— Благодарю тебя, о посланец Неба. Благодарю, что ты в ужасе не отшатнулся от меня. Видишь, что осталось от Аруджа, смотри, смотри же. Таким я и останусь навсегда — одноруким Аруджем, если парню ничего не удастся сделать. Придется, как видно, научиться выходить на люди без руки.

Однако решетку пока ни перед кем не поднимают. Ни один посол, даже самый важный, не получает аудиенции, о чем бы он ни хотел сообщить. Повседневное управление страной осуществляет Совет, остальные дела откладываются, как если бы государя не было на месте. По приказу бейлербея всем повторяют одно и то же: раис не принимает, раис не отвечает, раис погружен в раздумья.

Самые худшие минуты, как правило, наступают на закате солнца, когда Арудж, выйдя на открытую террасу над морем, дает волю накопившейся ярости. Однажды вечером бедный Осман вдруг почувствовал, что его отрывают от пола.

— Видишь? Мне и одной руки достаточно, чтобы поднять человека и зашвырнуть его куда захочу. А этого твоего Хасана я зашвырну в бани, если он не вернет мне руку.

Арудж-Баба имеет в виду не те бани, где лечат целебными водами, и не те, где люди развлекаются под свежими струями фонтана, нет, он имеет в виду бани, где содержат пленников и рабов в ожидании, когда торговцы — евреи, христиане или магометане — выставят их на продажу. Проданного раба могут сделать крестьянином на Африканском побережье, погонщиком пересекающих пустыню караванов, могут загнать в шахту где-нибудь в Турции или на Западе, а то и сгноить в трюме галеры. Нет, лучше уж смерть.

— Смилуйтесь, мой господин!

Баба, смеясь, ставит Османа, болтающего в воздухе кривыми ногами, на пол.

— Я мог бы поднять тебя одной левой, даже если бы ты сидел вон на том щите и держал на коленях жаровню с железной кочергой в придачу. А так ты слишком для меня легок, какая мне от этого радость? Ладно, на сегодня хватит. Приготовь мне свой гнусный отвар и не забывай про бани, о которых я тебе говорил.

Как же Осман забудет о банях, если там может оказаться — и довольно скоро — его Хасан, хотя звездочеты и сулят ему совсем иную судьбу. Он отсчитывает и кладет в плошку листочки зверобоя, добавляет щепоть сухой дымянки, чтобы промыть Аруджу желчные пути; крошит туда немного базилика — царской целебной травы, чтобы возбудить в нем стремление к мудрым поступкам, а мысли его тем временем уносятся к трюмам кораблей, кишащим червями, крысами и рабами. Насколько известно Осману, только Хайраддин не держит на своих кораблях рабов, и потому его суда обгоняют ветер.

Осман считает, что Хайраддин — сама мудрость и совершенство: такими, наверно, были в древности полубоги. Увы, сейчас его нет во дворце, и Осману приходится в одиночку бороться с неуемными капризами Аруджа. Помочь старику могут только его высушенные травы и цветы, настои и отвары, которые пока нравятся господину. На всякий случай сегодня вечером к обычной смеси он добавляет три основательные щепотки мака: пусть Баба хорошенько поспит.

Срок, отведенный на изготовление механической руки, истекает завтра, чем только все это кончится?

Как и всегда по вечерам, Осман завершает лечебные процедуры до того, как появляются наложницы.

— Мне можно идти, господин?

— Иди, старик. И имей в виду: плохо придется вам, если завтра рука не будет готова. Я жду ее!

А Осман-то думал, что ему постепенно удалось приучить раиса к мысли о возможной неудаче.

— Срок истекает к заходу солнца. Так и передай своему мальчишке!

Назавтра, вопреки всем опасениям, рука готова. Она хорошо действует, ослепительно сверкает, красиво отделана и легка. Юноши по очереди примеряют ее на себя. Проявив немного терпения и сноровки, ею можно двигать. Даже плачущий от волнения Осман не отказывается от примерки.

— Это же настоящее восьмое чудо света!

Да. Но по сравнению с живой человеческой рукой эта — серебряная — не так уж и хороша. Все зависит от того, на что рассчитывает Арудж-Баба. Если он не желает, чтобы у него болтался пустой рукав, то сочтет искусственную руку верхом совершенства. Если он намеревается поразить окружающих чем-то никогда не виданным, то и для этой цели творение Хасана подойдет как нельзя лучше. Если он ждал чуда, то оно, можно сказать, свершилось. Но если он рассчитывал получить точно такую же руку, какую потерял, то надежды на спасение у бедного Хасана нет.

