Журналистка: Вы можете выяснить, это слезоточивый газ? Что происходит с людьми? Вы его видите? Ощущаете?

Адрианова: Люди, умоляю, прошу вас, не знаю, видим, чувствуем, дышим через тряпки, это наши что-то творят.

Несколько секунд стрельбы из автоматов.

Адрианова: О Боже, теперь мы все к черту взлетим на воздух! Это наши все начали, это точно.

Журналистка: Что это за стрельба была?

Адрианова: Не знаю, сижу с мордой под спинкой кресла и ничего не знаю. Боже! Мы только что сидели, смотрели передачу по НТВ и радовались. Это все началось снаружи. Видно, наше правительство приняло решение, что отсюда никто не выйдет живым.

В этот момент снова раздается беспорядочная стрельба, которая слышна на пленке еще несколько минут.

И за сценой в комнате реквизиторов, где скрывалась Лариса Абрамова, стало страшно. Как вспоминает Абрамова, чеченский охранник, который следил за дверью проходной комнаты, испугался, что за дверью затаились десантники, и выпустил по двери длинную очередь из автомата. Абрамова прекрасно видела, как светящиеся пули пролетают рядом с ней и пробивают дверь, ведущую в коридор с гримуборными. Через минуту именно эта вторая дверь сорвалась с петель и Абрамова услышала рык «Руки за голову!» Ей удалось сказать, что она заложница, впрочем, об этом свидетельствовал и закрытый выход на сцену. Она услышала, как один из бойцов крикнул: «Сережа, прикрой!», и потеряла сознание.

На балконе последние минуты перед штурмом протекали в полной идиллии. Вот как описывает это Александр Сталь: «Было довольно спокойно. Чеченцы или спали, или чистили оружие. Террорист в голубом свитере снял глушитель с пистолета Стечкина, потом разобрал его, но не смог собрать. Позвал на помощь другого бандита, но и тот не смог справиться. Тогда они до конца разобрали пистолет и положили в таком виде в пакет».

Лобанков положил детей спать в проходах между рядами кресел, а сам решил не смыкать глаз. Размышлял над словами Бараева, пообещавшего, что скоро все будут на свободе.

- Я был очень доволен, что все именно так развивается, - рассказывает Лобанков. - На меня накатила волна радости, но внутренний голос говорил мне, Сережа, что-то тут не так. Я человек театра, где правят железные принципы драматургии - перед потрясением, угрозой, трагедией всегда наступает момент расслабленности. Все работает на контрасте - все прекрасно, и тут удар! Контраст - это сильнейший момент драматургии. Но, подумав об этом, стал сам себя успокаивать - ведь жизнь вносит свои коррективы. Это ведь драматургия самой жизни. Может, не будет никаких потрясений. И все-таки я ощущал какую-то неприятную нервозность.

Лобанков уселся на ступеньках, которые спускались вниз балкона, и, повернувшись спиной к сцене, заговорил с одним из террористов, дежуривших у двери с левой стороны. Как рассказывает Лобанков, парню в красном свитере было лет восемнадцать, но он представлялся эдаким воякой - изображал героя, все время поигрывал оружием, видно было, что ему все это ужасно нравится. Обвешан оружием, как новогодняя елка украшениями, - кроме автомата на нем был пояс со связкой гранат, на плече рюкзак с запасными магазинами. И еще такой странный, коротенький гранатомет.

- Я его спросил про гранатомет, так он сразу начал хвастать, - рассказывает Лобанков. - «Его называют женским, из-за того, что он такой небольшой. Но очень мощный. Бронетранспортер остановит одним выстрелом, а если выстрелить в толпу людей, так двадцать человек за раз положит», - хвалился парень.

И стал показывать хореографу снаряды для этого гранатомета - у него их было множество. Неожиданно замолчал, внимательно посмотрел в сторону сцены, достал из-за пазухи платок, схватил стоящую рядом бутылку и стал мочить платок.

- «Газ!» - подумал я, - говорит Лобанков, которому навсегда запомнились подобные сцены из многих военных фильмов. - Огляделся и понял, что вижу зрительный зал не так четко. Это был не дым, не туман, а какой-то почти прозрачный препарат, который размыл четкость образа, не сильно, правда, но достаточно заметно. В тот же момент я решил понюхать, пахнет ли чем-нибудь. И сделал такой довольно солидный вдох. Запаха не было, ну, может, почти не было. Покосил глазом чуть дальше, на сцену. Из прохода с правой стороны, из-за не до конца сдвинутого занавеса, вышел один из террористов и достал маску. Все увиденное слилось в одну мысль: газ! Я повернул голову, и - такое у меня впечатление - это чеченец дал мне бутылку с водой. Я намочил свитер и прижал его к носу.

В тот же момент Лобанков увидел, что вокруг него спят его воспитанники, а значит, не видят и не чувствуют, что происходит. Он опустился на колени, достал из кармана платки, реквизит из номера, который он готовил с детьми; он машинально забрал их с собой, когда вышел в зал из репетиционной комнаты.

- Я стал рвать платки, мочить их водой и, до кого мог достать, тому клал на нос мокрые тряпки, - рассказывает Лобанков. - Потом Александр Шальнов, отец Алексея, утверждал, что его я тоже разбудил и дал ему платок со словами: «Газ! Делай, как я!» Может, и так, но я был уже в таком состоянии, что ничего не помню. Не знаю, скольким детям я успел накрыть лица мокрыми платками. Внезапно почувствовал, что плыву, теряю ориентацию, что мне все сильнее хочется спать. Успел только схватить свитер и поднести к лицу смоченный кусок. И свалился головой вперед на ступеньках лестницы.

На балконе, недалеко от Лобанкова, лежала Галя Делятицкая. Несколько часов назад Галя почувствовала себя очень плохо, Сергей накрыл ее каким-то пальто, и ей даже удалось задремать. Но когда Лобанков крикнул: «Газ!», Галя проснулась и увидела, как ее коллега мочит платки и кладет их на лица детей. Она сделала то же - намочила платок, снова накрылась пальто, а платок прижала к лицу. Ее охватила сонливость. И тут она услышала вокруг какие-то нечеловеческие хрипы, бульканье, совершенно не похожие на храп спящего человека. Это было именно страшное бульканье, исходящее откуда-то из глубины гортани. Делятицкая подумала, что сидящие в креслах люди откинули назад головы во сне и теперь просто начинают задыхаться. Она не знала, что использованный спецслужбами газ может вызывать судорогу горла и верхних дыхательных путей.

- Все вокруг нее издавали эти звуки, и она подумала, что, если заснет, умрет, - рассказывает Лобанков. Какая-то невероятная сила воли, неизвестно откуда взявшаяся, помогла побороть сон. Она сбросила с себя пальто, стала будить детей, подбежала ко мне. А я уже лежал на боку, тело само, видно, сползло вниз. К счастью, не на спине, а то бы я, наверное, тоже умер.

Галя начала бить Сергея по лицу, трясти и даже бить головой об пол. Она боялась, что, если не разбудит его, он умрет. Но газ был сильнее. Делятицкая тормошила и детей, но ей удалось разбудить только одного мальчика, Никиту.

- На разных людей газ подействовал очень по-разному, - говорит Лобанков. - Ей удалось разбудить Никиту, сама все время держала мокрый платок у носа. На плече у нее висела сумка с важными документами, которые она боялась потерять. И она приказала Никите: «За мной!» В первый момент Никита бросился в сторону выхода, но она помнила, что там могут быть мины, там могут начать стрелять. А перед ней был канат, который свешивался с балкона в партер. «Никита, пойдем!» - сказала Галя. Перелезла через барьер, одной рукой держала платок и сумку, второй схватилась за веревку и съехала вниз. Ободрала до крови ладонь, но не обратила на это внимания. Внизу свалилась на спящих людей. Переступая через них, становясь на поручни кресел, как-то добралась до стены и только тут сползла по стене на пол. Дальше идти не могла, но осталась в сознании.

И тут она увидела бегущих солдат в мундирах, в круглых касках (у чеченцев таких не было), с белыми повязками на обоих рукавах, которые в пылу битвы помогали отличить своих от чужих. Делятицкая ничего не знала о повязках, зато слышала страшную, отборную, вульгарнейшую ругань, которую только знает русский язык. И подумала - наши!