— А, Пятрас, заходи, — пробасил он, впуская вошедших, закрыл дверь на широкий металлический засов и указал рукой на просторную комнату.

— О Плутайтисе не беспокойтесь, — добавил он, — отдыхайте пока. Чуть что, я вам дам знать.

Когда хозяин удалился, Озеров присел на старенький кожаный диван. Жмудис, скрестив руки на груди, шагал по тускло отсвечивающему паркету, вслух высказывая свое возмущение:

— Как видите, Иван Петрович, чем глубже в лес, тем больше дров. А мне кажется, взять да замести этих штольцев, скочинских и прочих. А потом разматывать катушку дальше. — Он остановился против Озерова.

Капитан поднял слипшиеся, совсем сонные глаза.

— Рвать нити, а потом обрывки наматывать на клубок?

— Да вы никак спите, Иван Петрович? — засмеялся Жмудис. Озеров виновато улыбнулся.

— Жарко, разморило, к тому же три ночи почти не спал.

— Ну поспите часок-другой, — предложил Жмудис.

Сколько проспал Озеров, он так и не понял. Очнулся от легких толчков Пятраса и, протирая кулаками глаза, сразу же спросил:

— Что нового?

— Иван Петрович, простить себе не могу, как раньше не занялся этим старым плутом. Фамилия-то под стать делам…

— Ты о Плутайтисе, что ли? — перебил Озеров.

— Да, о Плутайтисе. Вы только послушайте, что этот лис вытворяет. В доме, кроме Штольца и Скочинского, очутился, оказывается, еще какой-то гость из Вильнюса. Заявились и некоторые наши каунасские. Вся эта орава буквально полчаса назад дала клятву, что поддержит вторжение фашистов в Литву. Больше того, они будут создавать вооруженные отряды молодежи. Да ты понимаешь, Иван Петрович, что они делают? Эти господа забыли родную историю. Кто потоками проливал литовскую кровь? Не наши ли прадеды били орден под Грюнвальдом? Нет ничего позорнее для литовца, чем сговор с врагом!

— Не горячись, Пятрас, — уверенно произнес Озеров. — Вспомни теорию классовой борьбы. Знаешь, как дрались германские коммунисты в интернациональных бригадах в Испании? Не все же немцы — фашисты. Уверяю тебя, Гитлер давно бы уже напал на нашу страну, если б не боялся собственного пролетариата.

— Все это верно, конечно, — тут же согласился Пятрас. — Но, между прочим, мой свояк, камердинер Плутайтиса, рассказал кое-что и другое. «Центр Освобождения» предлагает договориться о создании единого руководства всех бывших буржуазных партий. А во главе — партия таутининков, наших фашистов. Все они будут готовиться к захвату власти в Литве. «День гнева» — так они называют свое выступление. Их не заботит, какой будет потом Литва, — важно уничтожить Советы… Затем Штольц покинул дом Плутайтиса и отправился к одной своей знакомой. Гость из Вильнюса — в гостиницу «Рута». Другие тоже разбрелись кто куда. В доме остался один Скочинский.

Вошел хозяин квартиры и сообщил, что пришла машина.

— Горбунов вызывает, — пояснил Жмудис. — Надо ехать.

Они спустились на улицу. Небо по-прежнему было затянуто тучами, дул пронизывающий ветер, раскачивая одинокие фонари. Метались из стороны в сторону длинные тени.

Погруженный в свои мысли, Озеров не заметил, как они проехали через весь город, нырнули в темную аллею сада, остановились у ворот особняка. Из окон пробивался слабый свет.

Комната, куда их провели, находилась в глубине здания за большим, богато обставленным залом, освещенным тусклой люстрой со стеклянными подвесками. Озеров подумал, что особняк, видимо, принадлежал какому-нибудь магнату, недавно сбежавшему за границу.

Навстречу вошедшим поднялся подполковник Горбунов. На вид ему не было и сорока. Темно-синий костюм сидел на нем безукоризненно, а белая рубашка с черным галстуком делала его похожим скорее на дипломата или научного работника.

— Ну, как ваши впечатления о Каунасе, Иван Петрович? — спросил он, приглашая Озерова садиться.

Озеров задумался.

— Чем больше загадок задает нам Скочинский, — резко сказал он, — тем понятней, как это ни парадоксально, становится его собственная фигура. Это не простой курьер вроде Крутиса.

