— Объясните вы мне наконец, в чем дело? — гневно восклицает Ангеран де Мильи.

Стражники исподлобья глядят на пего пустыми глазами и молчат. Нет, из этой солдатни слова не вытянешь. Рыцарь пожимает плечами и твердым шагом направляется к выходу.

Высокий, широкоплечий, с коротко остриженными волосами, он кажется воплощением силы и сдерживаемого гнева. Солдаты предусмотрительно держатся на расстоянии, выставив копья вперед. Вот шествие пересекает двор, отделяющий донжон от резиденции великого приора. Направо—конюший. Возле них широко распахнутые ворота, Ангеран де Мильи замедляет шаг. Он без труда мог бы обезоружить стражу. Его лошадь здесь, совсем рядом. Может быть, это она сейчас храпит и бьет копытами в стойле. Лишь несколько десятков метров отделяют его от свободы. Мышцы напрягаются, по лицу пробегает судорога. Он уже готов обернуться и выхватить копье у ближайшего солдата, как вдруг ужасный, нечеловеческий крик пригвождает его к месту. Этот предсмертный вопль, который доносился со стороны церкви, из крипты, перешел в жуткий стон, потом оборвался, сменившись долгим, бесконечно долгим хрипением… Ангеран де Мильи чувствует, как на его бороду скатываются крупные капли пота. Он все понял. И впервые в жизни его охватывает страх. Ноги делаются ватными, по всему телу разливается странная слабость. Когда сержант велит ему идти вперед, он должен сделать над собой сверхъестественное усилие, чтобы не пошатнуться; перед дверью крипты ждут другие братья, мертвенно-бледные, с Искаженными лицами, расширенными от ужаса глазами.

— Брат Ангеран де Мильи, подойдите ближе и не бойтесь, мы собрались здесь, чтобы выслушать вас во имя божье.

Человек, обратившийся к рыцарю с этими словами, невелик ростом. Его круглое, жирное лицо утопает в откинутом капюшоне грубого сукна. Это монах-доминиканец.

— Готовы ли вы ответить на наши вопросы и клянетесь ли говорить правду без какого-либо принуждения?

Позади этого доминиканца на скамье сидят другие, с поднятыми капюшонами. Сколько их? Похоже, пять или шесть. Де Мильи не мог бы ответить точнее, его глаза еще не привыкли к темноте. Крипту освещает только один церковный канделябр, свечи в нем коптят и потрескивают. В отбрасываемом канделябром круге света видны два писца, сидящие за дубовым столом. А за ними движутся какие-то тени. По-видимому, это королевские легисты или бальи, они греются возле большой жаровни. Снова раздается голос доминиканца, сиплый и неприятный.

— Брат, уж не утратили ли вы дар речи, что не отвечаете на мои вопрос?

Ангерану де Мильи трудно дышать. Ярость побеждает страх. Он теряет самообладание.

— Я не обязан давать отчет никому, кроме капитула и великого магистра нашего ордена! Кто вы такой, чтобы допрашивать меня?

— Я Гийом Эмбер, великий инквизитор Франции и духовник короля, выступаю от имени его святейшества папы Климента V…

— Ложь!..

Де Мильи дает волю гневу. Он кричит, и от этого ему становится легче.

— …Ложь!.Монсеньор папа не потерпит, чтобы с рыцарями Храма обращались так, как это делаете вы.

Инквизитор встал, лицо его налилось кровью, голос стал сварливым.

— Согласны вы отвечать или нет?

— Покажите приказ монсеньора папы, письмо, написанное его рукой, и я буду вам отвечать.

Рыцарь уже раскаивается в том, что произнес эти слова. По знаку инквизитора из темноты возникают двое и приближаются к нему. Это коренастые люди в темных капюшонах, с широкими багровыми лицами.

— Снимите с брата плащ и приготовьте его как положено, — говорит монах. — Может быть, тогда он будет не столь высокомерен.

И вот пряжка плаща отстегнута, сорвано исподнее, Ангеран де Мильи, красный от стыда, остается в одной рубашке, руки крепко связаны за спиной. Его снова охватывает страх. Там, у жаровни, он только что заметил раздвижной «станок» со сложной системой веревок и блоков, расчленяющих человеческое тело, а также всевозможных размеров «испанские сапоги»: когда-то он служил в Кастилии и видел, как в них ломали ноги сарацинам.

Раздается резкий голос инквизитора:

— Брат де Мильи, вам надлежит по доброй воле или по принуждению ответить на следующие вопросы: как вас посвятили в рыцари Храма? Приказывали ли вам после церемонии отречься от Христа? Раздели ли вас потом и целовали ли вас пониже спины? И предложили далее совершить содомский грех? А потом опоясали шнурком, снятым с некоего диавольского истукана, которому поклонялись древние? И наконец, правда ли, что ваши капелланы во время мессы умышленно не приобщают святых тайн?

Тамплиер застывает от возмущения:

— Это недостойные вопросы! Я не буду отвечать. Инквизитор тяжело поднимается и с выражением величайшей скуки на лице шаркающей походкой приближается к столу, за которым сидят писцы. Несколько минут он роется в кипе протоколов, наконец найдя нужную бумагу, направляется к де Мильи:

— Правильно ли я предположил, возлюбленный брат мои, что в отличие от большинства тамплиеров вы немного умеете читать?

Злая ирония инквизитора приводит рыцаря в ярость.

— Мы солдаты, а не писцы! — гордо отвечает он. — Если у меня нашлось время научиться читать, то это потому, что я был тяжело ранен в Святой земле и долгие месяцы прикован к постели.

— Мне нужно только, чтобы вы смогли разобрать несколько слов, — говорит инквизитор. — Остальное меня не интересует.

Он велит принести свечи и подносит бумагу к глазам тамплиера.

— Благоволите заметить, что перед вами — протокол допроса вашего магистра, Жака де Моле.

Де Мильи внимательно читает первые строки и утвердительно кивает. Монах несколько секунд смотрит на него, затем произносит охрипшим голосом:

— А теперь послушайте, какие показания дал здесь ваш магистр, не будучи принужден к этому пыткой.

Он выдерживает паузу, снова глядит на де Мильи и принимается читать:

«Вопрос: Как вас посвятили в рыцари ордена тамплиеров?

Де Моле: Меня посвятил рыцарь Юбер де Пенро в городе Боне около сорока лет тому назад. Сначала я дал обет соблюдать различные правила и пункты устава ордена, затем на меня надели плащ. Далее брат Юбер велел принести бронзовый крест с изображением Христа и велел мне отречься от Христа, изображенного па этом распятии. Против воли я сделал это. Затем брат Юбер велел мне плюнуть на крест, а я плюнул на землю.

Вопрос: Сколько раз это было?

Де Моле: Только один раз, я хорошо помню.

Вопрос: Когда вы произнесли обет целомудрия, намекнули ли вам, что вы должны вступить в плотскую связь с другими братьями?

Де Моле: Нет. И я никогда этого не делал.

Вопрос: Посвящение других братьев происходило точно так же?

Де Моле: Не думаю, чтобы церемониал моего посвящения отличался от общепринятого, а мне самому не слишком часто приходилось руководить этим церемониалом. После посвящения я обычно просил моих помощников отвести новообращенных в сторону и повелеть им сделать что полагается, Я хотел, чтобы они совершали поступки, некогда совершенные мной, и…»

— Замолчите! Хватит! Не хочу больше слушать! Ангеран де Мильи смертельно побледнел. Под глазами появились темные круги, губы дрожат.

— Это невозможно, — говорит он. — Только не магистр! Он не мог! Вы не имеете права!.. Вы сломили его пытками…

— Мы не применяли к нему никакого воздействия или принуждения! — громовым голосом восклицает инквизитор. — Он признался по доброй поле, ради спасения своей души и вы правильно сделаете, если поступите так же! Не запирайтесь! Вам больше нечего скрывать и защищать! Ваш орден преступен. Ваша тайна раскрыта. Настало время покаяться. Отвечайте па мои вопросы! Приказываю вам…

Де Мильи выпрямляется во весь рост. Внутри у него все холодеет от страха, по он говорит — против воли, вопреки себе, говорит раздельно и громко:

— Повторяю, отвечать я не имею права. Я связан обетом. Я поклялся хранить в строжайшей тайне все, что касается нашей жизни. Только капитул может освободить меня от обета. Даже великий магистр не имеет права действовать или говорить без ведома капитула. Настаивать бесполезно, вы ничего от меня не добьетесь,