Большинство газет предполагало, что одновременное расследование всех убийств окажется не по силам полиции Сифилда и в помощь необходимо привлечь Национальное бюро криминальных расследований. Интересно, оценит ли Дэйв такую помощь? Я судил не с его позиции, а со своей: как будто они вторгаются силой и крадут у меня дело. Но теперь это было его дело.

Сидеть на полу стало неудобно, поэтому я решил проверить, не станет ли лучше, если лечь. Меня разбудил звонок в дверь. Одна сторона тела у меня затекла, и когда наконец удалось встать на ноги, кровь отхлынула от головы и меня зашатало. Солнце уже село, но было еще не очень темно; по неприбранному дому разбегались тени. В дверь позвонили еще раз, настойчиво. Я пригладил волосы рукой, потер уставшие глаза и распахнул парадную дверь. На пороге стояла Барбара, мать Питера Доусона.

Кто-то когда-то сказал ей, что она похожа на Элизабет Тейлор, и она поверила в это. Золотисто-коричневые волосы спускались роскошными локонами на свободно повязанный шарф цвета баклажана. Глаза были большие, карие, губы — широкие, полные. Кожа — нежно-бронзового цвета, без морщин. На Барбаре был черный брючный костюм с черным топом, под которым угадывалось кружевное белье, высокие каблуки и такой заряд сексуальности, какой присущ обычно женщинам лет на тридцать моложе. Барбаре Доусон было шестьдесят четыре — на год больше, чем моей маме. Когда она обняла меня, у нее на глаза навернулись слезы.

— Мне очень жаль, Барбара, — сказал я, понимая, что от меня до сих пор несет перегаром, потом и сигаретами.

— Это ужасная трагедия, — сказала она, утирая слезы маленьким шелковым платочком в тон шарфа. — Моя семья выражает тебе благодарность за все, что ты сделал, Эдвард.

— Боюсь, я не очень много сделал.

— Ты сделал то, что смог, мальчик. Надеюсь, мы все сделали го, что смогли. Но, боюсь, наши возможности не беспредельны.

Она улыбнулась, закусила губы и кивнула, как будто говоря, что мы все должны крепиться. Я кивнул тоже, но ничего не понял. Барбара говорила так, как будто его смерти ждали много месяцев и вот Питер наконец-то умер от какой-то вялотекущей болезни.

Она поднесла платочек к носу и огляделась, хлопая огромными накрашенными ресницами. Я уже собирался извиниться за то, что у меня не прибрано, когда Барбара сказала с типично дублинским акцентом:

— У Дафны, без сомнения, дом был в полной чистоте и порядке.

Я посмотрел на нее, чтобы понять, что она хотела этим сказать. Но мы стояли в холле, и ее взгляд был прикован к расколотым деревянным перилам, поэтому я решил, что она просто пытается быть вежливой.

— На самом деле, Барбара, здесь только что произошла кража со взломом, — сказал я, провожая ее на кухню. Она молча встала на пороге. Я спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить, но Барбара покачала головой. Я не знал, что делать дальше, поэтому вытащил из холодильника макрель, развернул ее и положил на разделочную доску.

— Они сломали всю мебель, я даже не могу предложить вам стул, — я попытался как-то нарушить тишину. — Но взяли лишь старые семейные фотоальбомы. Унесли все до единой фотографии мамы и папы. Очень странно, как вы думаете, Барбара?

Она вертела в руках маленький черный кожаный кошелек. Ногти у нее были очень ухоженные, с лаком цвета баклажана. Одну руку она прижала ко рту.

— Какой кошмар, Эдвард. Теперь у тебя нет фотографий матери. Это просто ужас.

Она не переставала стрелять глазами в сторону макрели, как будто рыба была еще живая и в любой миг могла прыгнуть и укусить.

— Сегодня выловили, — сказал я. — Они сами прыгали прямо в лодку.

Барбара пожала плечами.

— Твоя матушка, земля ей пухом, ее отец и мой отец были рыбаками. Я выросла, постоянно чувствуя запах свежей рыбы: селедка, макрель, скаты, помоги нам, боже! Эта вонь впитывалась в волосы, в ногти, и никаким мылом невозможно было ее смыть. Тогда я поклялась, что когда у меня будет свой дом, я никогда не буду жарить свежую рыбу и есть не буду. — Акцент плавно соскользнул в Фэйган-Виллас, где они с моей мамой росли по соседству.

