Что случилось дальше, мы знаем. Однако далеко не всем известно, что в течение этих и последующих лет Ландрю продолжал регулярно навещать в Клиши свою законную жену и детей, которым дарил личные вещи и даже предметы мебели, некогда принадлежавшие исчезнувшим женщинам.

Председатель доходит до пресловутого черного блокнота. Когда Ландрю просят объяснить, что за десять женских имен в нем значатся, он отвечает без малейшего замешательства:

— Такие записи ведет каждый коммерсант. Это список лиц, с которыми я заключал торговые сделки. Здесь не кроется никакой тайны. Странное дело: достаточно человеку исчезнут, как все воображают, что он мертв! Но ведь этот список не сопровождается, например, такими словами: «Нижеподписавшийся Анри-Дезире Ландрю удостоверяет, что им убиты…»

— Вы правы, так было бы намного проще, — замечает председатель под дружный смех зала.

— Вы пытаетесь представить дело так, будто это список жертв, — продолжает Ландрю. — Но ведь могли быть и другие, не внесенные в блокнот.

Смешки смолкают. От одной мысли о такой возможности пробирает дрожь. Ландрю выбрал смелую манеру поведения, которой будет придерживаться до самого конца процесса. Своими непринужденными, дерзкими репликами он попеременно то вызывает в зале смех, то сеет сомнение, то пробуждает беспокойство. Ему не всегда удается быть убедительным, Однако его самообладание поистине великолепно. В каком-то смысле он выдающийся актер.

Однако председатель явно не расположен играть роль легковерного зрителя. Он ставит вопрос иначе:

— Все женщины, с которыми вы познакомились по объявлениям, легко были найдены, кроме этих десяти. Какого рода дела вы с ними вели?

— Шла война, господин председатель. В стране имелись разоренные области, где после заключения мира мог возникнуть большой спрос на мебель. Поэтому мне пришло в голову заняться скупкой движимого имущества. И я подумал, что с наибольшей вероятностью моими клиентками могли бы стать Одинокие немолодые женщины.

Ландрю не случайно упирает на то, что события, о которых идет речь, происходили во время войны. Осмыслить до конца его «деятельность» невозможно, если забыть, что она разворачивалась между 1914 и 1919 годами, когда миллионы мужчин были мобилизованы и гибли на фронте и, следовательно, миллионы женщин пребывали в одиночестве. В то время па десять женщин приходился в лучшем случае один мужчина брачного возраста. Учитывая это, легко понять поразительный успех матримониальных объявлений Ландрю. На брачном рынке мужчина был в дефиците, и Ландрю этим воспользовался.

Вместе с тем, живя под чужим именем, он имел возможность представляться своим новым знакомым как беженец с севера, каких в парижском округе было тогда не менее десятка тысяч: без жилья, без семьи, часто без документов. История, которую он рассказывал, звучала весьма правдоподобно, вызывая сочувствие у сердобольных людей.

И наконец, еще одно важное обстоятельство: иа протяжении всех военных лет примерно половина французских полицейских находилась в действующей армии, а остальные занимались, главным образом, борьбой с дезертирством и со шпионажем. От родственников исчезнувших женщин, разумеется, поступали заявления, но их некому было рассматривать. И только когда полицейская машина снова заработала нормально, Ландрю был арестован на улице Рошешуар.

Итак, Ландрю утверждает, что он торговец мебелью. Председатель спрашивает:

— Почему вы искали клиенток при помощи брачных объявлений?

Ландрю скромно улыбается и пожимает плечами: — Маленькая коммерческая хитрость, причем вполне невинная! Это льстило их самолюбию. В наших сделках не было ничего противозаконного. Они касались только меня и моих клиенток. Кроме того, все эти дамы… были совершеннолетними.

Снова смех. Право, на этом процессе смеются слишком много. Не смеется только председатель. Он продолжает:

— Почему вы вели с ними разговоры о браке, будучи женатым человеком?

— Я охотно отвечу на ваш вопрос, — парирует Ландрю. — Каждый коммерсант рекламирует свое предприятие как умеет. Тут все средства хороши, если они ведут к достижению желаемого результата. Я никогда всерьез не имел намерения жениться.

С этого момента становится очевидно, что Ландрю выработал твердую систему защиты и не отступится от нее. Он коммерсант. Его брачные объявления в действительности преследовали сугубо коммерческие цели. Мошенник? Вовсе нет. Убийца? Да пет же. Он торговец мебелью, всего-навсего торговец мебелью.

Третий день, 9 ноября 1921 года, среда. Версальский Дворец правосудия по-прежнему переполнен, публика, как и раньше, изысканная. Зато зал суда, напротив, напоминает лавку старьевщика. Перед трибуной, где сидят судьи, выставлена как вещественное доказательство мебель первой жертвы, госпожи Кюше. Эти вещи обнаружены в гараже на вилле Ландрю в Вернуйе.

Здесь столовая орехового дерева, поломанный стол и стулья эпохи Генриха II, бельевой шкаф, часы черного мрамора, зонтик, матрац, мужской пиджак, кое-какие безделушки.

В этой импровизированной витрине есть что-то жалкое и в то же время трагическое. Невольно возникает острое чувство собственной беззащитности и вместе с тем мучительное ощущение неловкости при виде этих убогих чужих пожитков, выставленных на всеобщее обозрение.

Присутствующие как-то сразу притихли. Люди молчат. Они ждут.

Ландрю, судя по всему, единственный, кто чувствует себя в своей тарелке. Он старательно что-то записывает. Председатель начинает допрос.

— Эта мебель была найдена у вас, в Вернуйе. Как вы это объясняете?

Ландрю поднимает голову:

— Эти вещи находились в моем доме, значит они принадлежат мне. Гражданский кодекс гласит, что на право владения мебелью не требуется специальных документов. Попробуйте доказать, что я не Вправе был держать все это у себя!

Таков Ландрю. По складу ума он — идеальный сутяга. У него на все находится юридически обоснованный ответ, и создается впечатление, будто он не вполне отдает себе отчет в том, что его судят за убийства, а не за нарушение правил коммерции.

Прокурор считает нужным напомнить ему об этом. Он в первый раз берет слово. Все взгляды обращаются на него.

— Ландрю, вы заявили следствию, что знаете, где находятся госпожа Кюше и ее сын. Скажите же суду, где они. Я готов организовать любые поиски, которые потребуются. Это может спасти вас.

Голос Ландрю звучит тихо и угрюмо.

— Мне нечего сказать, — произносит он.

— Не намекаете ли вы, что между вами и ею существует какая-то тайна?

— О нет! Но есть интимные вопросы, которые касаются только нас двоих.

— Даже когда речь идет о вашей жизни?

— Да, сударь. Прокурор садится:

— Хорошо…

Председатель возвращается к вопросу о мебели госпожи Кюше.

— Как случилось, что все эти вещи оказались в нашем гараже в Вернуйе? — спрашивает он, указывая на расставленный перед ним скарб.

— Госпожа Кюше уехала вместе с сыном по соглашению со мной, — объясняет Ландрю.

— Что это было за соглашение?

Приняв заговорщический вид, Ландрю слегка подмигивает судьям:

— Здесь, господа, мы с вами подошли к вопросу, на который я отказался дать ответ следствию. Я заключил с госпожой Кюше соглашение частного характера, не противоречащее ни законам, ни общественной морали. Но я не вправе открыть вам, в чем оно состоит.

— Значит, вы отказываетесь отвечать? — спрашивает председатель.

— Категорически.

Председатель переходит к другим вещам госпожи Кюше. Ибо у Ландрю обнаружена не только мебель… Тут и драгоценности, и парики, и даже зубные протезы…

Но главное, что интересует председателя, — это документы. Откуда у Ландрю документы госпожи Кюше?

— Они ей были ни к чему, — безмятежно заявляет Ландрю. — Лучшее тому подтверждение — это то, что она оставила их у меня. Видимо, она пожелала скрыть свое настоящее имя. Она и ее сын, по всей видимости, хотели сохранить инкогнито.

Почему? Никому не ведомо. В том числе и Ландрю, который предпочитает не распространяться на эту тему.