Наряду с поэтическим творчеством в собственном смысле слова развертывается во всю ширь и его дарование чтеца-декламатора. Неизмеримо выросла аудитория, с которой он получил возможность войти в непосредственное общение в своих выступлениях. О размерах литературных выступлений М. можно судить по следующей справке, данной им в начале 1927 г. (цитировано по статье О. Брика «Маяковский – редактор и организатор»):

Всего 45 выступлений, обслуживших сорокатысячную аудиторию самых различных слоев и интересов: и Ленинские мастерские в Ростове, и Леф в Казани, и вузовцы Новочеркасска.

Мною получено около семи тысяч записок, которые систематизируются и будут сделаны книгой – почти универсальный ответ на все вопросы, предлагаемые читательской массой Союза.

Не знаю, была ли когда-нибудь у какого-либо поэта такая связь с читательской массой.[265]

Достигают полного своего развития и методы живого общения М. со своей аудиторией.

М. умеет находить действенный и живой контакт с аудиторией, приспособляясь к ней и видоизменяя в зависимости от состава аудитории метод подхода, часто выбрасывает на ходу целые куски стихотворения, если они оказываются неподходящими к данной аудитории, и вставляет вместо них новые.

Одновременно М. продолжает вести большую организационно-литературную и редакторскую работу. Эта работа связана главным образом с организованным им в 1923 году журналом «Леф»,[266] в котором он развивал свои концепции на искусство. Эволюция принципиальных установок М. значительно отставала от эволюции его непосредственной творческой деятельности и изживалась им с большим, подчас мучительным трудом. Все же в последние годы М. все более отходил от столь горячо пропагандировавшегося им ранее огульного отрицания значения классического наследства. Безвременная смерть оборвала этот процесс.

М. придавал исключительно большое значение работе в периодической печати, и в первую очередь в газетах. Эта сторона его деятельности получила высокую оценку В.И. Ленина, как это вытекает из высказывания В.И. Ленина по поводу стихотворения «Прозаседавшиеся»:[267]

Вчера я случайно прочитал в «Известиях» стихотворение Маяковского на политическую тему. Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области. Но давно я не испытывал такого удовольствия с точки зрения политической и административной. В своем стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они все заседают и перезаседают. Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно.

(Е. Усиевич. «Владимир Маяковский»[268])

Не будет преувеличением сказать, что М. оказал весьма значительное влияние на всю советскую поэзию послереволюционного периода. Мимо его влияния не прошел ни один советский поэт. Сила его таланта привлекла к себе внимание не только в нашей стране, но и далеко за ее пределами. За последние годы интерес к М. за границей возрос в колоссальных размерах. Дувакин пишет:

Еще при жизни Маяковский стал наиболее известным за рубежом советским поэтом. Вот (вероятно, неполный) перечень языков, на которые переведены стихи Маяковского (не считая языков народностей СССР): французский, немецкий, английский, польский, чешский, итальянский, испанский, португальский, литовский, латышский, китайский, японский, еврейский. Отдельными изданиями Маяковского издавали во Франции, Германии, Польше, Чехословакии и Кубе.[269]

В статье Д. Выготского находим следующее:

…все это необходимо учесть, говоря о том внимании, которое уделила Европа Владимиру Маяковскому. Внимание это было совершенно исключительным, таким вниманием иностранцы не удостоили никого, пожалуй, ни из советских, ни вообще из русских поэтов.

И далее:

С этих пор, можно сказать, имя Маяковского уже прочно входит в сознание европейского читателя, оно попадается в целом ряде очерков советской литературы, оно неизбежно в антологиях русской поэзии, оно мелькает в литературных письмах и корреспонденциях из СССР, на нем останавливаются авторы книг о советской культуре. К серии переводов прибавляется французский перевод «Облака в штанах». К этому времени его имя известно уже за пределами Европы и Америки.[270]

Большой популярности М. за границей способствовали также и его частные поездки за пределы СССР. Всего за период времени с 1922 по 1927 г. он совершает 4 поездки за границу, в течение которых он объехал большинство стран Западной Европы и побывал в Южной Америке и США. Свои путевые впечатления, помимо многочисленных стихов, он изложил также в нескольких очерках, написанных прозой.

Внешний облик М. в этот период его жизни рисуется следующим образом:

Стал еще более массивен. В последнее время отросли волосы (темный шатен). Смугловатое с желтизной лицо. Морщины, выглядит старше своего возраста. Большой рот (от привычки растягивать для ясности дикции губы). Складка на лбу обозначилась еще резче («хмурый, декабрый»). Хорошо сшитое, добротное пальто. Опрятнейшее белье. Зимою – бекеша и кепка или шапка. Летом – широкое пальто и фетровая шляпа. Башмаки на толстой подошве с подковами. Ходит размашисто, широким шагом, высоко взмахивая палкою. На ходу сочиняет стихи, дирижирует при этом рукою и шевелит губами. Мощный бас.

Остановимся в заключение несколько подробнее на последних месяцах жизни, предшествовавших самоубийству.

Прежде всего необходимо отметить, что физическое состояние М. за последние 3–4 месяца было сильно ослабленным. Одной из причин этого был перенесенный им в начале 1930-го или конце 1929-го грипп с последовавшими затем осложнениями со стороны легких. М. Кольцов в статье, посвященной смерти М., передает следующее: "Может быть, припадок? Он ходил последние дни повязанный, с поднятым воротником, все ворчал: грипп, последствия гриппа, запретили курить, лихорадит; какое-то пятно целые дни плавает перед глазами. Сочувствовали, но не очень беспокоились. Кто не знает – Маяковский мнителен к своему здоровью («Что случилось»[271]).

Имеются указания на то, что уже за несколько месяцев до этого голос М. начал хрипнуть, причем под влиянием гриппа этот процесс мог значительно усилиться. Этот факт должен был подействовать очень угнетающе на его психику, если принять во внимание, как ценил М. свой голос, который он рассматривал как необходимый элемент своего творчества. Л. Кассиль передает следующую фразу М.: «Для меня потерять голос то же самое, что потерять голос для Шаляпина».

Помимо прямого физического нездоровья, имело место также значительное общее переутомление: М. приходилось много работать в цирке, где шла его пантомима «Москва горит».[272] Состояние физической надломленности было связано также с напряженной работой по организации выставки,[273] а также с постановкой «Бани» в театре Мейерхольда.[274]

Наряду с моментом ухудшения физического состояния необходимо отметить резкое понижение психического состояния, усиление общего беспокойства. Это начало появляться за несколько месяцев до самоубийства. Одно из близко знавших его лиц указывает на резкие перемены в общем состоянии и настроении М. уже примерно за полгода до смерти: «Последние полгода перед смертью стал неузнаваем. Появилась апатия. Бывали моменты, когда он говорил: „Мне все страшно надоело“, „Свои стихи читать не буду – противно“. Значительно усилилась мнительность, стал более обидчив, жаловался на одиночество». Сестра М. – Л.В. также передает, что уже в течение двух месяцев до самоубийства у М. наблюдалась повышенная нервозность, было общее тяжелое, крайне подавленное психическое состояние. На то же указывает и ряд других лиц. Последние дни перед самоубийством нервное возбуждение усилилось еще более.