15 (28) апреля путешественники благополучно вернулись на судно. Поход занял 29 дней. Наконец сбылась мечта юности — Визе стал настоящим полярным исследователем и сам испытал радости открытий и невзгоды путешествия по льдам и снегам.

К концу мая вернулся из санного похода Седов. Вместе с матросом Инютиным он прошел от зимовки вдоль западного берега Новой Земли, затем обогнул ее северную оконечность (мыс Желания) и вышел на Карскую сторону, засняв берег на всем пути до мыса Флиссингенского.

Пришла весна. Прилетели птицы. Но лед был неподвижен.

После сырого лета снова наступили заморозки. И лишь 2 сентября лед в бухте взломало. Седов приказал развести пары в котлах, и «Святой Фока» отправился в путь сквозь плавучие льды сначала на запад, а потом на север — к Земле Франца-Иосифа. Среди старых льдов в разводьях за ночь образовывался молодой лед. Но Седов упорно направлял нос судна во льды.

«Что он делает? — с беспокойством думали члены экспедиции. — Ведь если судно попадет в вынужденный дрейф, что вполне вероятно в такое время, то все погибнут». Однако никто не решался высказать свои опасения начальнику экспедиции.

Однажды Визе попросил сделать это Пинегина, как наиболее близкого Седову человека. Но Седов ответил:

— Нам нужна Земля Франца-Иосифа. На мысе Флора Макаровым сложен уголь; если топлива не хваТит — будем жечь судно: что же делать? Идти же назад, пройдя труднейшую половину, — преступление. Да и назад путь не легче, чем вперед. Проклятые льды!

И, как бы покоряясь воле и упорству начальника, льды расступились. 13 сентября мореплаватели увидели горы Земли Франца-Иосифа. Уголь кончился. В топку пошли канаты, вымоченные в ворвани.

Судно подошло к мысу Флора. Этот мыс — место спасения и место гибели, место надежд и разочарований многих полярников. Визе вспомнил, что здесь, на мысе Флора, в 1896 году после скитаний по дрейфующим льдам Арктического бассейна и зимовки в северной части архипелага Нансен встретил англичанина Джексона.

Седов, Визе, Пинегин и Павлов, высадившись на мыс Флора, тщательно обследовали зимовье Джексона. Оно стояло на приморской равнине, выделяясь темным пятном на фоне высокого утеса, покрытого снегом. Окна главного дома были обращены на юг, к океану.

«Когда-то тут был самый крайний уголок цивилизованной жизни, — то было 20 лет назад. Теперь — хаос и разрушение, — описывает свои впечатления Пинегин („В ледяных просторах“). — Мы вошли в первую постройку— жилая изба Джексона. Она сохранилась лучше других, ибо построена из бревен по типу русских изб. Двери ее были открыты, окна повыломаны медведями, внутри — оледенение».

Угля здесь не было. От угля, выгруженного еще в 1901 году с ледокола «Ермак», остались жалкие крохи и пыль. Уголь был использован экспедицией Фиала, зимовавшей здесь в 1904–1905 гг., после того, как экспедиционное судно «Америка», отстаивавшееся зимой в северной части архипелага Земля Франца-Иосифа, было унесено ураганом вместе со льдом в Арктический бассейн. Плавника здесь не было. Собрали остатки угля, разобрали сарай экспедиции Джексона и погрузили все это на борт «Святого Фоки». Стояла уже глубокая зима, но Седов был непреклонен и решил идти на этом топливе дальше на север.

К счастью, неподалеку от берега плавали стада моржей. Началась охота. Жиру запасли на всю зимовку на корм собакам и для отопления печей на судне. После охоты судно снялось с якоря и пошло на север между островами через Британский канал. Перед выходом в море Виктории «Фока» встретил невзломанный старый лед. Путь на север был закрыт. Повернули вдоль кромки льда на восток, но кромка льда подходила вплотную к островам. Горючее было на исходе. Седов решил зимовать. Подходящую бухту нашли у северо-западной части острова Гукера. Судно поставили почти у самого берега.

«В то время, когда раздалась команда „отдать якорь“,— вспоминал впоследствии Визе, — в топках догорали последние джексоновские доски».

Бухта была весьма живописной. Остров Гукера покрыт ледником, только высокие мысы свободны от льда.

