Но неожиданное прибытие Филиппа Красивого, сопровождаемого многочисленной армией, охлаждает пыл наиболее смелых. Король тайно встречается и папой и требует, чтобы тот поспешил. Сразу после этого Климент V призывает отцов собора и велит им вынести ордену тамплиеров обвинительный приговор, не заслушивая свидетелей защиты. Большинство епископов, напуганные появлением французских войск, готовы сдаться. Но некоторые твердо стоят па своем. Это тупик.
Лишь 3 апреля 1312 года па заседании собора, открытом Климентом V в присутствии Филиппа Красивого, орден тамплиеров будет распущен своеобразным «декретом» римского первосвященника, буллой «Vox clamantis».[29] Епископы, поставленные перед совершившимся фактом, не станут возражать, Они довольны и тем, что не пришлось высказываться.
Месяцем позже, 2 мая 1312 года, папа уладит Практические вопросы, возникшие в связи с упразднением ордена, в булле «Ad providam Chrisi vicarii»:[30] отныне никто под угрозой отлучения от церкви не имеет права носить орденское одеяние и называться тамплиером. Все имущество ордена будет передано госпитальерам. Итак, орден тамплиеров уничтожен, даже не будучи осужден.
В камере тюрьмы Шатле Жак де Моле не спеша приводит себя в порядок. Он запускает пальцы в бороду, пытаясь ее расчесать, отбрасывает назад длинные мертвенно-белые волосы, оправляет складки плаща, который семь лет не сменялся и стал землистого цвета. Сегодня, когда придется наконец предстать перед судьями, он, конечно, уже не будет похож па тамплиера, однако не хотел бы выглядеть развалиной.
Тюремщик ожидает его на пороге, не говоря ни слова. Бывший магистр немного удивлен этим молчанием. Обычно этот маленький черноволосый человечек наполняет всю камеру раскатами своего певучего голоса. Он родом из Тарба. Жак де Моле не против. Эта болтовня так часто развлекала его.
— Как ты думаешь. Тьерри, прибыл сюда монсеньор папа, чтобы присутствовать на моем процессе? Он ведь обещал выслушать меня сам…
Тюремщик молча стоит, опустив голову, бывший тамплиер продолжает говорить, словно обращаясь к самому себе:
— Нет, его тан не будет! Я его знаю хорошо. Если бы он захотел со мной увидеться, то приказал бы доставить меня в Авиньон. Он хитрец.
Тьерри поднял голову.
— Не надо кощунствовать, мессир магистр.
— Ты прав. Он не хитрец, он трус.
Тюремщик беспокойно переминается с ноги на ногу;
— Надо бы вам поторопиться, мессир магистр, нас давно уже ждут.
— А известно ли тебе, где будет суд? Я полагаю, в епископском дворце?
Человечек в явном замешательстве отводит глаза:
— Нет, мессир магистр, в соборе Парижской богоматери.
Сидя в телеге, увозящей его в собор, Жак де Моле стискивает зубы. Он думал, ничто уже не сможет его взволновать. Но когда ему, еще одетому в орденский плащ, приходится ехать по улицам в этой телеге, слушать насмешки и оскорбления толпы, в нем пробуждается забытое чувство: гнев. Чудовищный гнев, отметающий прочь все страхи, всю накопившуюся усталость и придающий нежданную силу. Он осознает всю глубину своего падения при виде прискорбного зрелища, которое являют собой его товарищи по несчастью — иссохшие, боязливые старички в грязных, заплатанных плащах, головы их подпрыгивают при каждой встряске телеги, плохо держась на тощих птичьих шеях.
— Смелее держитесь, братья! Держитесь смелее, во имя господа бога!
Он крикнул это изо всех сил; на него глядят с тревогой, будто он вдруг сошел с ума. Он испепеляет их взглядом, выпрямившись во весь рост, развернув плечи. Но старичкам все равно. Им безразлично, что о них думают. У них давно уже пет сил стыдиться. Бывший приор Аквитании и Пуату Жоффруа де Гонвиль отводит глаза и с равнодушным видом разглядывает дома, мимо которых они едут, а бывший приор Нормандии Жоффруа де Шарне сидит с открытым ртом, вперив взгляд в пустоту, словно пьяный. Только бывший генеральный досмотрщик Франции Гюг де Пейро выдерживает взгляд того, кто был великим магистром. Когда телега выезжает на площадь перед собором, он бросает ему:
— Мы больше ничего не должны, мессир Жак, ни вам, ни ордену…
Но Жак де Моле не успевает ответить. Он видит толпу, собравшуюся перед порталом собора, и кровь застывает у него в жилах. Он понимает, что папа окончательно отступился от него и сейчас его, побежденного, выставят напоказ, словно урода на ярмарке. Понимает, что был обманут и никогда уже не сможет спасти орден. Понимает, что ему предстоит свидание не с судьями, а с самим собой.
Восседающие под балдахином красного бархата епископы папского трибунала выставили напоказ расшитые золотом одеяния и толстые животы. Погрузившись в глубокие кресла, сверкая перстнями на пальцах, они спокойно беседуют, рассеянно поглядывая, как бывшие сановники ордена поднимаются на помост перед собором. Похоже, церемония будет скучноватая. Нужно, чтобы тамплиеры еще раз торжественно подтвердили свои признания. На этом настаивает король. Монсеньор Филипп де Мариньи, по приказу которого сожгли стольких рыцарей ордена, властно обращается к бывшим сановникам;
— Повторите перед богом и людьми, в каких злодеяниях вы признали себя виновными…
Толпа ропщет. Тамплиеры читают признания. Толпа вопит. Тамплиеры молят о прощении. Толпа грозит кулаками. Тамплиеры слышат, как их приговаривают к вечному заключению…
И тогда происходит неслыханное. Все видят, как Жак де Моле встает и поворачивается лицом к судьям. Это уже не старик. Это рыцарь с громовым голосом, вдруг давший волю гневу и возмущению. Это великий магистр ордена тамплиеров призывает народ в свидетели:
— Справедливость требует, чтобы в этот ужасный день, с последние минуты моей жизни я разоблачил всю низость лжи и дал восторжествовать истине. Итак, заявляю перед лицом земли и неба, утверждаю, хотя и к вечному моему стыду: я действительно совершил величайшее преступление, но заключается оно в том, что я признал себя виновным в злодеяниях, которые с таким вероломством приписывают нашему ордену. Я говорю, и говорить это вынуждает меня истина: орден невиновен! Если я и утверждал обратное, то только для прекращения чрезмерных страданий, вызванных пыткой, и умилостивления тех, кто заставлял меня все это терпеть. Я знаю, каким мучениям подвергали рыцарей, имевших мужество отказаться от своих признаний, но ужасное зрелище, которое мы сейчас видим, не может заставить меня подтвердить новой ложью старую ложь. Жизнь, предлагаемая мне на этих условиях, столь жалка, что я добровольно отказываюсь от сделки.
Один из сержантов бросается на Жака де Моле и тащит его назад. Другой затыкает ему рот рукой. Бывший великий магистр отбивается. И вдруг раздается еще один голос. Жоффруа де Шарне в свою очередь защищает упраздненный орден: «Мы рыцари Христа, устав наш святой, справедливый и католический…» На помосте начинается свалка. Лучники становятся цепью, стараясь сдержать толпу: потрясенные речами обоих сановников, парижане вдруг принимают сторону тамплиеров. Вот-вот начнется мятеж. Епископы, прикрываемые войсками, пускаются наутек. Королевским рыцарям приходится обнажить мечи и защищаться. Бывших сановников грубо заталкивают внутрь собора, едва успев отнять у толпы, которая хочет освободить их.
В последнюю минуту Жак де Моле сумел посрамить короля и спасти честь тамплиеров.
Последний акт драмы разыгрывается вечером того же дня, на Еврейском острове, расположенном у оконечности острова Сите, напротив королевского дворца. Жак де Моле и Жоффруа де Шарне, оба в бумажных колпаках еретиков, поднимаются на костер. Епископы, оправившись от испуга, приговорила их как неисправимых отступников к сожжению заживо.
Kaк только солнце исчезает за горизонтом, Филипп Красивый, устроившийся па балконе западной башни дворца, медленно поднимает руку, словно приветствуя громадную толпу, собравшуюся на берегах Сены. Это злак палачу. Пылающие факелы со свистом вонзаются в вязанки хвороста. Языки пламени озаряют ночь. И вдруг из костра в последний раз доносится голос. Голос ужасающий, нечеловеческий:
