— А как же...

— Хочешь, добавлю? — Жора пошарил в карманах штанов и пиджака.

— Не надо. Ни за что не возьму! — Марфинька повисла у него на руке.

— Ладно. Все понимаю. Я без намеков. Я могу тебе пальто купить, туфли... Просто так... Я в тебе вижу друга, Марфинька. Обижать не собираюсь. А кто посмеет тебя обидеть, селезенку вытряхну! Свели меня с той Аделаидой зря, обольстили, попался, как плотва на красного червячка. Ну и прыгаю на сковородке... Ухожу я. Пока! Не знаю, вернусь ли к тебе...

Марфинька знала: перечить ему нельзя. Отпустила без слез и упреков, благодарная за последние откровенные слова. Их еще надо продумать, разобраться. Квасов поцеловал ее в неответившие губы, нагнулся в дверях и ушел. С улицы слышно: пошел в сторону Грузинской, домой.

Оставшись одна, Марфинька не спеша умылась, вытерлась вафельным полотенцем, аккуратно повесила его над тумбочкой и, не закрывая окна, легла на диван, еще хранивший теплоту его тела. Вспомнила: завтра рано вставать, первая смена. Потянулась оголенной рукой за будильником, завела его на шесть и свернулась по детской привычке — колени почти у подбородка.

Свидание оставило горечь... А все-таки пришел! Вспомнил. Открылся душой. Не всегда можно добиться откровенных разговоров от Жоры.

Заснула Марфинька спокойно и во сне улыбалась, чему — неизвестно.

Квасов сосредоточенно шагал по опустевшей улице, опустив голову и следя за тем, как то правый, то левый носок выкидывается вперед него. Словно чужие ноги идут. Булыжники блестели: рельсы трамвая светились на крутом подъеме, как клинки. Сверху с дребезжанием катился пустой запоздавший вагон.

Жоре было не то что стыдно, а как-то не по себе. Жалел ли он Марфушу? Пожалуй, жалел. Наболтал спьяну всякого вздору и наверняка обидел. Остаться бы надо, а нельзя. Ему представилась Аделаида в халате, с папильотками в волосах. Не спит, поджидает. Скандал обеспечен. Стоит только скрипнуть дверью — и начнет рубить, как лозу. И откуда у нее берется столько слов?! От шума завозятся соседи в своих гнездах, а их в квартире, как шмелей в дупле.

Размышляя над этими невеселыми проблемами и юмористически относясь к ним, Жора Квасов не заметил неотступно следовавшего за ним человека. Зоопарк. Всхлипнула на озере неизвестная птица. Будто в ответ ей прогоготал гусак. Дальше аптека. В жизни ни разу не прибегал он к этим стеклянным шкафам, утонувшим в тусклом освещении аптеки. Скорее бы проскочить мимо всего, что напоминает о болезни и смерти!

Человек обогнал Квасова и, приостановившись, вгляделся в его лицо.

«Алкоголик... дошел, — беззлобно подумал Жора. — Собутыльников выискивает на ночной выпивон».

Незнакомец пропустил его мимо себя, а потом снова обогнал и опять вгляделся, приподняв на носках свое тощенькое тельце. Нет, он был трезв.

Квасов остановился и, зная тактику самозащиты, вынудил его идти впереди. В этих глуховатых местах иногда пошаливали. Только вряд ли незнакомец рассчитывает сменить свой приличный костюмчик и кепку с большим козырьком на молескиновую куртку Жоры да вдобавок поплатиться полдюжиной собственных зубов.

Происшествие начинало забавлять подвыпившего Жору.

Прохожий свернул в ту же улицу, что и Жора, и на несколько минут пропал в темноте. Коммунхоз не расщедрился тут ни на один фонарь: никто из важных лиц не проживал в этом глухом переулке, застроенном темными домишками.

Возле двухэтажного дома Аделаиды, покосившегося, как и все его одноэтажные собратья, Жора снова увидел незнакомца, явно поджидавшего его.

— Извините, товарищ Квасов. — Незнакомец приподнял кепку. — Чтобы избежать недоразумений, разрешите представиться. Я родственник Аделаиды... Двоюродный брат. Кузен, так сказать...

Жора остановился на дистанции кулачного удара, собрал свое тело, толком не понимая, чего ради этот кузен выбирает для первого знакомства столь неподходящее время и место.

