Ты можешь представить шприц на тонюсенький ножках-ниточках?

Тогда тебе не понять, почему я смеюсь.

И не понять, что мне не нужно холодное счастье. Оно не согреет, как солнце в небе Пятого Переулка. Куда тебя не пустят. И поэтому ты страшишься отпустить меня. Места, в которые нас не пускают, всегда кажутся вредными, опасными, ненужными. Потому что ненависть легко подменяет тоску от праздника, на который тебя не позвали. И позорно выгнали, когда ты робко втиснулась туда сама. Легче не верить в такие праздники. Правда, мама?

— Тебя спрашивают!

— Можешь посмотреть в сумке…

"Если не веришь" добавлять не стоит. Нам не нужно слово "Если". "Если" уже в прошлом.

— Что найдёшь — твоё! Заодно и дневник посмотришь.

— Ещё огрызаешься!

Глаза туманились от слёз. Блёклые цветы на обоях дрогнули и превратились в облака. Как много лет назад. Тогда легко было стать волшебницей. Просто надавить пальцем на веко. И мир расплывётся. А потом тебя наругают. Странные взрослые. Они думают, что никому не интересно смотреть, как цветы становятся облаками. И ещё им почему-то это кажется вредным.

Всё вокруг знакомо до сладкой боли в груди. Когда-то казалось, что квартира всегда будет убежищем от внешних невзгод. Местом, где тебя поймут, утешат, защитят. Вместилищем тепла и непередаваемого запаха уюта, вдохнув который, хочется смеяться. Особенно, вернувшись из лагеря или поездки на море.

— Мир придуман для того, чтобы ты одна осталась дома, — издевалось радио на кухне.

Почему теперь всё стало маленьким, заношенным, плоским, неказистым? Почему остался всего один шаг, чтобы понять: невыносимо противно может быть даже то, что мы называем домом.

"Что такое "любовь"? То, что мы назовём ею".

Во что превратится дом, который мы не сможем назвать "домом"? Ответь, Рауль, ты ведь знаешь. Для тебя нет дома. Есть только страстное желание дотянуться до горизонта. Ответь, ну, пожалуйста!

Во что превращается мама, которой говоришь: "Да пошла ты…"

Бледная маска, застывшая от удивления. Словно слепленная из сырого теста. Наверное, это уже не мама. Потому что таких мам не бывает. А бывает секунда свободы. Шанс выскользнуть из того, что минуту назад ещё звалось "домом".

— А ну-ка стой, — и плечи снова сжаты тисками пальцев, пульсирующих ненавистью.

Раз, и пальцы сброшены.

И нет больше тоски. Есть только весёлая злоба.

А ведь ты сильная, Ириска. Настолько, что тебя не остановишь. Настолько, что ты уже, кажется, способна сама решать, как строить жизнь дальше.

— Если выйдешь за дверь, запомни, домой можешь не возвращаться! — донеслось вслед тоскливо и надломлено.

— Спасибо, мама, — Ириска задорно тряхнула волосами. — Спасибо, что разрешила.

Мама открыла рот, да так и замерла, задохнувшись. "Наверное, ей сейчас очень плохо", — напоследок пожалела Ириска. "Больнее всего постоять на краю и вернуться обратно. Другая жизнь начинается, если удаётся шагнуть за край". Ириска уже не могла остановиться. Не могла успокоиться тем, что было дозволено постоять на краю, посмотреть, прикоснуться.

Хорошо что надета самая лучшая блузка. Лучше той, с сизым отливом. Потому что на празднике надо быть самой лучшей, самой красивой, самой замечательной. Двери ещё не закрылись. Двери праздника, где тебя, Ирисочка, выберут королевой.

Бал Ржавого Полнолуния. И королева-победительница. А рядом — её верные рыцари, которые прикроют от когтей и клыков.

Дверь в сказку. И кто скажет, что это не та дверь, которая захлопнулась за спиной? За которой остались те, кто не понял. Остались ждать лета, которое не наступит. Лето ждать бессмысленно. Лето надо догонять. А кто не догоняет, тот сам себе злобный.

Ещё одна дверь. Из душного подъезда в сумеречный двор, накрытый звёздным куполом. А справа серебряная долька Луны. Ну что, осколочек, когда проржавеешь?

А ноги шагать не хотят. Ноги подгибаются. И вот ты, девочка, сидишь на лавочке. Потому что некуда идти.