Барбару передернуло, она приложила руку к носу, словно пытаясь отогнать воображаемый запах рыбы, только что выловленной из моря. Я вспомнил, как мама с раздражением рассказывала про нее: «Ей бы выступать на сцене, такой красотке. В большом театре, понимаешь, чтобы ею любовались издалека».

— У меня только это и осталось, — сказал я, показывая Барбаре обрывок фотографии, который я нашел на яхте Питера. — Посмотрите, мой отец и Джон Доусон.

Кровь буквально отхлынула от лица Барбары. Она выглядела так, словно увидела привидение.

— С вами все в порядке? — спросил я. — Я не хотел вас испугать.

— Все хорошо, мальчик мой, — сказала она неожиданно низким голосом. — Просто так необычно видеть твоего бедного отца таким, спустя столько лет.

— Думаю, это было лет сорок назад, — сказал я. — Чья-то свадьба, наверное?

Но Барбара отвела взгляд и посмотрела в окно. В неухоженном саду виднелись зеленые твердые яблоки.

— Здесь что-то написано, — сказал я, переворачивая фотографию и показывая Барбаре. — Смотрите… «ма Кортни 3459». Вы не знаете, что это могло бы быть? Кто-то по имени Кортни?

Барбара покачала головой.

— Я отбросила прошлое от себя как можно дальше, Эдвард, — сказала она. — Не хочу видеть ничего, что напоминало бы его. Моя жизнь началась с того дня, когда Джон построил дома с верандами по Ратдаун-роуд и мы переехали на Бэйвью Хайтс.

Моя мама всегда связывала депрессию отца с тем временем, как Доусоны переехали на Бэйвью Хайтс: Джон вдруг опередил отца. Бэйвью Хайтс считалось более престижным местом, чем Куорри-Филдс, а дело Джона Доусона росло с каждым годом. Наконец Джон и Барбара купили дом в викторианском стиле с обширными земельными владениями на самом верху Каслхилла. Когда Джон вложил деньги в гараж отца, все увидели в этом дань тому, что они начинали вместе. Мой отец тогда сильно пил, работал время от времени, и, если бы не мама, которая работала в «Арноттс» — торговала духами, семья бы умерла с голоду. Гараж мог стать последней возможностью для отца, но, как часто бывает у таких людей, он упустил свой шанс. Казалось даже, что нарочно.

Я засунул обрывок фотографии в карман. Барбара все теребила кошелек. Потом достала из него коричневый конверт и сунула мне.

— Моя семья благодарит тебя, — сказала она с полными слез глазами. — И от меня отдельное спасибо.

Я взял конверт. Внутри оказалась пачка купюр достоинством в сто евро.

— За что это? Я не могу взять эти деньги.

— За все то, что ты сделал, Эдвард, — сказала Барбара. — Ты очень помог Линде.

— Но я не сделал ничего. Я не нашел Питера. Я не знаю, кто его убил.

— Если это было убийство.

— Если это было убийство? В него стреляли два раза, Барбара. О чем вы говорите?

— В полиции сказали, что это могло быть и самоубийство.

— В полиции? Детектив Доннли сказал, что самоубийца может застрелиться дважды?

— Начальник Кэйси говорит, что это вполне возможно. Палец на спусковом крючке мог сжаться от судороги. Они ждут патологоанатома, чтобы получить полную картину.

— А как труп попал на яхту? Вчера его там не было, я сам осматривал судно. Должно быть, кто-то подбросил туда уже мертвое тело.

Барбара покачала головой, подняла глаза к небу, как будто это была одна из тех тайн, разгадку которой знает только один Бог.

— Зачем Питеру заканчивать жизнь самоубийством?

— Трудно жить в тени такого великого человека, как его отец, — начала Барбара, голос ее дрожал, а тон был горделивый и грустный. — Каждый день мальчик чувствовал себя все мельче по сравнению с отцом. И к тому же у бедняжки Линды не могло быть детей. Все одно к одному…

Одно к одному? Что? Так легче, что ли? Голос Барбары звучал так, как будто она рассуждала о чужом человеке. Может, у нее был шок, или она железным усилием воли сдерживала свое горе? А может, она действительно считала сына бледной копией его отца, поэтому для нее лучше, что он умер сам. Как бы там ни было, во мне это вызывало неприятное чувство.