Сочетание этих, столь противоположных и на первый взгляд отрицающих друг друга свойств характера проходит красной нитью через всю жизнь В.В., а обостренная чувствительность при бурности и неуравновешенности реакций явится источником не раз потрясавших ее конфликтов.

В 1906 г., когда Владимиру Маяковскому было 13 лет, умер от заражения крови отец. Александра Алексеевна решила переехать с детьми в Москву, где училась старшая сестра В.В. – Людмила Владимировна.

По приезде в Москву вначале остановились в Петровско-Разумовском, затем переехали жить на Малую Бронную. Положение семьи со смертью отца весьма ухудшилось. Приходилось терпеть значительные материальные лишения. Существовали на доходы, которые Александра Алексеевна получала от обедов и сдачи комнаты внаем. "С едами плохо. Пенсия – 10 р. в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось сдавать комнаты и обеды. Комнаты дрянные. Студенты жили бедные" («Я сам»[206]).

Приходилось и В.В. для добывания средств к существованию заниматься различной мелкой художественной работой. Он выжигает по дереву, разрисовывает пасхальные яйца, которые продает затем в кустарный магазин на Неглинной по 10–15 копеек за штуку, коробочки и прочие безделушки. Один из школьных товарищей передает, что занимался также рисованием реклам для аптекарской фирмы Гален. На одной из таких реклам было изображено: старец в римской тоге держит чашу, к которой тянется процессия больных и калек. Платили ему по 5 рублей за рекламу. Исполнены они были в графической манере.

Н.Н. Асеев пишет об этом периоде жизни В.В. следующее:

В это время он пытался существовать, как, впрочем, и раньше, лет с 13, на собственные заработки, беря разные художественные, а иногда и малярные поделки. Кроме того, чтобы не умереть с голоду во время перерывов этих неверных заработков, у него имелся резерв – материнская заборная книжка в мелочной лавочке, по которой оказывался кредит в размере около 10 р. в месяц. Лавочка была близ их квартиры на Пресне, а жил он в то время в Петровском-Разумовском. Трамвайных мелочей в запасе не оказывалось. И Маяковский вымеривал бывшие версты оттуда на Пресню за запасами сухих баранок и особой «каменной» колбасы, строгий учет в расходовании которой диктовался нежеланием обременять родных, истощая скудный кредит. «А есть-то как хотелось, Количка! А на колбасе приходилось делать зарубки: полвершка на завтрак, вершок на обед, полвершка на ужин. А съесть мог все завтраки и обеды на неделю в один присест. И баранки тоже ведь учитывались!»

(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[207])

По переезде в Москву В.В. первое время пытался продолжать начатое им в Кутаисе классическое образование, поступив в 4-й класс 5-й гимназии. Однако интереса к занятиям наукой у него не было никакого («Единицы, слабо разноображиваемые двойками». – «Я сам»[208]), и он, проучившись около года, был исключен. Столь пренебрежительное отношение к школьным занятиям обуславливалось нарастанием революционных настроений у юноши Маяковского. Усилению этих настроений благоприятствовали нужда и материальные лишения.

К этому времени относится участие В.В. в нелегальном журнале «Порыв», который издавался политическим кружком, организованным при 3-й гимназии. Он читает запоем нелегальную литературу, устанавливает связи с революционной гимназической и студенческой молодежью.

К сожалению, у нас имеются лишь скудные сведения об этом периоде жизни В.В. Сам он впоследствии был очень скуп в своих высказываниях на этот счет. Известно, что в 1907 г. он вступил в партию РСДРП (большевиков). Был избран членом Краснопресненского райкома. В своей автобиографии он подробно перечисляет, среди каких категорий рабочих ему пришлось работать, и упоминает о своем избрании в Московский Комитет Партии, а также о двух арестах (первый в 1908 г., второй в 1909 г.). Второй арест, по поводу участия его в организации побега из женской Новинской тюрьмы, закончился для него заключением на 11 месяцев в Бутырку (одиночка № 103).[209]

В.В. выступает здесь перед нами как активный революционный подпольный работник.

Указания на то, что В.В. находился под наблюдением полиции, мы находим и в других источниках. Так, его школьный товарищ передает следующее:

Помню еще такой случай. Я заночевал у них в Петровско-Разумовском. Вдруг ночью трясут меня за плечо. Смотрю – полицейские. Оказывается, сообщили, что Маяковский неблагонадежен, что к нему ходят какие-то подозрительные лица, и вот, проследив, что я остался ночевать у Маяковских, полиция решила сделать налет. На этот раз все обошлось благополучно, арестован никто не был.

Также и Асеев пишет:

При подготовке материалов выставки за 20 лет Владимир Владимирович нашел донесение о себе – о своих семнадцати годах – филера, приставленного следить за каждым его шагом и о существовании которого он и не подозревал. Монотонно-бесцветное бормотанье филерских строк о том, что «длинный» вышел из дому в 9 часов утра, зашел в булочную Филиппова, что делал там, неизвестно, вышел со свертком и так далее, вызвало у Владимира Владимировича давнее далекое. Он вспомнил, что действительно каждое утро ходил из дому покупать булки: «Вот идиот! Неужели он думал, что я от Филиппова бомбы таскаю в свертках!»

(Н. Асеев. «Володя маленький и Володя большой»[210])

Было бы, однако, неверно представлять себе М. этого периода как поглощенного исключительно интересами революционного движения. Несмотря на проявляемую им активность в этом направлении, он значительную часть своего времени и внимания уделял литературным и художественным интересам, которые в нем были очень сильны. Помимо политической литературы он читает очень много по самым разнообразным вопросам, классику, естественно-научную и философскую литературу (Гегель).[211] Феноменальная память позволяет ему удерживать в голове все это многообразие знаний. Надо полагать, что при наличии сильно выраженных интересов к поэзии оригинальное поэтическое творчество хотя и начинало все более привлекать к себе В.В., однако в этот период не получило еще оформленного характера. Оно только что начинало зарождаться по-настоящему и пускало первые ростки. Главная же линия его художественных интересов шла в направлении живописи. Спустя год после исключения из гимназии он поступил в Строгановское училище.[212] Проучился, однако, недолго, всего около полугода, после чего вышел из училища, неудовлетворенный засильем «академизма». Его уже тогда не удовлетворяли проторенные пути в искусстве.

Внешний облик В.В. в это время рисуется следующим образом. Он выглядит по своему физическому развитию значительно старше своих лет. В деле М., заведенном полицией, возраст его указан на несколько лет больше действительного. Это впечатление еще более усиливается большой самостоятельностью и независимостью поведения.

Очень красочно это изображено в следующем отрывке из воспоминаний Н.Н. Асеева:

Гудел он своим баритоном добро-покровительственно уже и тогда. А это – в столь молодом парне – несколько возмущало. Сидит – младше тебя, а длинный, глаза огромные, голос труба – и покровительственно насмехается: если человек кажется ему стоящим, то покровительственно-ласково, если человек ему на взгляд – дрянцо с пыльцой, то снисходительно-издевательски.[213]

В этот период юношества личность М. начинает развертываться во всей своей исключительной яркости. Громадная художественная одаренность сказывается во всем его внешнем облике, и в первую очередь в необычайной образности и живости речи, уже в то время отличавшейся блестящим остроумием. Школьный товарищ передает, что «когда начинались разговоры, он просто ослеплял нас блеском своих каламбуров, острот и стихотворных цитат, являвшихся неотъемлемым элементом его речи». Общая повышенная восприимчивость и впечатлительность к окружающему и живость реагирования дополняют этот образ.