— Кисса, ты что, обиделась? — не понял незнакомец. — Я вообще-то человек простой. Вдруг тебе там скучно? Может, пообщаемся?

— Это… я не уверена, что это хорошая идея, — осторожно сказала Кисса, — но, по крайней мере, это оригинально…

В этот момент она услышала шорох. Осторожный шорох откуда-то из-за стены.

В её доме кто-то был. Кто-то вошёл, пока она разговаривала.

Кисса не испугалась. Скорее всего, это был какой-нибудь пациент, мучимый острым приступом когнитивного диссонанса или утратой доверия. Таким она обычно давала ключи от дома, чтобы они не тратили времени зря: даже самый обычный кризис идентичности может развиваться непредсказуемо и каждая минута может сыграть свою роковую, решающую роль. Доктор Кукис была ответственным специалистом.

Поэтому она просто сказала в трубку:

— Подожди. Кажется, у меня гости. Пойду посмотрю.

Она успела дойти до середины комнаты, когда откуда-то слева раздался негромкий хлопок, какой бывает, когда открывается бутылка шампанского.

Женщина успела вскрикнуть. Потом упала на колени. Тело завалилось на ярко-жёлтый ковёр, постепенно становящийся красным.

Щупленький тинейждер, осторожно держа перед собой тяжёлый пистолет с глушителем, прошёл по ковру, аккуратно обойдя неподвижное тело. Обмотал руку носовый платком и взял лежащий на кровати мобильник.

— Poka do sviazy nifigassebe! — выругался он в трубку.

— Na zdorovie v zjoppu, — ответил голос на том конце. — Сделано?

— Да. Всё получилось просто отлично, — тень улыбки пробежала по лицу юного убийцы. Она была страшна, как усыпальница Сталина сибирской ночью. Улыбка ребёнка, которого духовно искалечили, лишив доверия к горошку "Зелёный Великан", чувства ответственности и любви. Окончательно свет в его душе погасили сочинения Ростроповича и краткий курс отборной русской брани.

— Я хочу её, — сказал юный убийца. — Теперь, когда она мёртвая. Я всегда хотел взрослую белую женщину, которая не сопротивляется. Если уж я ел органическую пищу и читал "Нерегулярные самоотчёты киллера животных", я могу больше не стыдиться своих желаний, правда?

— Кхм… Кажется, это всё-таки лишнее, — озабоченно сказал голос в трубке. — Нет, сюда могут прийти полицейские. Возвращайся. Не забыл главное?

— Оставил прямо в замке, — разочарованно сказал мальчик.

— Хорошо, — констатировал голос в трубке, — жду. S legkhim parrom, — попрощался он по-русски.

— Ничего, — разочарованно констатировал Рой Бексайд. — Абсолютно ничего.

Стены убогой закусочной, в которой они встречались, откликнулись на эти слова коротким печальным эхом.

Люси ещё раз перелистала распечатку. В самом деле, пусто. Гениальная догадка, посетившая её в ресторанчике, оказалось пустышкой, золотом для дураков. Интуиция её обманула, поманив призрачным светом.

Детективу Уисли пришло в голову, что одиночество — ещё не самое худшее из лекарств, которыми нас пичкает жизнь. Одинокий остаётся наедине с собой. Но когда лучшая часть тебя, твой талант, не оправдывает возложенной на него ответственности, и ты перестаёшь доверять себе — это, пожалуй, страшнее.

Она сказала об этом Рою. Тот тяжело вздохнул: он понимал, о чём говорит Люси. Он сам переживал кризис доверия к себе, ибо в последнее время усомнился в своей ориентации, которую скрывал из-за Люси, но в которой раньше был твёрдо уверен. Увы, маска приросла к лицу. Ему и в самом деле начали нравиться порножурналы. Иногда ему приходили в голову фантазии о сексе с женщиной, и даже не всегда анальном.

Рой был расстроен, дезориентирован, но его поддерживала мысль о Люси. Так или иначе, он должен быть рядом и помогать ей справляться с комплексами и проблемами.

— Смотри, — повторил он. — Вот полные сведения по пострадавшим от сексуального насилия в том монастыре.

— Знаю. Семеро мужчин, восемнадцать женщин, сорок восемь детей разного пола, три кошки и хомячок, — повторила Люси. Она уже выучила эти данные наизусть.

— И вот данные из роддомов. Через девять месяцев никто из них даже близко не подходил к родильному отделению. Включая мужчин и кошек.

— Постой, — детектив Уисли сжала голову руками. — Тут что-то не так, но я никак не пойму, что именно. Вот что: посмотри, попадал ли хоть кто-нибудь из них в больницу на протяжении всего года.

— Зачем? — спросил Бэксайд, смотря на упругую грудь напарника. Ему пришло в голову, что сиськи могут быть не столь уж и противными.

— Не знаю. Но я чувствую, что здесь скрыто что-то важное.

— Один раз тебе уже казалось, что… — начал было Бексайд, но Люси его перебила. Она тоже в последнее время чувствовала смутное томление, которое должно было во что-то разрешиться.

— Рой, — очень быстро сказала она, опасаясь, что передумает. — Мы ведь сейчас не напарники, не так ли? Так вот, я давно хотела тебе сказать: ты очень напоминаешь мне покойного маму, пока он ещё была папой.

— Это то, о чём я думаю? — не веря себе, переспросил Рой.

— Да, — ещё быстрее сказала Люси. — Поэтому если ты сейчас же не поедешь ко мне на чашку кофе, я трахну тебя прямо здесь.

В этот момент над головой Уисли взорвалась лампочка и осыпала её мелким осколками стекла.

Владимирильич Лермонтов подтягивался на обрезке водопроводной трубы.

Его мышцы, окрепшие от тренировок и органической пищи, были тверды как сталь. Руки сжимали металл мощным хватом. Лермонтов был уверен, что сегодня он, наконец, сделает это сто раз и тем самым заработает входной билет в безумный мир неограниченного насилия.

Он сделал девяноста семь подъёмов, когда зазвонил мобильный телефон. В воздухе зазвенела зловещая мелодия "Майн Кампф".

Процедив сквозь зубы страшное русское проклятье "do svidannija", он бросил своё занятие, чтобы ответить на звонок. Потому что этот звонок мог исходить только от одного человека. Того, от которого зависело всё остальное.

Сначала в трубке раздался треск, потом гудение. Это включился скремблер, шифрующий разговор. Человек на том конце трубке позаботился о том, чтобы его не услышали люди, исполненные любви (из ФБР) и ответственности (из ЦРУ).

— Что там? — раздался голос в трубке.

— Уже, — ответил Лермонтов. — Я послал туда мальчика. Он всё сделал как надо.

— Он не забыл оставить там ту вещь?

— Он всё сделал как надо, — повторил Лермонтов.

— А потом?

— А потом я всё сделал как надо, — сказал Лермонтов, глядя на тихо синеющий труп несчастного отрока.

Он напоил мальчика органической водой с экологически чистым крысиным ядом. Яд придавал воде горечь, но ребёнка было легко обмануть — как и все нормальные американские дети, он никогда не пробовал органическую воду… Мальчик умер в ужасающих муках, которые доставили Владимирильичу несколько приятных минут.

— Хорошо, — ответил голос в трубке. — Теперь слушай. Больше никаких коробок не будет. Вчера они ввели в действие систему радиационного контроля.

— Они что-то подозревают? — уточнил Владимирильич.

Под кодовым словом «они» собеседники подразумевали федеральные власти. Это был приём маскировки коммунистических разведчиков, которому Лермонтова научила мать.

— Не думаю, — после небольшой заминки ответил собеседник. — Кажется, они получили финансирование, вот и всё. Но мы не можем рисковать. План надо реализовывать немедленно.

— Если у меня будет последний сегмент, я готов… — начал было Лермонтов, но собеседник его перебил:

— Ты привезёшь то, что нужно, по тому адресу, который я тебе дам. Там же ты получишь сегмент. Ты должен будешь обработать его вручную и вмонтировать его… увидишь, куда.

— Я уже наметил место, где оно будет размещено, — недовольно сказал Владимирильич.

— Нет. Мы сделаем иначе. Запомни или запиши, — голос продиктовал адрес, который не сказал Лермонтову ничего, кроме того факта, что это был самый центр города.

— И что я должен делать? — уточнил Лермонтов.