На каменном гиганте Марфольо, другой говорящей римской статуе, тоже появляется надпись:

Эта надпись могла бы побудить папских гвардейцев искать похитителя среди приглашенных или среди конокрадов — их всегда много в толпе. Но поскольку вознаграждение за пропавшего скакуна не предусмотрено, не стоит тратить время на его поиски.

— Бог с ним! Пускай испанский маркиз сам его ищет, — говорят разочарованные гвардейцы.

К счастью, тем и заканчивается происшествие, которое могло бы оказаться опасным для принца Хасана, потому что на этом коне уехал именно он. Никем не замеченным Хасан вскочил на него в том самом темном переулке, где убийства, дуэли, адюльтеры, кражи и потасовки всегда происходят без свидетелей.

— Где он? — спрашивает Женевьева, перестав делать вид, будто не знает, кто такой Ноэль Лерой на самом деле.

— Он в безопасности, моя дорогая, далеко отсюда, — успокаивает ее Жан-Пьер, простивший жене это притворство, но храня в тайне местопребывание Хасана, дабы избежать осложнений с Анной.

Хасан находится в хорошо укрепленной и надежной крепости на горе, владельцем которой является синьор, возглавлявший музыкантов на адмиральском судне Хайраддина во время захвата двух папских галер.

«Жизнь похожа на танец, — думает Жан-Пьер, спускаясь в кабинет, чтобы пропустить рюмочку своего любимого пассита, — все мы движемся по кругу и в конце концов находим тех, кого потеряли. Может быть, и мне доведется увидеть ее еще раз».

Жан-Пьер мечтает о том, чтобы перед смертью обнять свою прекрасную, гостеприимную хозяйку Койру Таксению, которая осталась ему верна.

— Где он? — спрашивает Анна де Браес у мадам Женевьевы, стоя на коленях рядом с ней в церкви.

— Пока не удается узнать. Доверимся Господу и наберемся терпения. Главное, чтобы Хасан не вернулся обратно в город, пока ваш дядя рыскает здесь, словно пес с глазами гарпии.

Комарес кружит по Риму в поисках серебряной пластины от механической руки Аруджа, хотя главная цель маркиза в эти дни состоит в том, чтобы находиться при императоре и заставить его объявить Папе о подготовке нового крестового похода против Берберии.

— Где он? — спрашивает у Жан-Пьера однажды утром какой-то юноша с необычным лицом, одетый в германское платье и говорящий, как матрос, на франкском наречии. Но едва переступив порог дома, он переходит на чистейший французский язык.

— Я друг принца Хасана, мое имя Рум-заде. У меня есть новости для него.

Сказав это, он предъявляет такие неопровержимые доказательства своих слов, что посол в соответствии с полученными ранее указаниями ведет его к слуховому окну на чердаке, откуда они вместе выпускают почтового голубя с посланием для сына Краснобородых в его убежище в горах.

— Где он?

«Ну нет, это уже слишком!» — думает испуганный и вместе с тем развеселившийся Жан-Пьер, потому что на этот раз о Ноэле Лерое спрашивает сам император. Его величество желает продолжить с ним беседу об обмене денег, о займах, посоветоваться, в какое время можно рассчитывать на спокойное путешествие по Средиземному морю, такому маленькому по сравнению с океаном и такому опасному. Лерой показался ему опытным мореплавателем, знатоком ветра и морских течений, так что император признается, что был бы не прочь взять его к себе на службу.

Хасан в ярости оттого, что ему приходится скрываться в горах и в лесу именно теперь, когда можно получить ценные сведения о конкретных намерениях Карла Габсбургского в отношении Алжира и Папы Павла III. А кроме того, его терзают мысли об Анне.

Сердце Хасана, отпущенное на свободу, теперь стучит в его груди, словно молот. Услышав эти удары, Осман Якуб был бы рад, что сердце Хасана не умерло, что оно способно волноваться и любить. А вот Ахмед Фузули был бы разочарован, он все больше становится отшельником, посвятив жизнь занятиям в медресе, где спит на голой земле, верный обету, данному в пустыне во время злополучной экспедиции Аруджа. Но Хасан не давал обета не думать об Анне. И теперь нет ничего плохого в том, что она постоянно в его мыслях.