Четверо друзей и Осман советуются, как лучше поднести руку раису. Можно организовать своего рода торжественную церемонию, явиться к бейлербею всем вместе, но Хасан отвергает эту идею: он пойдет сам, и пусть гнев Аруджа обрушится на него одного. Чем все кончится, никому не известно, пусть раис не знает, какие помощники были у Хасана. Ведь если что не так, Арудж-Баба может сразу лишить их своей благосклонности.

— Иди сюда, Осман, дай я тебя обниму, пока у меня есть еще обе руки. Отныне я тоже могу стать одноруким.

Именно теперь, когда дело, можно сказать, сделано, Хасан впадает в уныние. Уж лучше бы, говорит он, Краснобородые продали его сразу после того набега, да, лучше быть рабом, чем сыном безумца. И вообще, кто сказал, что Арудж-Баба действительно намерен сделать его своим приемным сыном? С какой стати Краснобородым превращать в законного наследника какого-то раба?

— Сынок, ну кто же может знать истинные намерения тех, кто нами распоряжается? Какие силы движут ими? С какой стати они будут объяснять причины своих поступков?

Скрестив ноги, Осман Якуб садится на пол перед Хасаном. Разговаривая с юношей, он энергично массирует ему ступни и лодыжки:

— Ты совсем замерз, ноги холодные как лед. Сейчас я разгоню тебе кровь, и ты сможешь мыслить спокойно и здраво.

Похоже, что Хасан нечувствителен ни к рассуждениям старика, ни к массажу, но Османа это не смущает.

У Аруджа и у Хайраддина нет во дворце родных сыновей. Оба брата произвели на свет десятки детей, которых разбросало по всему свету, так как держать во дворце их не пожелали. А еще ходят слухи, что детей Аруджа всех до единого погубили в знак какой-то непонятной кровной мести. Как бы там ни было, Краснобородые решили сделать своим наследником человека, не связанного с ними узами родства.

Кроме того, Хайраддин любит Хасана, как родного сына. Может, Арудж-Баба тоже любит его: поди знай, что у бейлербея на сердце, хотя Осман готов побиться об заклад, что так оно и есть.

Ну а то, что Хасан не из царского рода… Так ведь и Краснобородые не царских кровей. Отец у них был янычар, а мать — простая женщина с острова Лесбос. И они не делают из этого никакой тайны. Главное для братьев — будущее созданного ими царства. Хасан всегда был необыкновенным мальчиком, и оба раиса, решив, что из него мог бы получиться хороший царь, стали его терпеливо готовить к этому. Теперь, увидев юношу таким неуверенным в себе и безвольным, они, конечно, откажутся от своей идеи.

Хасан даже готов разнести вдребезги только что изготовленную серебряную руку.

— Бесполезная железка, выкинуть ее — и все.

— Да если ты не отнесешь ему эту красавицу, тебе и впрямь отрубят руку, ты же знаешь, какой он бешеный.

Пусть Арудж-Баба делает с ним что хочет. Хасан для себя уже все решил. Лучше быть одноруким и навсегда остаться рабом, чем служить посмешищем и постоянно страдать от сумасбродств безумца, вечно гадая, что тебе уготовано — жизнь наследника или смерть.

— Разве мы не находимся постоянно между жизнью и смертью? Не Арудж-Баба, а один только Аллах решает, когда и как прекратить наше земное существование. Ты охвачен страхом, я почувствовал это по твоим холодным ногам.

Осман поднимается, потирает руки, поправляет рукава.

— Ну что ж, раз ты боишься, значит, ты человек, а не чудовище. Я доволен. Теперь ноги у тебя согрелись, и прекрати свои идиотские разговоры. Беги выполняй свою роль приемного сына, которая тебе не так уж и неприятна. Рано или поздно у тебя будет свой корабль, целый флот, и ты сможешь держаться на равных с дожем, королем Франции, а может, и с самим Великим Султаном Истанбула! — Тут Осман резко меняет тон и добавляет сурово: — А что скажет Хайраддин, когда вернется и, не застав тебя во дворце, подумает: «Какая неблагодарность!» Он решит, что я накормил тебя слизью улиток, чтобы сделать таким же ненормальным, как его братец, и прикажет меня наказать. Ты хочешь моей смерти?