А сейчас, оглушенный известием о страшной кончине Витьки Костылева, мысленно примеряя к себе его изломанную судьбу, он вспомнил: Ермаков — это участковый инспектор милиции. Неужели Самойлов намекал жене именно на этого Ермакова?

Олег съежился, глубже запахнул куртку, но каждой клеточкой тела, каждым нервом ощущал на себе чьи-то пристальные взгляды, пронзительный ветер, клокотавший над поселковой улицей, и разлитую в воздухе промозглую предвесеннюю сырь.

Первым его желанием было немедленно вскочить с завалинки, на которой он притулился, остановить попутную машину и незамеченным ускользнуть отсюда в Москву или куда-нибудь еще дальше. Но это значило бы навеки потерять Лиду. Немыслимо явиться к Лиде и сказать: «Я провалился, я боюсь ареста, я должен скрыться. Я не могу сдержать слово, которое дал тебе. Я болтун и слабак». И если это действительно тот Ермаков, то… далеко ли он, Олег, сумеет отъехать отсюда?

А впрочем, почему он празднует такого труса? Ведь Ермаков мог спрашивать и потому, что Лихарев был другом Костылева. Это же знали все. Ну конечно же, Ермаков интересовался им из-за Костылева. Простая мысль, а все меняет резко. И как не пришла она ему в голову раньше…

Олег с облегчением осмотрелся. Поселковая улица, как всегда, была почти безлюдной. Только ребятишки на просохшей проталинке гоняли мяч. В стороне стояли и беседовали две женщины с коромыслами на плечах. Ведра у них были полными…

И тут Олег вспомнил пьяную исповедь Костылева. И почувствовал, как в кончиках пальцев закололи ледяные иголочки. Виктор сам сказал: «Что случится со мной, туда пойдешь ты. Все будет твоим». Значит, теперь Олег имеет право воспользоваться завещанием Виктора. Выходит, что самоубийство Костылева ему на благо вдвойне.

Эта мысль окончательно успокоила Олега. Он решительно поднялся по ступенькам крыльца приискового управления, безмятежно улыбнулся инспектору отдела кадров и сказал самым искренним тоном:

— Вернулся вот к вам снова. Прошу поставить меня опять на старательскую добычу. Если можно, то, пожалуйста, снова мониторщиком на речку Светлую. Только есть просьба — подберите ко мне в смену самого дисциплинированного бульдозериста. Такого, чтобы не допускал ни прогулов, ни загулов, я привык работать на совесть, с душой. И хочу, чтобы рядом работал надежный человек.

— Ну как, Владимир Михайлович, наш подшефный?..

Этим вопросом Зенин начинал теперь каждую утреннюю беседу с лейтенантом Шемякиным.

— Ничего нового, Григорий Иванович, — ответил Шемякин и подумал: «Ничего нового. Так было и вчера, и позавчера, и неделю назад…» — Я уже докладывал вам, за все время, с 18 апреля, что Лихарев здесь, он единственный раз нарушил обычный маршрут. Побывал на кладбище, на могиле Костылева. Постоял, помолчал минут десять и вернулся. В остальном живет как по графику. Выходит из общежития, без задержки отправляется на гидроустановку. Обедает на рабочем месте. Возвращается в поселок, заходит иногда в столовую, иногда в магазин. И сразу же в общежитие. Каждый день в одно и то же время, минута в минуту. Часы проверять можно.

— Друзей не завел?

— Ни друзей, ни врагов. Никого. Один как перст. И вообще, Григорий Иванович… — Шемякин замялся и договорил недоумевающе: — И вообще, или этот Лихарев хитрее нас всех, вместе взятых, или уж слишком он непохож на похитителя золота. Очень строгих правил человек. Вот Костылев… Там все было ясно. Забулдыга. А этот… праведник.

— Праведник, — хмуро сказал Зенин, потом достал из ящика стола бумагу, протянул ее Шемякину: — Почитай. Ответ наших московских коллег на запрос о Куделько. Товарищи дают ему самую положительную характеристику. Серьезный, работящий человек, студент физико-технического института. До призыва в армию, правда, любил пошуметь. Но демобилизовался и остепенился. Работает, учится. Не только в спекуляции золотом, но и вообще ни в чем предосудительном не замечен. Отношения с Лихаревым не установлены. А это, — подполковник достал из стола другие бумаги, — ответ на наш запрос о Гапичевой. Тоже очень спокойный ответ. Так что, Владимир Михайлович, о Лихареве нужны факты. Показания Самойлова — это очень важно, но все-таки их маловато…

Шемякин отправился на попутной машине в поселок Красногвардейский.

