- Я должен сказать, что многие потерпевшие были уже мертвы, когда их доставили к нам, - сказал Зубанов в интервью для еженедельника «Новое время». - В основном это были те, кого привезли автобусами. Непосредственно в больнице умерли немногие. Из трехсот пятидесяти доставленных к нам пострадавших во всех реанимационных отделениях умерли восемь человек. А мертвых привезли значительно больше. Общее количество тех, кто умер в больнице, и тех, кого уже привезли мертвым, составляет примерно тридцать пять человек. Другими словами - десять процентов.
В больнице тут же стали испытывать недостаток буквально всего. Не хватало каталок для перевозки больных, лифтов для доставки их на верхние этажи больницы. Людей в бессознательном состоянии помогали вносить даже нетяжелые больные и нянечки. Их клали прямо на пол в палатах и коридорах. Отравленные газом люди попадали во все возможные отделения, не только интенсивной терапии и реанимации, но и в травматологию и гинекологию.
- Нагрузка на коллектив больницы и физическая, и моральная - огромная, - говорит Зубанов. - Хуже того, примерно через пятнадцать минут после приема первых пострадавших мы почувствовали, что у нас появились первые признаки отравления. Головокружение, нарушения зрения, внезапная слабость. Мы пооткрывали все окна, чтобы не дышать тем воздухом, который выдыхали больные. Аппаратов искусственного дыхания, естественно, не хватало, приходилось делать искусственное дыхание через интубационные трубки и просто по системе «рот в рот».
Мне не удалось встретиться с врачами, которые в больницах занимались спасением заложников. Когда выяснилось, что жертв много, Комитет охраны здоровья издал абсолютный и категорический запрет на передачу журналистам любой информации, касающейся спасательной акции и состояния больных. Запрет касался главным образом больниц. Врачи, которым грозила потеря работы, а может, и более серьезные последствия, отказывались от любых контактов с журналистами даже через много месяцев после штурма.
Тогда я воспользовался помощью одного из родственников жертв Дубровки. Павел Финогенов потерял в театре брата. До сегодняшнего дня он безуспешно пытается выяснить, кто несет ответственность за его смерть. В ходе своего частного расследования они с матерью добрались до врача, заведующего одним из отделений больницы, в которую попал брат Павла, Игорь Фино-генов. Он повторил мне то, что услышал от человека, бывшего военного врача, практиковавшего во время интервенции Советской армии в Афганистане, много повидавшего и разбирающегося практически во всем. В том числе и в последствиях использования боевых отравляющих веществ.
- Доктор сказал, что в его больницу привезли на автобусах тридцать два человека, - вспоминает Финогенов. - Не было никаких карет скорой помощи, только два «икаруса», а в них заложники, лежащие на полу. Никакого сопровождения, никаких санитаров, один водитель автобуса. Никто не следил, не умирают ли потерявшие сознание люди, что с ними происходит. Среди доставленных потерпевших было двадцать восемь живых и четверо мертвых. Этих четверых даже не пытались реанимировать, не было никаких шансов. Зафиксировали смерть, причиной которой было западение языка. Семнадцати выжившим необходимо было делать искусственное дыхание. С этим тоже были проблемы, поскольку из-за сильных спазмов гортани невозможно было делать им интубацию. Врачи не знали, какой газ был использован, какие антидоты следует применять, как помогали заложникам еще у театра. Одному из пациентов для пробы ввели атропин. Результат был моментальный - появилась реакция в зрачках, улучшилось дыхание, ослаб спазм гортани. Поэтому атропин ввели всем пациентам. Через несколько минут состояние почти всех заметно улучшилось, и только в нескольких случаях понадобилась поддержка аппаратуры искусственного дыхания. Никто из них не умер. Если бы антидот ввели сразу и первую помощь оказали еще у театра, можно было спасти всех.
Врачи установили, что в зале находилось двадцать семь детей младше пятнадцати лет. Пятеро из них умерли. Профессор Ян Луцкий, главный детский токсиколог России, в интервью «Время МН» так описывает их состояние, когда после штурма они попали в больницы:
- Дети были без сознания. Двое в коме, двое в состоянии, близком к коме. У них были нарушения не только дыхания, но и деятельности центральной нервной системы и сердца.
Диагноз поставили уже врачи скорой помощи, а в нашем токсикологическом центре он был только подтвержден: подозрение на отравление производными опиума. Мы понимали, что человек, пораженный такими веществами, может умереть, прежде всего, в результате остановки дыхания. Но под угрозой были также селезенка, почки, печень. Конечно же, мы должны знать и степень токсичности вещества, и его состав, и дозу.
Как известно, этого так никогда и не сообщили.
Вскоре после освобождения заложников Борис Немцов и Ирина Хакамада из либерального Союза правых сил (СПС) предложили создать парламентскую комиссию, которая могла бы прояснить все обстоятельства гибели ста тридцати заложников. Однако российская Дума, большинство в которой принадлежит прокремлевским партиям, решительно отвергла эту идею - нечего, дескать, выяснять, операция завершилась с большим успехом, а за смерть заложников вина лежит только на террористах, и уж ни в коем случае не на спасателях и штурмовиках.
Тогда СПС создал собственную комиссию, назвал ее общественной и пригласил для участия в ней экспертов, в основном врачей и спасателей. СПС ставил цель доказать, что операция контртеррористической группы была проведена идеально, подвели чиновники, московские бюрократы, которые должны были организовать спасательную операцию. Естественно, попутно политики СПС хотели обстряпать свой «частный» интерес: обвинить в фатальном балагане вокруг театра мэра Москвы Юрия Лужкова, с которым они давно были не в ладах.
Несмотря на это, выводы комиссии подтверждают мои наблюдения - из-за страшной неразберихи и отсутствия организации у театра на Дубровке, в сущности, не было никакой спасательной операции. Никто не руководил выносом людей из зала, движением карет скорой помощи и автобусов, размещением в них жертв, никто не обеспечил врачебной опеки по дороге в больницы. Именно во время заседаний комиссии появилась информация, что около ста человек уже возле театра были признаны умершими. Таких даже не отправляли в больницы.
- Всех можно было спасти, - утверждает профессор Борис Блохин из Российского государственного медицинского университета, также выступивший перед комиссией, который, по его словам, двадцать лет проработал в реанимации. - Что происходит в случае любого наркоза? По прошествии какого-то времени больной теряет сознание и начинает дышать нерегулярно, как попало. Но такого дыхания недостаточно, и наступает гипоксия (кислородное голодание) мозга, то есть нарушается деятельность центров, управляющих дыханием. То же самое произошло и в театре. Если в определенное время дыхание не нормализуется, наступает смерть. Всем нужно было делать интубацию и вручную стимулировать дыхание. Если бы было известно о газе, можно было бы соответствующим образом снарядить всех врачей, но этого не сделали.
Из сказанного профессором однозначно явствует - подвели организаторы. Это же подтверждает и другое высказывание, на этот раз директора Московской службы спасения, Александра Шабалова.
- Ни врачей, ни нас, спасателей, никто не предупреждал, что это будет газ, - утверждает Шабалов в интервью «Комсомольской правде». - Хотя можно было это сделать. Если не накануне штурма, то хотя бы во время его проведения. Ведь у нас в машинах есть дыхательные аппараты, противогазы, аппараты для искусственной вентиляции легких. Но мы получили задание брать только перевязочные материалы. И все.
Еще одно, очень драматичное высказывание анонимного эксперта, выступавшего на комиссии СПС.
- Мне, как врачу, страшно стыдно, - сказал он. - Ладно бы это случилось где-то в степи, в деревне или в тайге! А тут вся Москва хотела помочь, а мы, несмотря на это, сидим здесь и рассуждаем о такой катастрофе.
