— Вы собирались встретиться в пятницу, чтобы поговорить о расставании. Питер знал, что было на повестке дня?

— Конечно. Он должен был знать. Это важно?

— Да, потому что это может быть причиной, по которой он скрылся. Хотел избежать разговора, а к тому времени, когда он вернется…

— Она все решит сама. Ты тоже бы так сделал?

— Так поступают почти все мужчины. Залечь на дно, пока не кончится шторм.

— Ты такой же, как все?

— Я не стараюсь осторожничать. Но речь сейчас идет не обо мне.

— Четыре дня. Нет. Он бы позвонил. Оставил бы какое-нибудь сообщение. Он не стал бы заставлять меня нервничать. Его ужасная мамаша крепко вбила в него некоторые положительные качества.

— А что родители Питера? Ты с ними разговаривала?

— Они считают, что я принимаю все слишком близко к сердцу. Барбара сказала, что, возможно, ему просто нужно немного отдохнуть от меня. «Ты же знаешь, каковы эти мужчины». Потом добавила, что если я действительно волнуюсь, то она попросит Джона позвонить комиссару полиции. Должна же быть от него какая-то польза.

— У Доусона есть связи среди властей?

— В том-то и дело, что раньше были. Ходят слухи про его первую крупную земельную сделку — это дома на Ратдаун-роуд в далеком семьдесят седьмом. Друзья среди высокопоставленных лиц, взятки нужным людям. Но эти времена прошли. Барбара считает, что его связи еще имеют силу, но я сомневаюсь в этом. Чем меньше они будут знать, тем лучше.

— Они достаточно быстро все узнают, если я буду крутиться вокруг с вопросами.

— Возможно. Но тебя удивит, какими отшельниками они живут.

— Ты когда-нибудь пользовалась компьютером Питера?

— У меня есть свой ноутбук.

— Кто-то пользовался им вчера, в полдень. Документ под названием «тем, кого это касается» стерт, если там было что стирать.

— Полдень. Я была на похоронах твоей матушки.

Как будто я ее обвинял. Может, и обвинял.

— У кого еще есть ключ?

— У Агнесс, уборщицы. Но она приходила сегодня.

— Куда она выбрасывает отходы?

Линда улыбнулась.

— «Отходы». Пойдем.

Она провела меня через парадную дверь, и мы завернули задом. За молодым буком стоял небольшой деревянный сарайчик. Мы вошли в него, и Линда кивнула на серый мусорный ящик на колесиках.

— Что ты ищешь?

— То, что могло быть у Питера в кабинете. В корзине для бумаг, на полу.

На крышке ящика лежала стопка газет. Я вытащил из нее «Айриш таймс», расстелил на полу и высыпал первый мешок с мусором.

— Ну, я пока пойду, — сказала Линда, наморщив носик, и вернулась в дом.

Я расправился с двумя маленькими мешками, забитыми коробками от апельсинового сока и молока, пластиковыми бутылками из-под тоника, яблочными огрызками и шкурками от лимона. А также несметным количеством окурков, пеплом и пылью из пылесоса.

В третьем мешке оказались пульверизатор от одеколона «Джо Малон» с запахом грейпфрута, баночка увлажняющего лосьона «Доктор Хаушка» и старая зубная щетка.

Я выгреб кучку использованных ватных палочек и пакетиков с мятным чаем и наконец-то наткнулся на кое-что интересное: три квитанции и два смятых листка бумаги. Мельком глянув под навес для автомобиля, где на новеньком красно-черном кабриолете «ауди» сверкала заводская краска, я почувствовал озлобленность на людей, у которых слишком много денег.

Умыв лицо и руки, я показал Линде находки. Две квитанции она узнала: покупала кое-что для рисования в магазине на Харкурт-стрит.

— Здорово, что ты до сих пор рисуешь, — сказал я.

— Я «воскресный художник», Эд. Сейчас преподаю художественное мастерство в Сэйкрид-Харте в Каслхилле.

— На самом деле? Это же…

— Что? Разочаровавшаяся во всем алкоголичка-преподаватель. Провинциальное клише, вот что это такое. Это из «Ибриллса» — магазина канцтоваров в Сифилде. Вот список: конверты, две пачки белой бумаги формата А4, почтовые бирки. Интересный хлам.

Линда подошла к холодильнику, взяла пакет с грейпфрутовым соком, водку и поставила все на стол. Смешала, получился очень крепкий напиток, и она отхлебнула добрую половину.

— Слэйнт, — сказала она и ухмыльнулась с бравадой плохой девчонки.

Я разложил на столе листки бумаги и разгладил их. На одном оказалось четыре надписи:

На втором — четырнадцать имен.

— Ты кого-нибудь из них знаешь? — спросил я Линду.

— Рори Дэгг — менеджер проекта строительных работ Доусона. Больше никого не припоминаю.

— Ты сказала, что Питер в прошлую пятницу был на реставрации ратуши Сифилда. Рори Дэгг тоже там был?

— Мог быть.

— Тогда этой «Л» можешь быть ты. Видимо, это список людей, с которыми Питер собирался встречаться в тот день.

Я посмотрел на другой список: Брайан Джойс, Лео Максуини, Джеймс Керни, Анджела Маккей, Мэри Рафферти, Сеозам Маклайамм, Конор Гоган, Нил Лавелль, Имон Макдональд, Кристина Келли, Брендан Харвей, Том Фаррели, Эйтна Уолл, Джон О'Дрискол.

«Т» могло означать Тома Фаррели. «Л» могло быть Лео Максуини. Но кто это? Имеют они какое-нибудь отношение к гольф-клубу, в котором Питер не состоял?

Линда покачала головой — ее глаза снова помутнели. Мне захотелось присоединиться. Здесь было как-то безопасно; убого, но безопасно.

— Что-нибудь еще? Его машина?

— Она в гараже. Там еще его лодка.

— Он ходит под парусом? В клубе?

— Королевский яхт-клуб Сифилда.

— Ты проверяла там?

— Он больше не плавает. Раньше нанимал кого-то. Думаю, он перестал плавать из-за того, что это отец купил ему лодку. Она простояла у причала клуба все лето. Доусоны все еще числятся в яхт-клубе.

— Мне нужно посмотреть на нее. Как она называется? Линда прикинулась, что не расслышала.

— Что?

— Как называется лодка?

Она тряхнула головой и улыбнулась своему напитку.

— Как глупо. Он назвал ее в честь той ужасной песенки «Бич Бойз», которую я… которую мы оба когда-то любили. «Леди Линда».

Она взглянула на меня так, будто только что вынырнула из мути своей души и теперь была напугана тем, что обнаружила. Улыбка угасла, лицо покрылось красными пятнами, она отвернулась и заплакала, мучительно всхлипывая. Я не знал: толи она вспомнила, как сильно любила Питера, и теперь страдала об утерянных чувствах, толи ей стало стыдно, что она больше его не любит. Я не знал, сильно ли алкоголь подстегивал все эти чувства, но понял, что уже давно не встречал настолько испуганного, потерянного и одинокого человека.

Королевский яхт-клуб Сифилда находился на окраине порта в одноэтажном здании, построенном в стиле середины девятнадцатого иска. Ею фундамент стоял прямо в воде. Это роскошное сооружение привлекало толстосумов и служило им для развлечений. Внутреннее убранство, как и внешнее, впечатляло: высокие потолки, причудливые выступы, потолочные розетки, люстры и классические колонны. Персонал прекрасно осознавал пафосность обстановки, поэтому я прождал в фойе минут двадцать пять, просматривая брошюрку, расхваливавшую достоинства клуба, и разглядывая мужчин в темно-синих блейзерах с блестящими пуговицами и жен-шин в темно-синих свитерах с золотистого цвета вышивкой, в парусиновых туфлях, расхаживающих, насколько я мог судить, из столовой в официальный бар, оттуда — в клубную комнату, затем в неформальный бар, в комнату командора, а оттуда в биллиардную и на внешний двор. Секретарь, которого, согласно брошюре, звали Сирил Лампки, все это время обдумывал мою просьбу осмотреть яхту Питера Доусона. Линда заранее позвонила, чтобы договориться об этом, к тому же у меня были клубное удостоверение Питера и связка ключей от кают на яхте, но Сирил Лампки все еще взвешивал все «за» и «против».

Выглядел он необычно. Лет тридцати пяти, одет в красный бархатный смокинг. Галстук-бабочка красно-бирюзового цвета с узором «огурцы». Лицо с редкими веснушками, морковного цвета волосы, закрученные словно вопросительные знаки. Нежная розовая кожа, ямочки на щеках и на двойном подбородке и бледно-золотистые усы, аккуратно подбритые от носа до верхней губы. Ему пришлось занять это место, пояснил он, так как девушка, работавшая секретаршей, отправилась в больницу рожать, и по тону его было понятно, что Сирил невысокого мнения о детях и людях, которые их заводят. На каждый вопрос, задаваемый лично, или телефонный звонок, видимо, членов клуба, он отвечал очень эмоционально, закатывая глаза, вздыхая и прищелкивая языком.