Будто разгадав его мысли, незнакомец разъяснил:

— Моя фамилия Коржиков. Аделаида, к сожалению, узнала, куда вы пошли... Она была вне себя. Зайдя к ней и застав ее в таком состоянии, я вынужден был...

— Так. Вынуждены были шпионить за мной?

— Нет. Извините. Все получилось случайно.

Коржиков приблизился, и Квасов, наконец, рассмотрел его. Немолод, худ и, по всему видно, хитер, сволота! В нем обнаруживалось то, что больше всего ненавидел в людях прямой Жора Квасов, — неискренность, тонко закрашенная, подленькая, и неуважение к нему, Жоре, простому рабочему парню. Руки не подал, за кепочку. Какой же ты двоюродный брат, если брезгуешь родственничком? И, несмотря на свою проницательность, Жора на какие-то минуты подчинился этому типу.

Как это получилось, он и сам не мог понять. Коржиков повел его за собой по гнилому двору, в одном месте даже за руку поддержал, хотя хмель из головы Жоры давно выветрился и парень мог рассуждать вполне здраво.

Ключом открыв дверь, Коржиков пропустил Жору вперед и шепнул за его спиной дерзко и по-хозяйски:

— Если она заснула, рекомендую не будить.

В коридоре коммунальной квартиры сам черт впотьмах сломает ноги, но не Коржиков. Он на цыпочках, не дыша, ни разу не задев за сундуки, корыта и велосипеды, развешанные на стенах, провел Жору в комнату. Там на оттоманке, лицом к стене, накрывшись кофточкой, спала или притворялась спящей дражайшая супруга. В другой комнатке — «будуаре», как жеманно называла ее Аделаида, — Коржиков перевел дух. Легким нажатием он включил ночник-собачку.

Следующим движением пальцев он вытащил из брючного кармашка часы, хлопнул крышкой; в кулаке погас тусклый золотой зайчик.

— Вы спешите? — грубовато спросил Жора, расслабляя пояс.

— Представьте себе, вы угадали. Мне крайне необходимо выбраться от вас до рассвета. Не хотелось, чтобы в вашей квартире и на вашей улице кто-нибудь увидел меня...

— Что, что? — Жора потер глаза.

Сумрачный туман, разлитый дурацкой фаянсовой собачкой с лохматыми ушами, мешал ему смотреть. В нем проснулась рабочая прозорливость.

— Вы что-то начинаете путать, гражданин Коржиков. Не знаю, брат вы или сват, вижу вас впервой, и я не любитель викторин... Документики, гражданин Коржиков! В Москве на вольном положении можно жить двадцать четыре часа, а потом пожалуйте документики на прописку. Ну?..

Решительный тон Квасова и угрожающе протянутая рука не произвели никакого впечатления на этого, по-видимому, тертого калача. Язвительная улыбка, полуобнажившая зубы, тронула его тонкие губы. Он не сделал ни одного движения, не удивился, не возмутился. Это каменное спокойствие было странно видеть в таком хилом существе — ведь о колено его можно переломить, плюгавого.

— У меня постоянная столичная прописка. Я москвич.

— Москвич? А почему раньше я вас здесь не видел?

— Москва велика, Георгий Иванович, и не всегда найдешь время на родственные визиты... Вы меня извините, конечно. Пожалуйста, вот вид на жительство. — Какая-то бумага появилась в его руках. — Все же мне кажется, что наши родственные взаимоотношения приобретают далеко не лучший характер. А ведь нам нужно смотреть в будущее...

Не совсем внятно, но солидно. Квасов великодушно отклонил протянутую ему бумагу. Ведь не с улицы же пустила его Аделаида. Сама путаная, и родичи ей под стать. Сколько еще странных личностей путаются под ногами, верещат, толкаются локтями! Жора однажды заглянул через стекло в кафе «Националь» — танцуют в обнимку, пируют за столиками, рюмки высокие, скатерти белоснежные, салфетки конусом.

С показным безразличием Жора устроился поудобнее в низком кресле, жалко застонавшем под ним, и вытянул ноги. Он успокоился. Нельзя ставить себя в глупое положение перед всяким бобиком. Однако натянутость не исчезла. Настораживали вкрадчивые и в то же время властные манеры «кузена».

Коржиков отцепил часы, положил перед собой (деловитый, подлец! Не иначе, грызет бумажки в каком-нибудь тресте!) и уставился на Квасова пронзительными глазами.