Алисе такие известия пришлись очень не по душе, поскольку она не привыкла, что люди осмеливаются не показываться по первому ее требованию. Здесь же ей не оставалось ничего, как попусту кипятиться, отчего вся ее прислуга отыскивала благовидные предлоги держаться от хозяйки подальше, пока ее настроение не улучшится.
К счастью для всех, Гассан не замедлил откликнуться на зов принцессы в течение часа после возвращения Иштара, и гнев Алисы тут же поутих: она прекрасно понимала, что небезопасно обращать остроту своего язычка против ассасина. Они уединились на целый час, и Гассан ушел уже с наступлением ночи. С исчезновения Сен-Клера к тому моменту истекло три полных дня, и по-прежнему не удалось узнать даже, в каком направлении вести его поиски.
Гассан удалился, но ворота, ведущие к покоям принцессы, пока не закрыли на ночь. Вскоре в сгущающихся во внутреннем дворике сумерках показался еще один посетитель — на этот раз пожилой — и отрекомендовался страже. Капитан стражников немедленно уделил ему внимание и проводил в покои Алисы — прямо в главную приемную залу, где королевская дочь обычно встречала высокопоставленных гостей. Данный визит обещал быть сугубо официальным: аудиенции просил сир Бертран де Перигор, прославленный рыцарь, в 1099 году во время разграбления Иерусалима утопивший город в крови неверных, а сейчас числившийся старшим советником Балдуина Второго. Этот тупой неулыбчивый солдафон явился сюда лишь потому, что король направил его к принцессе с личным поручением. Он отказался сесть и застыл на месте, нетерпеливо барабаня пальцами по массивному серебряному кресту у себя на груди, ожидая, пока капитан стражников доложит о нем Алисе.
Наконец принцесса показалась на пороге залы, смерив Перигора высокомерным и недружелюбным взглядом. Он ответил ей гримасой, в которой читалась не меньшая неприязнь, и резким голосом сообщил, что король немедленно требует ее к себе. Исполнив, таким образом, поручение по передаче послания, доблестный воин без дальнейших разговоров развернулся и покинул залу.
Алиса плюнула в сторону закрываемых за ним дверей, а затем спешно начала приготовления к родственному визиту. Хлопнув в ладоши и вызвав Иштара, она велела ему прислать горничных, чтобы помочь ей одеться, и, всецело доверившись их заботам, начала перебирать в памяти нынешних гостей отца: ее занимало, кто из них мог бы повлиять на это неожиданное приглашение. В любом случае, она не особенно опасалась навлечь на себя монарший гнев, поскольку ее совесть была кристально и потому непривычно чиста, но Алису донельзя разбирало любопытство, зачем отец пожелал ее видеть. Он редко обращался к ней напрямую и никогда — по вечерам, накануне ужина, давно превратившегося в церемонию приема важных гостей, нескончаемым потоком прибывающих из других графств и областей Заморья. Не меньше внимания приходилось уделять посланцам из Рима и многочисленных королевских дворов христианского мира. Встав во главе Иерусалимских владений, ее отец нагрузил на себя обузу вдесятеро большую, чем в бытность его просто Балдуином де Бурком, графом Эдесским.
Через полчаса, когда королевская стража наконец допустила ее в приемную залу, Алиса немало удивилась, застав своего отца одного, да еще в добром расположении духа. Король, несомненно, ждал ее и быстро встал, едва створки дверей распахнулись перед принцессой, но она все же успела заметить, что до этого он сидел, небрежно развалясь, на огромном позолоченном троне и читал некий документ, расправив его руками и подставив под свет яркого факела, вставленного в высокий бронзовый канделябр за его спиной. Алиса вошла, и Балдуин отпустил пергамент, который тут же скатался в свиток.
Расплывшись в улыбке, король торопливо спустился с помоста навстречу дочери. Она улыбнулась в ответ — робко, поскольку не знала истинной причины приглашения, — поспешно сделала реверанс и расцеловала отца в обе щеки. Алиса всегда называла короля папой и сейчас приложила все усилия, чтобы выглядеть в его глазах благовоспитанной скромницей, ничуть не интересующейся, чем вызвано такое непривычное к ней обращение. Ни один человек, включая и ее августейшего родителя, глядя на нее, ни за что не догадался бы, что принцессу глубоко изумило отсутствие всегдашней толпы, состоящей из придворных, просителей и подхалимов. Они вечно путались под ногами и своей суетой портили любую беседу. Некогда отец и дочь встречались запросто и почти ежедневно вели задушевные разговоры, но те времена давно миновали — с тех пор, как граф перевоплотился в короля.
