– Что до меня, – сказал Иркан, – то мне так мало дела до всяких поцелуев, кроме поцелуев моей жены, что я готов согласиться на все что угодно. Жаль только людей молодых, которых вы лишаете последних радостей, пренебрегая заповедью апостола Павла,[390] который велит приветствовать друг друга in osculo sancto.[391]

– Если бы апостол Павел был таким, как вы, – сказала Номерфида, – мы непременно захотели бы удостовериться, действительно ли в нем говорит дух господень.

– Выходит, что вы готовы усомниться в Священном писании, – сказал Жебюрон, – лишь бы не поступиться своими предубеждениями.

– Упаси боже, чтобы мы стали еще сомневаться в Священном писании, – сказала Уазиль. – Но мы не очень-то верим всей вашей лжи. Нет ни одной женщины, которая не знала бы обстоятельно, как она должна поступать; никогда не сомневаться в слове божьем – точно так же, как не принимать на веру слова мужчин.

– А по-моему, – сказал Симонто, – на свете больше мужчин, обманутых женщинами, чем женщин, которых обманули мужчины. Женщины любят нас недостаточно и поэтому нам не верят, мы же любим их такой огромной любовью и до того готовы верить всем их выдумкам, что бываем обмануты ими гораздо раньше, чем заподозрим этот обман.

– Можно подумать, что вам пожаловался какой-нибудь дурак, которого обманула сумасбродка, – сказала Парламанта, – тому, что вы говорите, поверить совершенно невозможно, и надо, чтобы вы подтвердили ваши слова примером. Поэтому, если вы знаете такой случай, я передам вам слово, чтобы вы его рассказали. Я вовсе не хочу сказать, что слова ваши заставят нас вам поверить, но, во всяком случае, когда вы станете открыто клеветать на женщин, мы не будем огорчаться, ибо будем уже знать, с кем имеем дело.

– Ну что же, если хотите, я расскажу вам эту историю, – сказал Дагусен.

При дворе Франциска Первого находилась одна весьма достойная и умная дама. Благонравием своим, обходительностью и приятностью она подкупала сердца многих кавалеров и так хорошо умела занять их, ни в чем не поступаясь честью, так поражала их остроумием своих речей, что они не находили, что отвечать ей: тех, кто был больше всего уверен в себе, она заставляла отчаиваться, а в отчаявшихся вселяла надежду. И так она насмехалась едва ли не над всеми своими кавалерами, а между тем сама очень полюбила одного из них и величала его кузеном – именем, которое могло значить в ее устах и нечто другое. А так как в мире нет ничего устойчивого, дружба их нередко омрачалась ссорой, после чего, однако, снова возобновлялась и становилась еще крепче, чем раньше, и весь двор не мог этого не замечать.

Однажды дама эта – то ли чтобы убедить всех, что она никого не любит, то ли чтобы заставить страдать того, из-за кого сама претерпевала немало страданий, – сделалась с ним вдруг необычно ласковой, такой, какой раньше никогда не бывала. Видя это, дворянин, который и на войне и в любви бывал всегда храбр, начал еще более решительно добиваться взаимности той, к которой он уже несколько раз обращался со своими мольбами. Дама же, притворившись, что он ее окончательно разжалобил, согласилась на все, о чем он ее просил, и сказала, что поднимется наверх, где, как она хорошо знает, никого нет, и как только он увидит, что она ушла, пусть тут же следует за нею, ибо там она будет одна. Видя, что она очень к нему благосклонна, и поверив ее словам, дворянин так обрадовался, что принялся ухаживать за другими дамами, ожидая, пока она удалится, чтобы тут же последовать за ней, Она же, будучи искушенной во всех женских хитростях, отправилась к принцессе Маргарите,[392] дочери короля, и к герцогине де Монпансье[393] и сказала им:

– Хотите позабавиться так, как вам еще в жизни не приходилось?

Дамы эти не любили грустить и попросили ее сказать им, что она задумала.

– Дело касается такого-то, – сказала она, – человека, как вы знаете, очень доблестного и смелого. Вы знаете, сколько неприятностей он мне причинил: когда я любила его всей силой моей любви, он предпочел мне других; и сколько горя мне пришлось из-за него испытать – никто не знает. А теперь вот господь дал мне средство отомстить ему за все. Сейчас я уйду к себе в комнату – она прямо над этой. Посмотрите, что он будет делать: вы увидите, что он придет туда следом за мной. И вот, когда он минует галерею и начнет подниматься по лестнице, – пожалуйста, подойдите обе к окну и вместе со мной кричите: «Караул! Грабят!» Вы увидите, как он разъярится; будем думать, что он не учинит ничего непристойного, но если он и станет меня ругать открыто, то про себя он все же добром меня не помянет.

Принцесса и герцогиня весело рассмеялись, ибо ни один из кавалеров не воевал с дамами столько, сколько этот, а при дворе он пользовался у всех большим уважением и любовью, и насмешек его все очень боялись. Поэтому обе они решили, что имеют право быть причастны к победе, которую надеялась одержать та дама.

И вот, едва только та, которая все это затеяла, ушла, они стали внимательно следить за дворянином, который собрался куда-то уйти. Когда же он открыл дверь, дамы вышли на галерею, чтобы не потерять его из виду. Ничего не подозревая, он окутал шею плащом, чтобы спрятать лицо; потом он спустился с лестницы во двор, а после этого снова поднялся. Но, встретив там кого-то и не желая, чтобы тот его узнал, он спустился снова и вернулся с другой стороны. Принцесса и герцогиня все это видели, а дворянин их не замечал. Когда же он дошел до лестницы, по которой мог спокойно подняться в комнату своей возлюбленной, обе они подбежали к окну и тут же увидели его даму, которая стала во весь голос кричать, что забрался вор, и призывала на помощь. Тогда обе дамы, находившиеся внизу, принялись ей вторить – и так громко, что голоса их разнеслись по всему дворцу.

Можете себе представить, в какой досаде дворянин этот убежал к себе, не успев укрыться от глаз дам, которые уже знали его тайну и часто потом вспоминали о его бегстве, равно как и та, которая устроила эту засаду и которая потом сама сказала ему, что теперь-то она отомщена. У дворянина, однако, были на все свои ответы и отговорки; он очень ловко старался убедить их, что догадался об их затее и дал своей даме обещание прийти наверх только для того, чтобы немного поразвлечься. Он сказал, что никогда бы не пошел туда из любви к ней, ибо от этой любви давно уже ничего не осталось. Однако дамы никак не хотели с ним согласиться, да и сейчас ведь никто в точности не может сказать, как все было. Но если он в самом деле поверил обманщице, что вполне могло быть, – то, коль скоро в его время мало кто мог с ним сравниться умом и отвагой и уж во всяком случае никто не мог его превзойти (что он потом и доказал, ибо умер доблестной смертью), вам, пожалуй, придется признать, что мужчины которые любят, обычно верят больше чем следует своим дамам и те часто водят их за нос.

– Я считаю, что дама эта поступила правильно, – сказала Эннасюита, – ибо, если женщина любит мужчину а он бросает ее ради другой, он заслуживает самой жестокой мести.

– Разумеется, – сказала Парламента, – но только если он сам ее любит. А то ведь есть женщины, которые влюбляются в мужчин, не будучи уверены в их взаимности, А потом, узнав, что те полюбили других, они принимаются обвинять их в непостоянстве. Вот почему женщины умные никогда не бывают обмануты заверениями мужчин; они не обращают на них внимания; они не верят даже словам, в которых есть правда, ибо и у правды и у лжи язык-то один.