Признание Женевьевы, разумеется, сделанное по поручению самой Анны, могло означать только одно: отчаянный крик о помощи. Поэтому во время ежедневных соколиных охот в дубовых и буковых рощах, которые устраивает в его честь гостеприимный хозяин, Хасан продумывает план похищения и бегства, мечтая, как привезет Анну де Браес во дворец в Алжире. Нужно только дождаться, когда уедет император, чтобы не подвергать ее лишней опасности. Разумеется, Хасан не собирается избавить ее от одних страданий, чтобы обречь на другие. Он будет заботиться о ней, не навязывая своей любви и ничего не требуя взамен.

Тем временем события в Риме принимают неожиданный оборот. Папа, желая предстать перед императором во всем своем блеске и могуществе, на второй день пасхальной недели приглашает Карла Габсбургского на праздничную мессу в Ватикане. На службе будут присутствовать вся папская курия, знатные горожане, аристократия, представители католических стран и коллегия кардиналов.

Император, приняв приглашение «викария Христа»,[14] в свою очередь просил Жан-Пьера де Лаплюма также присутствовать на церемонии в знак особого к нему расположения и дружбы. Жан-Пьер почувствовал себя польщенным оказанной ему честью.

«Вероятно, таким образом он хочет наградить меня за работу, которую я проделал на переговорах в Милане, борясь за право наследования после смерти Сфорца, — решил де Лаплюм, — за все те бесконечные торги, которые продолжаются до сих пор».

Но в Ватикане, где верующие собрались, чтобы выразить свое почтение первосвященнику, посол понял, что это приглашение имело одну-единственную цель: император хотел быть уверенным, что король Франции будет подробно информирован о случившемся.

Перед началом торжественной службы Карл взял слово, даже не испросив разрешения у хозяина. Оттянув начало церемонии больше чем на час, он построил свою речь столь искусно, что превратил торжественную мессу, задуманную как триумф папской власти, в триумф власти императора.

Рум-заде, который присутствовал на этой церемонии как командующий отрядом ландскнехтов, поспешил в убежище Хасана, чтобы сообщить ему подробности лично и от имени Жан-Пьера де Лаплюма. Посол должен был остаться в городе, дабы получить у императора объяснения, извинения, гарантии и отослать их своему королю. Но император весьма невежливо уклонился от встречи, и Жан-Пьер рассердился.

Рум-заде рассказывает, что Карл Габсбургский выдавал себя за паладина Папы и защитника всего христианского мира. Он и раньше так себя вел, но сейчас его поведение имело особый смысл. Император сказал, что, победив Хайраддина в Тунисе, он отправился в Италию, чтобы возложить свою победу к подножию храма Св. Петра, вместо того чтобы ехать в Алжир и добивать демона в его логове. В качестве защитника Папы он сначала хотел получить его благословение. Но король Франциск расстроил этот священный и победный замысел, потому что обожает сеять раздор в христианском мире, и, добавляет огорченный Карл, потому, что питает неприязнь лично к нему, к Карлу, своему шурину и кузену. Тогда как он, Карл, напротив, любит его с детства и тысячу раз клялся ему в дружбе на кресте.

Присутствующие выслушали все это с бледными лицами, прекрасно зная, что из двух монархов-соперников Папа отдает предпочтение королю Франции.

Папе явно не понравилось, что император продолжает называть себя его паладином: раз его первосвященство нуждается в защитнике, значит, он слаб. Он прекрасно понял, что Карл Габсбургский хочет навязать ему свою волю, и это тоже ему не понравилось, уже не говоря о том, что он просто не мог допустить, чтобы все это происходило в его собственном дворце, в присутствии курии и приглашенных им гостей. Кроме того, он вообще не расположен благословлять крестовый поход против Алжира в момент, когда наибольшую опасность для церкви представляет ересь на севере.