Аскар-Нияз был теперь союзником, а ведь совсем недавно, той памятной ночью, обезумев от тревоги за сына, шейх едва не всадил Аскар-Ниязу кинжал в грудь. Аллах тогда прислал этого русского, Долматова. Снова его! Не подставь Долмат плечо, и тяжкий: грех лег бы на душу шейха: от его руки погиб бы наследник мусульманского святого.

…Газими на миг оставил свое занятие, отложил кинжал и поднял на шейха уже взрослые глаза. Он словно прочел его мысли.

— Отец, — спросил Газими, — что сделалось с русским, с Долматом?

— Он жив, — коротко ответил шейх. Воспоминание о русском и вопрос сына вновь растревожили его и почему-то связались с мыслями, мучившими его с того самого дня, когда он принял из рук немца деньги и затеял этот поход к границе.

— Русский — неверный, — сказал шейх.

— Бахтом своим я поклялся — спасать русского от любой беды. — Газими покраснел.

— Так, сын мой, — сказал шейх. — Но почему ты вспомнил сейчас о русском? Почему ты решил, будто ему грозит беда?

— Не знаю, — ответил Газими, — вот тут… — Он показал на грудь.

— Пойди в Зома-Ало. Найди там тетушку Зоре. Пусть погадает тебе на чашке с водой. — Шейху хотелось не столько успокоить сына, сколько отвлечь его от мрачных мыслей.

— Хорошо, отец. — Газими заткнул за пояс кинжал и вышел из палатки.

Долина уже была залита бледным, словно неживым, лунным светом. Над грохочущей рекой чернели низкие шатры. Газими без труда отыскал стоянку Зома-Ало. Шатер Аги-Ало возвышался над остальными. Газими направился к нему, чтобы расспросить о тетушке Зоре. Он и сам давно хотел, чтобы ему погадали, неясная тоска не отпускала мальчика.

Гремела река, и горьковатый запах дыма будил щемящие воспоминания о детстве, недавнем и далеком.

Газими прошел через засыпающий лагерь. Шатер тетушки Зоре стоял шагах в пятидесяти от других, справа от тропы, в лощинке. Грохот реки почти не доносился сюда, и потому Газими явственно расслышал знакомый голос. Так говорил лишь один человек на свете.

Князь Владислав Синяев не впервые переходил советскую границу. В последние годы он возвращался, не выполнив задания, — явки проваливались, связные нервно озирались, люди, когда-то преданные престолу и отечеству, прятали глаза. Добрые знакомые не узнавали Владика.

В последний раз Синяев едва ушел от чекистов. Проводника задержали, а Владик успел под пулями перейти границу. Опять он был тогда лишен вознаграждения. Приходилось жить на скудное жалованье, получаемое в русском отделе местной контрразведки. Идти в услужение к немцу Хюгелю Владик не хотел: это ставило его на одну доску с Терским, — для английской же разведки князь Синяев был фигурой, скомпрометированной неоднократно.

Сейчас он пришел в Союз, как он настойчиво внушал себе, лишь по собственной воле, на свой страх и риск, движимый сугубо личным желанием разоблачить ненавистного им Долматова. Владику очень хотелось восстановить себя в собственных глазах. Потому он гнал соблазнительную мысль о том, что за разоблачение Долматова можно будет сорвать немалый куш и с жандармерии, а если скрепя сердце прибегнуть к услугам Терского, то и с немца Хюгеля, которого Долматов тоже очень интересует. Закрывал Владик глаза и на то, что именно жандармское управление снарядило его и назначило пункт перехода и возвращения: пост сержанта Селима Мавджуди.

Сержант проводил его до границы и долго смотрел ему вслед со странной надеждой.

Границу он перешел легко, наутро сел в мягкий вагон поезда и к вечеру другого дня вышел на мощенную булыжником привокзальную площадь в Ташкенте.

Владик вышел у большого базара и смешался с толпой. Нашел баню, вымылся, сбрил бороду, усы, переоделся в полувоенное. Затем выбрал пустынное место на берегу арыка. Связал рукава у белой сорочки, в которой переходил границу, сунул внутрь сорочки светлые брюки, набил ее камнями и утопил.

