Хозяин исполнил его просьбу. Приходит сапожник – случайно один из тех, которые над ним смеялись.

– Друг мой, – сказал ему мастер Пьер, – не можешь ли ты сделать для меня к завтрашнему утру пару сапог?

– Конечно могу, сударь, – ответил сапожник.

– Но они мне понадобятся за час до рассвета.

– Они будут вам готовы к любому времени, сударь.

– Ах, друг мой, прошу тебя, поторопись же с ними! Я тебе тотчас же заплачу.

Сапожник снял с него мерку и ушел. Немедленно же после его ухода мастер Пьер посылает слугу за другим сапожником, будто бы не сойдясь с первым в цене. Сапожник пришел, и ему было сказано то же, что первому, то есть чтобы сапоги были готовы за час до рассвета, что за ценой дело не постоит, лишь бы они были из хорошей коровьей кожи, причем фасон был указан тот же, что и первому. Сняв мерку, ушел и этот. На другой день, утром, в назначенный час, мастер Пьер посылает за первым сапожником, и тот приносит уже готовые сапоги. Мастер Пьер надел правый сапог. Сапог оказался впору, словно печатка или словно он был сделан из воска или из чего хотите, ибо восковые сапоги плохая вещь, ну, словом, сапог был сшит отлично. Но, надев левый сапог, он притворился, что ему жмет ногу.

– Ах, друг мой, ты мне делаешь больно. Эта нога у меня немного распухла от жидкости, которая перетекла в нее сверху. Сапог тесен, но это можно исправить. Поди, дружок, надень еще раз на колодку. Я могу подождать часок.

Когда сапожник ушел, мастер Пьер скорехонько разул ногу и послал за вторым сапожником, а в то же время велел снарядить лошадь и рассчитался с хозяином. Приходит второй сапожник, тоже с сапогами. Мастер Пьер надевает левый сапог – сапог оказывается как раз по ноге, но с правым сапогом он поступает так же, как с левым у первого сапожника – отсылает его в поправку: сделать немного пошире. Тотчас же, как только этот сапожник ушел, мастер Пьер надевает на правую ногу сапог первого сапожника, садится на свою кобылу, в сапогах со шпорами (которые он себе купил потому, что у него не было времени надуть зараз столько народу), и давай пришпоривать! Он уже проскакал мимо, когда наши сапожники явились в гостиницу, держа в руках по сапогу. Они осведомились друг у друга, для кого эти сапоги.

– Для мастера Пьера Фефе, – сказал один, – он велел мне сделать этот сапог немного пошире. Он был ему тесен.

– Как? – вскричал другой. – Да ведь и я разводил для него же этот сапог.

– Врешь! Не для него!

– Для него! Разве я не говорил с ним сам? Разве я его не знаю?

Пока они препирались, подошел сам хозяин и спросил их, кого они тут ждут.

– Вот сапог для мастера Пьера Фефе, – говорит один. Другой – то же.

– Вам придется подождать, пока он не заедет сюда на обратном пути, – сказал хозяин. – Если он нигде не останавливался, то едет теперь уже, наверное, далеко.

Вот в каких дураках остались наши сапожники!

– Что же нам теперь делать с этими сапогами? – спрашивали они друг у друга и решили наконец разыграть их в конданаду,[177] ибо оба сапога были одинакового фасона.

А мастер Пьер продолжал весело улепетывать, довольный тем, что он одет несколько наряднее, чем накануне.

У одного советника судебной палаты был мул, которого он держал около двадцати пяти лет, а также конюх, по имени Дидье, ходивший за этим мулом лет десять – двенадцать. После своей долгой службы конюх попросил у советника увольнения. Получив хорошее вознаграждение, он стал барышничать лошадьми, продолжая, однако, посещать дом своего бывшего хозяина и предлагая ему услуги, словно был по-прежнему его слугою.

Через некоторое время советник, обратив внимание на то, что его мул сильно постарел, сказал Дидье:

– Вот что я тебе скажу. Ты знаешь моего мула – я был им весьма доволен и теперь крайне сожалею, что он так постарел. Хотя я и не надеюсь заменить его таким же, но все же прошу тебя подыскать мне какого-нибудь другого. Ты не нуждаешься в указаниях, ибо отлично знаешь, какой мне нужен.

Дидье сказал ему на это:

– Сударь, у меня в конюшне есть, кажется, весьма хороший мул. Я с удовольствием дам его вам на некоторое время. Если он вам понравится, то мы сойдемся и в цене, если нет – я возьму его обратно. Вот мое слово.

Советник велел конюху привести этого мула и отдал ему старого, чтобы он сбыл его с рук.

Взяв старого мула, конюх немедленно же подпилил ему зубы, обтер его соломою, вычистил скребницей и так подкормил его, что тот принял вид еще вполне годного животного. Советник же, испытав нового мула, остался им не вполне доволен. Вскоре он заявил конюху;

– Твой мул мне не нравится: он слишком капризен. Не поищешь ли ты мне другого?

– Сударь, – ответил барышник, – вы сообщили мне об этом весьма кстати. Два дня или три назад я купил одного мула. Я его давно уже знаю и поэтому думаю, что он придется вам вполне по вкусу. Если же он вам не понравится, то вы опять отдадите мне его обратно.

И Дидье привел к нему того самого мула, которого он так старательно охорашивал. Советник взял его, сел верхом и нашел его вполне подходящим. Он хвалил его и восхищался его послушностью и умением подходить к приступку, или, короче говоря, находил в нем все хорошие качества своего прежнего мула вплоть до его масти и роста.

– Где ты, Дидье, достал такого мула? – спросил он у барышника. – Он, словно вылитый, похож на моего старого мула, которого я тебе отдал.

– Поверьте мне, сударь, – сказал барышник, – я купил его нарочно для вас. Я увидел, что у него и рост, и масть, и даже нрав точь-в-точь такие же, как у вашего старого мула, и решил, что вы сумеете его объездить.

– Я всегда считал тебя хорошим человеком, – сказал советник, – сколько ты за него возьмешь?

– Да что, сударь, – ответил тот, – вы знаете, что я и все мое добро – ваши. С кого-нибудь другого я взял бы сорок экю, ну, а вам я уступлю его за тридцать.

Советник согласился и отсыпал ему тридцать экю sa своего собственного мула, который к тому же не стоил и десяти экю.

Про мессира Рене Дю Белле,[178] не очень давно преставившегося в сане Ле Манского епископа, слыхали многие. Будучи епископом, он весьма увлекался природой и особенно возделыванием земли, травосеянием и садоводством. В имении Тоннуа у него был конный завод, где он разводил породистых лошадей, и это занятие доставляло ему тоже немало удовольствия. Обо всех его любимых затеях заботился дворецкий. Этому дворецкому кто-то из его друзей подарил осла, отличавшегося замечательными особенностями: он был такси рослый и красивый и так хорошо ходил иноходью, что с первого взгляда его все принимали за мула, тем более что и шерстью он подтверждал это сходство. За эти добрые качества дворецкий часто ссужал его одному чиновнику, и тот гарцевал на нем не хуже его самого, хотя он был искуснейшим наездником. Впоследствии этот осел достался одному священнику, по имени Сен-Шело (не знаю, было ли это его прозвище или его именовали так по какой-нибудь бенефиции, пожалованной ему сеньором). Как известно, у всякой вещи есть свои недостатки, и у этого осла был тоже недостаток, а именно – он был немного пуглив. Да что я говорю «немного»? Надо сказать, что очень пуглив. Достаточно было сделать перед его глазами малейшее движение, как он принимался скакать и прыгать, и седоку приходилось держаться за него изо всех сил, чтобы не свалиться на землю. Поэтому Сен-Шело, не принадлежавший к числу хороших наездников, то и дело перелетал через его голову. Какая-нибудь ветка на повороте дороги или неожиданная встреча с прохожим уже пугала этого осла. Даже если у Сен-Шело выпадал из рукава требник, осел от одного только шороха падавшей книги приходил в такой страх, что принимался прыгать, как обезумевший, и сбрасывал священника на землю. Но особенно пугался он, когда при нем снимали шляпы. Когда его сеньора кто-нибудь приветствовал, – а подобным лицам кланяются все, – осел, увидев, как движется шляпа, приходил в бешенство. Он пускался бежать во всю прыть, словно его несли черти, и всякий раз сбрасывал бедного Сен-Шело в какую-нибудь рытвину или топь. Во избежание подобных несчастий, вызываемых встречами, он был вынужден ездить всегда позади свиты и избегать компании. И если случайно он замечал какого-нибудь знакомого, едущего к нему навстречу, то еще издали кричал ему: «Сударь, пожалуйста, не кланяйтесь мне!» А бывало, иной проказник еще нарочно отвешивал ему почтительнейшие поклоны и снимал шляпу, чтобы посмотреть, как осел вздурится и начнет выделывать скачки. Иногда Сен-Шело заезжал вперед тех, кто ехал медленнее его, для того чтобы, во-первых, избежать подобной опасности, а во-вторых, – пораньше добраться до чарки и завалиться спать, чтобы сеньор не заставил его читать молитву.