"Нам бы ночь простоять, да день продержаться". Кусочек почти что забытой сказки. Где бы её простоять, скажите на милость. К подружкам идти нельзя. Ведь будут звонить именно им. Когда на часах стрелки ударят по единицам. Значит, надо держаться подальше от мест, где ещё имеет значение, что кто-то к полуночи не вернулся домой.

Скамейка вздрогнула. Кто-то присел на противоположный край. Ну вот, ни минуты покоя. Если начнёт знакомиться, Ириска просто раздерёт ему рожу отточенными ноготками. Выцарапает глаза почище Панцирной Кошки. Приготовился, пацанчик?

Наливаясь злобой, Ириска развернулась. Злоба мигом превратилась во что-то тёплое и неназываемое. На другом конце скамейки сидел Рауль.

— Откуда ты узнал? — едва разлепились губы.

— Говорил же, что тебя чувствую, — проворчал Рауль, будто его вытащили из мягкой постели. — И если я чувствую тебя на улице, значит, что-то случилось.

— Не то слово, — фыркнула Ириска. — Пообещали, что домой больше не пустят.

И склонила голову. Думай давай, если ты такой сильный и умный, где мы проведём ночь.

— Все подвалы наши, — просто сказал Рауль. — Но прежде запасёмся продуктами. По тебе видно, что поужинать ты не успела.

И Ириска с удивлением ощутила, что проглотила бы сейчас целый батон. Под ложечкой засосало. Пришлось резко вдохнуть и выдохнуть, чтобы желудок позорно не заурчал.

— Тогда идём, — ноги налились силой и готовы были шагать на край земли.

Куда угодно, лишь бы рядом шёл Рауль. Только Рауль. Без всяких Вирусов и Крушил. Иначе праздника не получится.

Праздника не получилось. Крушило ждал за углом. Тёплая волна схлынула. На смену пришла безысходность. Чтобы не раскиснуть, Ириска выбросила из головы образ влюблённой дурочки и принялась примерять роль королевы в окружении оруженосцев. Всё бы хорошо, да погоду портила мерзкая ухмылка Крушилы.

Ноги шагали привычным маршрутом, оборвавшимся у магазинчика. Ириска хотела взлететь по металлическим ступеням, однако рука Рауля ухватила за локоть.

— Ты закупаешься здесь? — голос пропитан изумлением. — Но ты посмотри на это чудо.

Если б Ириску назвали "чудом" с таким оттенком, это было бы клеймом на всю жизнь. Но чудом назвали не её. Осталось вскинуть голову и посмотреть.

Никакого чуда. Обшарпанная стена, когда-то розовая. И чёрная заплата металлической двери.

— А чего? — пожала плечами девочка. — Магазин, как магазин.

— Двери, — протянул Рауль. — Ты видишь, какие они? Такие не ждут. Такие отгораживаются от тебя, как от ненужных проблем.

— Это ма-ага-ази-ин, — как ребенку протянула Ириска. — Им нельзя считать нас ненужными проблемами. Даже если мы и проблемы, то самые необходимые.

— Тогда проблемы у них, — отстранёно заметил Рауль. — Быть может, они на грани разорения. Быть может, они скупают по дешёвке всякую муть и впаривают нам, чтобы продержаться ещё чуть-чуть. И чтобы самим закупаться в совершенно иных местах.

— Ну давай вот в этом, — Ириска предложила другой магазин, сквозь стеклянную дверь которого призывно сочился яркий свет.

Рауль задумчиво оглядел дверь. Потом алую заплату краски на потрескавшейся стене. Потом саму обшарпанную стену.

— Эти стремятся выглядеть прилично, — кивнул он. — Но получается весьма скверно. Гляди, себя они приукрасили, но, — рука обвела стену, — до остальных им дела нет. Наши проблемы, Ирисочка, остаются нашими проблемами.

— Значит, в "Гастроном", — уныло произнесла девочка, таращась в дальний квартал. Новый магазин сверкал витринами. Фасад дома был заботливо отштукатурен. Только зиял бледный квадрат недавно снятой рекламы.

— Уже лучше, — не стал спорить Рауль. — В анфас мне они нравятся. Но ведь я въедливый, я могу и профиль глянуть. Впрочем, мы не разборчивые невесты, нам бы кусочек счастья по доступной цене.

— А если бы они покрасили весь дом, — не удержалась Ириска, — ты назвал бы их стоящей фирмой?

— Весь дом, — задумчиво повторил Рауль. — Это уже не фирма. Это герои нашего времени. Закупайся у них без опаски, Ирисочка. До того момента, пока краска не облупится, а они сделают вид, будто этого не заметили.