Балдуин нежно пожал ручки Алисы, поднес их к губам и поцеловал, а затем оставил ее и вернулся к столу у стены, заваленному пергаментами и свитками, свидетельствующими о множественных государственных делах монарха. Немного помедлив и изучающе оглядев громоздящуюся перед ним кипу свертков, король выудил из нее некую вещицу, обтянутую кожей. Положив коробочку на ладонь, будто желая взвесить, он полуобернулся к дочери и спросил через плечо:
— Слышала ли ты, дорогая, что к нам из Франции прибыли послы?
Алиса с неподдельным изумлением покачала головой: обычно от нее не укрывались придворные визиты.
— Нет, я даже не подозревала, что к нам кто-то приехал. Когда же они прибыли, папа?
— Сегодня, сразу после полудня. Они пристали в Яффе, и им пришлось ждать, пока подоспеет их свита, чтобы безопасно добраться к нам. Ждали больше недели, и только через восемь дней собрали караван, а затем еще три дня пути… Очень, очень задержались.
— Разве дорога из Яффы до сих пор столь опасна? Мне казалось, что рыцари-монахи навели на ней порядок, нет?
— Навели, навели, дорогая… но силы человеческие не безграничны. Для охраны едущих сюда паломников на монахов возложена обязанность постоянно патрулировать две дороги — в Иерихон и Яффу, но вторая гораздо протяженнее, и нести на ней дозор сложнее. К тому же пилигримов по ней путешествует меньше.
— И что это меняет? С каких это пор паломники стали важнее, чем королевские и вице-королевские послы из христианских земель?
Король поглядел на нее с доброй улыбкой и склонил голову.
— Это как посмотреть. Патриарху вместе с братом Гугом и его несравненными товарищами гораздо ближе к сердцу настоятельная забота о паломниках. Изменить положение мы пока не в силах, и, с моей точки зрения, глупо было бы сейчас настаивать на своем. Но послы тем не менее прибыли, дорогая моя, и кое-что привезли для тебя.
Коробочка была плоская и довольно увесистая, по размеру едва превосходящая Алисину ладонь. От волнения пальцы у принцессы не слушались, и она не сразу справилась с хитроумным креплением, удерживающим красивую кожаную обертку. Можно, конечно, было просто разрезать ремешок, но по неизвестной, непонятной ей самой причине Алиса упорно и осторожно распутывала узел, пока он не распался в ее руках.
Она быстро сняла обертку и во все глаза уставилась на ее содержимое — миниатюру, написанную на небольшой дощечке из тяжелой и плотной древесины. По краю шел бордюр замысловатой резной позолоты, в котором Алисе удалось различить знакомые листья аканта. На портрете был изображен молодой мужчина с вьющимися белокурыми волосами и сияющими голубыми глазами. Даже при допущении, что художник, не желая прогневить заказчика, до известной степени приукрасил копию, принцессе стало ясно, что оригинал был невероятно статен и чрезвычайно хорош собой.
Вначале она так растерялась, что приняла мужчину на портрете за Фулька Анжуйского: два года назад, во время своего краткого посещения Святой земли, граф обручился с ее сестрой Мелисендой. Каким бы мимолетным ни было ее замешательство, первым обманчивым и безрассудным побуждением Алисы было сказать отцу, что он ошибся и следовало послать за другой дочерью. Впрочем, через мгновение она уже поняла, что сама впала в заблуждение: человек на портрете был вовсе не Фульк Анжуйский и даже совсем на него не похож. Этот — светло-русый, а граф — темноволосый и смуглый, к тому же лет на десяток старше. Алиса прекрасно запомнила Фулька, но не как будущего горячо любимого свояка, а как соперника — претендента на отцовскую корону и престол. Она почувствовала нарастающую волну ненависти по отношению к графу и к его будущей пустоголовой женушке, этой вертушке своей старшей сестрице, а затем такое же острое любопытство по поводу незнакомца на портрете. Наконец она озадаченно поглядела на отца:
