Многие заложники с нескрываемой ненавистью слушали молитвы террористов. Те, как пристало мусульманам, пять раз в день читали молитвы, причем делали это громко и демонстративно. Пожалуй, только это и позволяло заложникам отличать день от ночи.
Рано утром в четверг, не прошло и трех часов с убийства Ольги Романовой, на сцену вышел Ясир, поставил автомат в угол и впервые певучим, прекрасно поставленным голосом прочел утреннюю молитву. А потом стал отбивать поклоны в сторону Мекки. Заложников это выводило из себя так же, как песни с кассет.
Но чаще всего в театре царила гробовая тишина, которую только подчеркивал едва слышный шелест голосов - террористы запретили громко разговаривать. Если люди немного оживлялись, чеченцы тут же принимались стрелять. Сначала стреляли в потолок зрительного зала, но когда Георгий Васильев предупредил, что подвесной потолок может рухнуть на зрителей, охранники стали выходить в коридор, откуда тут же раздавались серии автоматных выстрелов. Иногда был слышен взрыв гранаты.
- Таким способом они моментально восстанавливали порядок, - вспоминает Марк Подлесный. - Стреляли регулярно, раз в несколько часов. Мне кажется, больше пяти часов подряд поспать не давали. Всего во время нашего заключения в театре стреляли раз десять. Когда раздавались выстрелы, большинство людей падали на пол или забивались под кресла. И тогда террористы, главным образом женщины, кричали заложникам, чтоб они поднимались с пола, потому что сиденья и подлокотники кресел и так никого не спасут. Вот как рассказывает об этом Александр Сталь в своих воспоминаниях в Интернете:
«Всего мы падали на пол раз семь. Научились это делать очень быстро, заранее договариваясь, кто как будет лежать. Тяжко было так лежать на полу и слушать стрельбу. Зато появлялась надежда, что все скоро кончится. Не важно как. Впрочем, после двух дней многие, в том числе и я, перестали падать. Странное дело - не так ужасали сжимающие в руках детонаторы шахидки, как это падение на пол, когда ты прикрываешь голову руками и ждешь конца».
Мучительными были и запахи. Иногда было нетрудно их распознать, как например, запах дымящихся фильтров на рефлекторах, но чаще всего нельзя было понять, откуда они исходят, тем более что вскоре все заглушила ужасающая вонь мочи и кала. Вонь неслась из оркестровой ямы, превращенной в отхожее место, и была такой невыносимой, что вынужденные сидеть в первых рядах люди обливались струями пота и были на грани обморока. Это была настоящая, изощренная пытка, впрочем, кажется, не планировавшаяся террористами, - в конце концов, им самим приходилось стеречь заложников в том же, все усиливающемся смраде. Многие уже через несколько часов натянули на лица маски и платки, такой ужасающей была эта вонь.
Планируя операцию, чеченцы просто не подумали о том, каким образом несколько сот человек смогут спокойно и цивилизованно отправлять свои физиологические потребности. И в результате сотворили кошмар - смердящую клоаку посреди зрительного зала с закрытыми дверьми и отключенной вентиляцией. А ведь как следует из некоторых высказываний террористов, они с самого начала предвидели, что их требования будут выполнены не раньше чем через неделю! Трудно даже вообразить, что бы творилось в зале театра на Дубровке после стольких дней.
Проблема с отправлением физиологических нужд появилась в первые же часы после захвата театра. Для заложников с балкона решилась она довольно просто. Поскольку террористы рассадили людей так - женщины с правой стороны балкона, мужчины с левой, то и в туалеты их выпускали по тому же принципу. Женщин почти сразу стали выводить в нормальный туалет в коридоре с левой стороны третьего этажа, в котором прятались беременная Ольга Трейман и театральная уборщица. Мужчин же выпускали направо, в репетиционную комнату, где еще недавно Сергей Лобанков проводил занятия с детьми. Там устроили импровизированный туалет - из пола вырвали металлическую крышку люка, под которой находился туннель с какими-то трубами, и мужчины просто пользовались этим отверстием в полу.
В отношении же зрителей партера террористы поначалу пробовали некие полумеры. Нормальный туалет отпадал, до него было слишком далеко идти по остекленным коридорам и холлу, попадая под обстрел снайперов, а чеченцы чувствовали себя крайне неуверенно в остекленных помещениях Дома культуры. Какое-то время роль туалета исполняла служебная лестница, расположенная значительно ближе, но и этот вариант вскоре перестал нравиться чеченским командирам.
И тут кто-то из чеченцев предложил использовать для этих целей оркестровую яму. Для Васильева мысль об этом была невыносима, он пытался сопротивляться, но тщетно. Он предложил, чтобы за занавесом, в боковых кулисах устроить из фанеры и картона две «будки», но чеченские командиры отвергли эту идею. Объясняли, что они не смогут уследить там за пленниками. Так что все заложники из партера - и мужчины, и женщины должны были ходить в оркестровую яму и опорожняться прямо на пол.
- Поход в туалет был делом трудным и в некотором смысле небезопасным, так как чеченцы тогда были очень агрессивны, - рассказывает Николай Любимов. - Каждый выход по нужде требовал их согласия. Надо было поднять руку и попроситься. Ближайшая чеченка давала, или - что, к сожалению, бывало значительно чаще, - не давала разрешения.
Доходило до драматических сцен, когда заложники умоляли о разрешении, а чеченки их не пускали, потому что у барьера, отгораживающего оркестровую яму от зала, собралось слишком много людей. Бывало, чеченки говорили женщинам: «Сиди, я же как-то терплю!» И заложницы сидели, с трудом сдерживая слезы, потому что не были в туалете уже больше суток.
Иногда, ни с того, ни с сего, террористов начинала раздражать очередь в туалет, и они прогоняли людей от сцены, угрожая расстрелять тех, кто немедленно не сядет. Заложники стали занимать очередь, сидя в креслах и постепенно пересаживаясь все ближе к оркестровой яме.
Опасность, о которой упоминал Любимов, была вызвана тем, что чеченцы рассматривали идущих «по нужде» людей как потенциальную угрозу. Одного из заложников, например, избили прикладами и ногами по пустяковому, казалось бы, поводу -выходя из оркестровой ямы, он резко ответил часовому, который его обругал. Вход и выход из оркестровой ямы требовали также немалой физической подготовки.
- Высота барьера - около ста двадцати сантиметров, - рассказывает Любимов. - Не так легко перебросить через него ногу. Поэтому со стороны зала подставили стул. Сама же яма была намного ниже, примерно два метра вниз, и там построили настоящую пирамиду - какой-то стол, на нем тумбочка, на тумбочке табурет, а сбоку еще лесенка. Внизу человека окружали пюпитры с нотами и брошенные там крупные музыкальные инструменты: виолончель, контрабас, пианино, кажется, еще какие-то ударные. Люди спускались вниз и искали какой-нибудь уголок. Но после первого же дня там не было сухого места, и стояла страшная вонь. Хуже того, люди начали разносить нечистоты на обуви по залу, пачкали барьер, а о барьер - руки и одежду. А чеченцы все это сверху с удовольствием снимали на камеру.
Любимов был в туалете всего один раз. Потом, хоть много раз просился, чеченки его больше не пустили.
- Живот вздулся, начались страшные боли, - жалуется этот пожилой человек, даже через несколько месяцев все еще страдающий от заболеваний, начавшихся там, в зрительном зале.
Спуск в оркестровую яму с каждым часом требовал все большей самоотверженности.
- Это была пытка, - говорит Васильев. - Оркестровая яма быстро превратилась в кошмарную клоаку, где кровь смешалась с фекалиями. Не дай Бог никому пережить такое!
В конце концов, когда промокли полы, в импровизированном туалете вспыхнул пожар. Причина была простой. В оркестровой яме нельзя было выключить свет, там было бы совсем темно. Васильев решил, что освещать проклятый закуток будут лампочки на пюпитрах музыкантов. Произошло короткое замыкание, огонь разрушил изоляцию, потом загорелись ноты. К счастью, Васильев и Федякин были начеку - немедленно отключили электричество, принесли огнетушители и погасили пламя. Несмотря на такую опасность, террористы не изменили своего решения по поводу оркестровой ямы - она до конца служила туалетом.