— Да, уж курьеры не проводят совещаний, подобных сегодняшнему у Плутайтиса.

— Сейчас главное, — продолжал Озеров, — никого не вспугнуть. Малейший промах может свести на нет всю работу.

— Я рад, что вы так быстро сориентировались в обстановке, — сказал Горбунов. — Но хочу кое-что и добавить. В Литве сегодня неспокойно. В Дарбанае, Шяуляе, Скоудасе против местных активистов совершены террористические акты. В районе Кальварии задержан немецкий шпион, литовец по национальности. Он направлялся из Восточной Пруссии — к кому бы вы думали? К Штольцу, ювелиру. У шпиона обнаружено и изъято много серебряных и золотых украшений. Как видите, он проник на нашу территорию под видом контрабандиста. Но это мелочи. Главное — «Центр Освобождения». Спасибо Скочинскому — помог расширить наш список. Теперь состав центра вырисовывается гораздо ясней. Считаю, что вам надлежит продолжать работу в избранном направлении. Мы же обеспечим необходимую помощь по ходу операции. Думается, и о Скочинском вскоре узнаем все, — Горбунов помолчал. — Установлено: все это отребье готовит «кровавую баню» коммунистам и всем, кто поддерживает Советскую власть. И чуть ли не срок уже назначен для выступления — кодовое название «Диес ираэ».

— Я слышал об этом от Пятраса, — воскликнул Озеров, — «Диес ираэ» — «День гнева» — вторая часть заупокойной католической мессы?

— Верно, — кивнул Горбунов, — и это косвенно свидетельствует, что без участия церковников здесь дело не обошлось.

— «Диес ираэ», — задумчиво повторил Озеров. Ему вдруг вспомнились концерты в ленинградской филармонии. Он часто ходил на них, будучи курсантом арктического училища. Моцарт, Берлиоз, Верди. Как это все теперь далеко.

— Товарищ подполковник, если они хотят «Дня гнева», так он и будет им. Мы должны опередить их. Пусть и наша операция проходит под кодом «День гнева».

— Согласен, — Горбунов посмотрел на часы и приподнялся с кресла. — Да, Иван Петрович, — мягко произнес он. — Сами понимаете, каково мне говорить вам то, что вы сейчас услышите… На пароходе, что вы встречали с Пятрасом, обнаружен труп лейтенанта Бутейкиса. А Крутис… Крутис исчез.

Убит Бутейкис…

Новость оглушила Озерова.

Как он мог погибнуть? Как они смогли его выявить? Или сам себя чем-то выдал? Не связано ли это с исчезновением Крутиса? Почему Крутис бросил Скочинского? Что, собственно, произошло на зашарпанном пароходишке?

Странно, но только со смертью Бутейкиса Скочинский обрел для Озерова черты реального, живого человека во плоти. Чем Скочинский был для него раньше? Объектом — да, врагом — да, но был он каким-то неощутимо расплывчатым, абстрактным.

Так вот ты какой, скромненький блондинчик с небольшим чемоданчиком? Сколько прямых можно провести через две точки, пан Скочинский? Одну? А где ваше место на ней — между убийством ксендза и убийством Бутейкиса? Куда ведет эта линия?

Озеров смутно помнил, как заботливо говорил что-то Жмудис, как принес тот подушку и одеяло, зажег настольную лампу и, погасив свет, ушел, но спать капитан не мог.

«Где-то наследили, где-то ошиблись. И ошибся я, — думал Озеров. — Я шел за Крутисом, а когда появился Скочинский, все равно на первом плане был Крутис. Даже здесь, уже на пристани, решил, что Крутис просто подставляет Скочинского вместо себя. И здесь не придерешься: все могло быть именно так. Скочинский мог быть и мелким контрабандистом (а может, и не мелким), спекулянтом — кем угодно, и еще утром его роль была совершенно неясна. Но все его каунасские визиты? Хорош маленький служка, готовивший себя к служению богу. Какому богу?»

Так и не заснул в эту ночь капитан Озеров.

Утром раздался телефонный звонок. Жмудис схватил трубку и сразу же заметно повеселел.

— Говоришь, собрался уходить? Присылай машину, мы готовы! — крикнул он в трубку и положил ее на рычаг. — Иван Петрович! — обратился он к Озерову. — Нам пора. Шляхтич собирается на прогулку…