что они пропали, он крайне удивился и стал припоминать всех, кто заходил в его лавку. Он сразу же заподозрил этих двух молодцов и, вспомнив их поведение, вспомнил также и слово accipe, которое еще более усилило его подозрение.

В это время в лавочку зашел один посетитель, и портной, рассказав ему о происшествии с ножницами (которые не выходили у него из головы, как у Робена флейты[264]), спросил его:

– Сударь, что значит слово accipe?

Посетитель ему ответил:

– Друг мой, это слово хорошо понимают женщины. Accipe значит «прими».

– Ах ты господи (я полагаю, что он помянул тут черта)! Если accipe значит «прими» – мои ножницы пропали.

По крайней мере, они сильно заблудились. В этом не может быть сомнения.

Многие думают, что если жена обесчестит своего мужа, то муж должен наказать за это прежде всего жену, а не любовника, и полагают, что для устранения зла необходимо сначала устранить его причину, согласно итальянской пословице: «Morta la bestia, morto il veneno».[265] По их мнению, мужчины делают лишь то, на что их вызывают сами женщины, и редко идут туда, куда их не привлекает ласковый взор, приветливое слово или какая-нибудь другая приманка. С своей стороны, я охотно доставил бы женщинам удовольствие, взявши их под свою защиту, но боюсь, что если я вздумаю ссылаться на их слабость, то большинство из них осудит меня и даже самые уступчивые из них будут мне возражать: «Меня толкает на это не мое легкомыслие, а достоинства мужчины, и ради них я готова доставить ему все удовольствия, какие только могу. Любовь такого мужчины делает меня гордой и счастливой». И действительно, эти доводы почти неопровержимы. Они могут поставить в затруднение любого мужа. Правда, если он считает себя честным и добрым мужем, он имеет полнее право отстаивать свою жену, но если совесть говорит ему другое, он не имеет, мне думается, больших оснований порицать ее и запрещать ей любить того, кто ей нравится. Мне даже скажут, что он и не может, и не имеет никакого права запрещать своей жене любить добродетель и добродетельных мужчин. Но не нужно лишь смешивать душевные качества с телесными, плотскими качествами, и в подобных случаях простительно лишь духовное, а не плотское сближение, вроде, например, того, о котором говорится в песне:

Оправдывать женщин тем, что у них нет сил устоять против подарков, которые им преподносят поклонники, это значит делать им гнусное, подлое и отвратительное обвинение. Скорее даже наоборот, женщины, у которых алчность одерживает победу над сердцем, хотя подарки и представляют собою самое сильное оружие, заслуживают сурового наказания. Но чем же можно их оправдывать? Не поискать ли нам каких-нибудь других доводов (если недостаточно веских, то, по крайней мере, приемлемых за неимением лучших)? И право, мне кажется, самым веским доводом, какой только можно привести в их оправдание, может послужить лишь то положение, что нет такой твердыни, которая могла бы устоять перед настойчивыми и яростными атаками. Понятно, что сердце дамы не столь твердо и непреклонно, чтобы оно могло устоять против упрямой назойливости влюбленного. Сами мужчины, считающие постоянство своим прирожденным и исключительным достоинством, очень часто поддаются соблазну, увлекаясь забавами, которые они должны признавать самыми позорными, и пуская на ветер то, что должно храниться под замком веры. А поэтому может ли женщина со своей нежной натурой и жалостливым сердцем, приветливостью, слабым телом и слабой волей устоять против мужчины, назойливого в просьбах, Упрямого в преследованиях, изобретательного на всякие уловки, ловкого в речах и чересчур щедрого на обещания? В самом деле, это почти невозможно.