В маленькой гостинице он предъявил документы на имя Синицына В. М., инструктора конного спорта из Ашхабада, получил место в комнате, заставленной стоящими впритык кроватями; рядом с другими командированными, людьми озабоченными и молчаливыми, поужинал в скромном буфете, распил в одиночестве четвертинку русской водки и лег спать.

На рассвете он отправился на улицу Жуковского, хорошо знакомую ему, без труда нашел третий Саларский проезд и постучал в окно приветливого особнячка с крылечком-нишей.

Было ровно шесть утра. Дворник с аккуратно подбритой бородой, в кальсонах и калошах на босу ногу подметал тротуар. Он взял ведро и начал выплескивать воду на булыжники, встретился взглядом с Владиком и правой рукой обозначил движение к сердцу. Владик потоптался и постучал еще раз по стеклу.

— Сейчас, — ответил заспанный высокий голос.

Рыхлая женщина в ярком атласном халате выглянула на улицу из окна, зевнула и посмотрела на Владика.

— Наследник делит наследство, — произнес Владик, побледнев.

Она молчала и смотрела сквозь него. Положение было глупейшее.

— Что вы сказали, я не расслышала.

— Наследник делит наследство, — повторил Владик фразу, которая показалась ему до ужаса нелепой, и добавил совсем уже потерянно: — В начале осени…

— Я вас не понимаю — сказала женщина, — я сейчас оденусь и выйду, — и скрылась в комнате.

На минуту Владик оцепенел. Ему почудилось, что женщина сняла телефонную трубку и назвала какой-то номер. Ноги готовы были сорваться с места, но Владик пересилил себя. Он достал портсигар и закурил. Дворник двигался прямо на Владика: высокий, костистый, с ведром в руке, тогда Владик не выдержал и пошел прочь из переулка. Панический страх окончательно охватил его, едва он очутился на людной улице. «Бежать, — единственная мысль завладела им. — Не медля ни минуты. Черт с ним, с этим Долматовым, своя шкура дороже!»

Владик поспешно рассчитался в гостинице, сел в первый поезд, который уходил на юг, и благополучно прибыл в Ашхабад. В ночь он перешел границу в месте, хорошо известном ему и по всем приметам счастливом, и на рассвете подошел к посту сержанта Селима Мавджуди.

Сержант встретил Владика с нетерпением, напоминающим волнение любовника.

— Скоро ты вернулся, — сказал он. — Сходил хорошо? — Он с вожделением посмотрел на внутренний карман. Френч у Владика был расстегнут.

— Тебе что за дело? — грубо ответил Владик. — Дай-ка лучше воды. Хоть ополоснусь чуток, а то облип всякой дрянью.

— Вода есть у нас, — благожелательно откликнулся сержант, словно не заметив грубости. — Много воды есть. Недавно три бочки привезли. Хотите, господин Синяев, можете искупаться?

— Что-то ты очень добрый и разговорчивый нынче, — сказал Владик, но снял френч и брюки и кинул одежду на единственную табуретку.

— Мехти! — зычно позвал сержант, и в дежурку не сразу вошел кривоногий солдат в больших, не по ноге, ботинках. — Возьми кувшин и слей господину.

С трудом ступая босыми ногами по раскаленному песку, Владик пошел вслед за ковыляющим солдатом к бочке, стоявшей в тени, но по дороге спохватился и вернулся в дежурку. Произошло то, что он предполагал: сержант Селим Мавджуди рылся в его брюках. Френч он, очевидно, уже успел прощупать. На усатом лице сержанта отражались то надежда, то жестокое разочарование. Он не слышал Владика, подошедшего босиком.

— Ага! — сказал с порога Владик. — Так вот почему ты нынче так любезен, скотина! — Он приблизился к опешившему сержанту и вкатил ему звонкую пощечину. Схватил свою одежду и пошел к двери.

— Стой! — Селим Мавджуди загородил собой вход.

— Прочь с дороги, мразь! — Владик нащупал в кармане браунинг.

Сержант не отступал.

— Врешь! Долмат правду сказал. Где деньги? Где спрятал их, говори! — Сержант застыл на пороге наподобие распятия. Рассерженный вконец, Владик схватил его за плечи и отшвырнул от двери.

Селим Мавджуди упал, стукнувшись грудью о стол. Владик вышел, отряхнулся и не спеша направился к дороге.

Из дежурки выскочил Селим Мавджуди.

— Мехти! Задержать нарушителя! — голос Селима Мавджуди загремел медью.