— Чтобы найти сообщников преступления и обелить память мужа, — отвечает Жермена Нозьер твердым и спокойным голосом, — Я любила мужа, И не в силах вынести, чтобы кто-то, даже родная дочь, чернил его.

Выступать истицей против собственной дочери нелегко. И наверное, поэтому после недолгого молчания мать Виолетты Нозьер произносит:

— Я больше не испытываю ненависти к моему несчастному ребенку!

«Несчастный ребенок» на скамье подсудимых прячет лицо в ладонях.

Госпожа Нозьер убеждена в наличии сообщников. По ее словам, Виолетта не могла без посторонней помощи раздобыть яд и составить подложное письмо, якобы подписанное доктором Дероном, Кроме того, она сомневается, чтобы у дочери хватило сил поднять ее, лежащую в бессознательном состоянии на иолу, и уложить на кровать. Нет, у Виолетты определенно был сообщник. И Жермена Нозьер знает его имя — Жан Дабен, любовник дочери. А вот доказательство: как-то встретившись с Дабеном, несчастная Женщина заметила, что у него на пальце красуется перстень ее мужа.

Напряжение в зале возрастает. Всем известно, что в момент совершения преступления Дабен был далеко от Парижа, в Бретани. А перстень ему подарила Виолетта, выкрав его у отца. Она действительно проделала все в одиночку. Но мать не может свыкнуться с этой мыслью, не может взглянуть правде в глаза.

На вопрос председателя Пейра госпожа Нозьер отвечает, что Виолетта прекрасно знала о их сбережениях, о тех ста восьмидесяти тысячах франков, которые хранились в банке.

— Вы допускаете мысль, что ваша дочь решилась на убийство в надежде получить эти деньги?

— Конечно, господин председатель, я так пола гаю, — дрожащим голосом произносит госпожа Нозьер.

Председатель обращается к обвиняемой:

— Виолетта Нозьер, что вы можете сказать по поводу показаний вашей матери?

Виолетта вскакивает и кричит: — Мама! Мама! Госпожа Нозьер поворачивается к дочери и, громко рыдая, протягивает к ней руки.

— Виолетта, дочь моя, то, что ты сказала о своем бедном отце, — немыслимая, ужасная ложь, но могу ли я забыть, что ты мое дитя?!

Виолетта тянется к матери. Будь это возможно, они упали бы друг другу в объятия. Пейр в затруднении. Он обращается к Жермеие Нозьер:

— Вы свободны, мадам. Суд благодарит вас и искренне сочувствует вашему горю.

Госпожа Нозьер на мгновение останавливается перед присяжными. Заломив руки, она молит:

— Пожалейте! Пожалейте мое дитя!

Зал оцепенело молчит. Каждый спрашивает себя, что еще может произойти, чем кончится вся эта мелодрама.

Один за другим выступают психиатры, освидетельствовавшие Виолетту в тюрьме Птит-Рокет. Три психиатра, среди которых особо выделяется доктор Трюэль, главный врач психиатрической лечебницы Сент-Анн. Это его ЗЗбЗ-я экспертиза.

У экспертов сомнений нет. Виолетта полностью ответственна за свои действия. Она не страдает душевными заболеваниями. Ее сифилис не сопровождался нарушениями мозговой или нервной деятельности. Скорее всего, подсудимая — обыкновенная девушка, непомерно эгоистичная, мечтающая о свободе и приключениях, лживая, но отнюдь не нимфоманка.

Здесь есть чему удивляться. Если Виолетта не нимфоманка, то почему она придумывала себе жизнь, даже отдаленно не напоминающую ту, которую она вела в действительности? Не объясняется ли это страстным стремлением соединить воедино мечту и реальность? Зачем такое нагромождение лжи по любому поводу? Если Виолетта не нимфоманка, то как могло появиться обвинение в кровосмесительстве? Разве можно доводить ложь до таких пределов?

Эксперты, похоже, даже не удосужились разобраться в этих вопросах. Да и беседовали они с Виолеттой всего часа полтора.

После треволнений, вызванных встречей Виолетты с матерью, сообщение психиатров выслушано с недоумением. Но останавливаться на этом не стоит— для дачи свидетельских показаний вызван Жан Дабен.

Любовник Виолетты не вызывает никаких симпатии у публики. Известно, что он злоупотреблял щедростью девушки, что касается прессы, то она представила его чуть не сутенером, хотя он им и не был. Оказавшись под угрозой исключения из университета, Дабен предпочел пойти добровольцем в армию и вскоре должен отправиться к месту службы в Южный Тунис. На нем кавалерийская форма цвета хаки. Высокий стройный молодой человек не лишен известной привлекательности. Но неприкрытое презрение, с которым он относится к окружающим, еще больше настраивает против него и так не расположенных к нему магистратов.

Не глядя на Виолетту, он рассказывает о связи с пей и закапчивает следующими словами:

— Несмотря на все случившееся, я сохраняю о мадемуазель Нозьер самые лучшие воспоминания. Ее поступок представляется мне необъяснимым.

— Вы не чувствуете себя в какой-то мере ответственным за него? — спрашивает председатель суда.

— Конечно! — отвечает Дабен. Но его тон противоречит словам.

— На что она тратила деньги? — задает вопрос Пейр.

— Она оплачивала номер в отеле и давала мне ежедневно пятьдесят — сто франков.

— И вы считали это нормальным?

Дабен небрежно, пожалуй слишком небрежно, отвечает:

— Она говорила, что у нее богатые родители.

— Жан Дабен, — буквально рычит Пейр, — я не имею права судить вас, но вы проявили исключительную беспечность я аморальность! Вы поступили теперь на военную службу. Желаю, чтобы новая жизнь помогла вам обрести уважение хотя бы в собственных глазах.

Жан Дабен снисходительно улыбается, чем вызывает гнев прокурора Годеля:

— Пора изменить манеру поведения, Дабен. Разве вы не чувствуете, что думают о вас люди, сидящие в этом зале.

Дабен пожимает плечами, всем своим видом показывая, что мнение публики для него ничего не значит. На этот раз Годель теряет самообладание:

— Вы обесчестили свою семью! — кричит он. — Вы жили за счет несчастной девушки, которую я должен обвинять. Весьма жаль, что вы не предстали перед судом. Но вы заслужили всеобщее презрение, знайте это!

Все это время Виолетта сидит не шелохнувшись; она очень бледна, и чувствуется, что ее нервы натянуты до предела и что она бесконечно устала. Пустым взглядом провожает она уходящего под свист публики молодого военного, которого больше никогда не увидит. Она любила его, любила по-настоящему. Теперь она понимает, что Жан Дабен всего лишь забавлялся с ней, и забавлялся не без пользы для своего кармана.

После этих волнующих сцен публика уже без всякого интереса выслушивает показания друзей машиниста Батиста Нозьера, говорящих о нем как о честном труженике, примерном супруге и отце.

Третий, и последний день процесса Виолетты Нозьер. Любопытствующих собралось не меньше, чем накануне. Все ждут обвинительной речи прокурора Годеля. Тронули ли его слова матери, молившей о сострадании, или он сосредоточит все внимание на ужасном преступлении дочери?

Первым выступает метр Буатель, представитель гражданского истца. Вначале он напоминает о высоких качествах Батиста Нозьера как человека и отца, Батиста Нозьера, ставшего жертвой своей собственной дочери, которая, если верить ее словам, сама оказалась его жертвой. Метр Буатель говорит очень сдержанно, но в его голосе слышится волнение, когда он пересказывает содержание утреннего разговора с госпожой Нозьер, которой снова нет в зале.

— Госпожа Нозьер сказала мне: «Не надо обвинять Виолетту, Передайте, что я прощаю все причиненное ею зло. Я прощаю ей все, даже мерзкую ложь».

Метр Буатель на мгновение замолкает. Затем поворачивается к присяжным и, к всеобщему удивлению, произносит:

— Госпожа Нозьер отказалась от выступления. Впрочем, она не собиралась обвинять свою дочь. Я передаю вам ее слова. Господа присяжные, Жермена Нозьер умоляет проявить сострадание к ее ребенку.

Присутствующие поражены. Итак, госпожа Нозьер отказалась от обвинений; неужели любовь к дочери оказалась сильнее и скорби, и ненависти! Трудно поверить. Даже Виолетта ошеломлена этим сообщением.

Но если мать, жертва, не требует наказания, по требует ли его общество? Годель встает при полном молчании зала.