К югу от стоянки судна возвышалась громадная скала, свободная от льда, — Рубини (Рубини-Рок). Ее склоны были почти отвесны. Художник Пинегин обратил внимание, что эта скала напоминает фантастические пейзажи литовского художника Чюрлениса. В самом деле, полярники, бывавшие на Земле Франца-Иосифа, увидев картину Чюрлениса в его домике-музее в Друскининкае, удивлялись этому сходству. Ведь Чюрленис никогда не был на Земле Франца-Иосифа, и полярные пейзажи порождены лишь его фантазией.

Седов назвал бухту, в которой экспедиция осталась на вторую зимовку, бухтой Тихой. Зимовка была трудной. Каюты не отапливались и стали зарастать льдом. Печки в кают-компании, камбузе и коридоре отапливали частями судна — постепенно ломали переборки между каютами, потом изрубили фальшборт. В особо холодную пору использовали для отопления сало моржей, хотя им в основном кормили собак.

21 октября ушло за горизонт солнце. Наступила длинная полярная ночь. К заботе о топливе прибавилась забота о пище. В запасах была лишь пшенная крупа и протухшая солонина, подсунутая в Архангельске предприимчивым купцом.

«Когда, например, на „Фоке“ варилась солонина, по всему судну распространялся отвратительный запах. По сравнению с ним запах горелого моржового сала казался ароматом лучших духов».

К сожалению, лишь немногие соглашались есть моржовое сало и мясо, большинство отказывалось. В их числе был сам Седов. В результате у многих началась цинга. Уже в январе 1914 года Седов слег и редко выходил из своей каюты. Он жаловался на боль в деснах, стали распухать ноги. Только семь человек (и в их числе Визе), употреблявших в пищу моржовое и даже собачье мясо, были здоровы. Убив медведя, они пили теплую медвежью кровь.

Пинегин в своей книге «В ледяных просторах» пишет:

«Любопытно было посмотреть со стороны на дикую напряженность охоты во тьме, потом на кровавое пиршество у убитого медведя. И здоровые, и больные пили горячую медвежью кровь. До этого дня я не был кровопийцей, но сегодня горячо расхваливал эту жидкость, не подавая вида, что она мне противна: я знал, что в нашем положении кровь лучшее средство от цинги. Им одним спасаются самоеды и русские на всем побережье Ледовитого океана. Большинство вняли моим увещаниям. К сожалению, два более слабых „ревматика“, Зандер и Коршунов, не поверили похвалам напитку и отказались наотрез. Седов попробовал, но не мог пить».

Здоровье Седова не улучшалось, но он упорно говорил о походе к Северному полюсу, и по его указанию матросы готовили все необходимое снаряжение для этого. Он назначил выход полюсной партии еще до конца полярной ночи — 2(15) февраля. С собой он брал двух матросов: Александра Пустотного и Григория Линника — здоровых, молодых парней, беззаветно ему преданных.

Визе, Павлов и Пинегин, знавшие больше всех о трудностях предстоящего похода и физическом состоянии Седова, с тревогой ожидали этого дня, но прямо высказать то, что они думали об этом мероприятии, не решались. Визе и Павлов поручили Пинегину отговорить Седова от похода. Но и Пинегин не решился высказать это в устной форме, а написал Седову дружеское письмо и передал его в день выхода утром.

Получив письмо, Седов ушел к себе в каюту. Выйдя через полчаса в кают-компанию, он передал Визе приказ. Визе прочитал приказ вслух. В приказе объявлялось о выходе в поход к полюсу, руководство научными работами возлагалось на Визе, а власть начальника передавалась врачу Кушакову. Наступило тягостное молчание. Никто не расходился. Пинегин пишет об этих последних минутах прощания следующее:

«Седов несколько минут стоял с закрытыми веками, чтоб сказать прощальное слово. Все ждали. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, и в углах сомкнутых глаз сверкнули слезы. Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и начал говорить, сначала отрывочно, потом спокойнее, плавне — голос затвердел:

— Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждает меня относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю в путь не таким крепким, как нужно и каким хотелось бы быть в этот важнейший момент. — Далее он говорил о задачах похода, о патриотическом долге. Сказал, что его спутники бодры и здоровы.