В тайге каждый человек на виду, и не успел Шемякин добраться до речки Светлой, старатели уже знали: в артель прибыл сотрудник милиции. Шемякин понимал, что его приезд не является тайной, и решил это досадное обстоятельство обратить в свою пользу. Лейтенанту было интересно, как Лихарев воспримет его появление, не сдадут ли у него нервы, не выдаст ли чем-нибудь себя…

Но было похоже, что Лихарев вообще не заметил его. Продолжал работать, как работал, даже не покосился ни разу в сторону Шемякина.

Владимир Михайлович тоже повернулся к нему спиной, потолковал с рабочими, потом отвел в сторону механика.

— Все в порядке у вас? — спросил Шемякин.

— Да вроде бы все в ажуре, — сказал механик. — Съемки металла соответствуют среднему коэффициенту содержания золота в отвалах.

— Это хорошо. Впрочем, так и должно быть. Старатели у вас в основном коренные таежники. Новичков немного. Да и те уже с опытом и тоже не какие-нибудь халтурщики. Вон Лихарев. Городской, кажется. А к тайге привык, работает, не разгибаясь, от гудка до гудка. Механик тоже посмотрел на мониторщика, кивнул утвердительно:

— Лихарев минутки не потратит напрасно. И не позволит потратить никому. Сами знаете. У нас в тайге бывает: подгулял человек, является на смену с похмелья… Лихарев и сам всегда трезвый, и от других требует того же. Чуть заметит, что от бульдозериста припахивает спиртным, сейчас требует снять с машины. Мне, говорит, в смене нужен человек с ясной головой. И вообще дотошный этот Лихарев. Интересуется геологией, и историей добычи в наших краях, и сколько металла получаем за одну съемку с артельной колоды…

— И вы отвечали ему? — спросил Шемякин настороженно.

— Зачем же отвечать? — вопросом на вопрос ответил механик обиженно. — Не первый год работаю, знаю, что такое производственная тайна. Уклонился я от ответа. Но приятно то, что человек он пытливый и к делу подходит основательно…

— Товарищ подполковник, разрешите войти? — Усман приоткрыл дверь в кабинет начальника райотдела.

— Входи, входи, Владимир Леопольдович, — радушно пригласил Зенин. — Может быть, и ты нам сообщишь что-нибудь интересное. Мы с Владимиром Михайловичем, — подполковник кивнул на Шемякина, сидевшего у стола, — как раз решаем разные психологические ребусы, которые нам загадывает Лихарев. Ведет себя тише воды, но в то же время проявляет редкостную любознательность и к геологии, и к добыче. Я, грешным делом, опасаюсь, не слишком ли мы зашифровали наше внимание к нему. А он, чувствуя себя в полной безопасности, видимо, надумал взять разом всю колоду. Чего, мол, стесняться в своем отечестве! Он же считает нас лопухами… — Зенин сощурился, ожидая от Усмана шутливого ответа.

Но Усман сказал без улыбки;

— Вчера Лихарев переехал из общежития на квартиру к бульдозеристу Мищенко.

— Что так? — удивился Шемякин. — Ведь на частной квартире дороже, чем в общежитии. А Лихарев деньги любит и считать умеет.

— Вчера к нему пожаловала гостья, Лидия Ивановна Гапичева, — рассказывал Усман. — Лихарев представляет ее всем как свою невесту. Место за собой в общежитии оставил, коменданту Прохоровой сказал, что Гапичева пробудет здесь до 22–23 июля. Любопытно, что Лихарев недавно буквально клянчил у одной женщины пятьдесят рублей, разжалобил ее: мол, в Москве больна мать, а у него совершенно нет денег…

— Это не у той женщины, — спросил Шемякин, — у которой он опорки старых валенок выпросил, чтобы носить вместо комнатных туфель? Лихарев вообще любит казаться бедненьким…

— Любит, — подтвердил Усман. — Но для Гапичевой у него неограниченный кредит. Перевел ей в Крым крупную сумму. И сама Гапичева хвалилась коменданту Прохоровой, что все расходы он принял на свой счет. А Лихарев сразу же стал добиваться у коменданта, где можно купить шкурки соболей. Так что ходить в опорках ему нет нужды.