Он неохотно перевел взгляд на ее лицо и кивнул:

— Договорились.

— Хорошо. Теперь послушай внимательно.

Она согнула колени и понемногу опустилась к нему, оставаясь, впрочем, вне его досягаемости, но притягательно доступной для глаз.

— Взгляни на меня, Одо. Посмотри на все это и реши для себя. Ты больше никогда не увидишь, не потрогаешь, не поцелуешь и не поласкаешь меня, мое тело — никоим образом, ни разу — если шепнешь хотя бы словечко о нашем сегодняшнем разговоре кому бы то ни было — моему отцу ли, или его святейшеству патриарху-архиепископу.

Одо отпрянул настолько, насколько позволял диван. Брови его поползли вверх от изумления и недоверия, но Алиса уже рухнула на него и примостилась сверху, позволив его плоти снова наполнить свое лоно.

— Ощути же меня, Одо, почувствуй и потом спроси себя, правду ли я говорю и можно ли мне верить.

Ее жар отодвинулся от епископа так же стремительно, как и настиг его. Алиса снова встала и отпустила юбки, совершенно скрыв под ними ноги.

— Ты веришь мне?

Одо Фонтенблоский медленно кивнул и с расстановкой произнес:

— Я тебе верю… решительно и безоговорочно. Я не имею представления, почему ты обращаешься ко мне с подобной просьбой и что побуждает тебя выдвигать такую угрозу, но она очень явственная, и у меня нет желания прослеживать ее исполнение. Я ничего не скажу, никому. Но на смертном одре я все еще буду недоумевать о причине.

Алиса, переполнившись радостью, развеселилась, и ее смех был бесконечно милым — редкое свидетельство того, что принцесса совсем недавно была ребенком и еще не успела позабыть прежние проделки и проказы. У Одо в который раз сжалось сердце при виде этого быстротечного волшебства.

Не будешь, — воскликнула она, прокружившись на одной ножке, — не стоит, мессир. Я сейчас вам все объясню, зачем это нужно…

Она застыла, стоя на цыпочках. Глаза у нее все еще по-детски светились от радости.

— Впрочем… расскажу потом… когда мы наконец добудем себе наслаждение.

Алиса снова задрала юбки, подобрав их к самой талии, и медленно подошла к епископу, лениво и распутно облизывая губки. Приблизившись вплотную, она увидела ответ Одо на свои действия. На этот раз не возникло ни ограничений, ни отказов, и их слияние было молниеносным и пламенным и закончилось, едва начавшись.

Долгое время оба лежали, тесно сплетясь телами, недвижные и обессилевшие. Тени в комнате ощутимо сместились, пока Одо наконец не заговорил:

— Почему вы хотели так строго наказать меня за обращение к вашему отцу? Вы обещали объяснить.

Епископ и принцесса уже снова чинно сидели за столом у окна, угощаясь охлажденным вином и сладостями. По их одежде невозможно было угадать, чему они недавно предавались.

— Я объясню, но сначала скажи-ка мне вот что: ты действительно считаешь, что монахи-рыцари подрывают Храмовую гору?

— Да, считаю.

— Прекрасно. А ты знаешь, что под ней?

— Под Храмовой горой? — улыбнулся Одо. — Думаю, ничего, разве что у горы есть корни.

— Знаешь ли, откуда происходит ее название?

Одо пожал плечами:

— От еврейского храма, который Ирод выстроил на ее вершине.

— На вершине, склонах и в окрестностях. Этот храм был огромен, Одо, гораздо больше, чем ты думаешь, глядя на остатки его руин. Он занимал обширную территорию — я знаю, потому что Вармунд сам мне говорил. Он серьезно интересуется историей Иерусалима и этого храма в частности. Знаешь ли ты, когда его разрушили?

— Знаю, что очень давно.

— Да. И храм, и город, и большинство его жителей были уничтожены более тысячелетия назад римским полководцем Титом, а тех, кто спасся, раскидало по всему свету. Вообрази только, Одо, — больше тысячи лет назад. Город был отстроен заново, уже не евреями, потому что их не осталось никого в живых в целой Иудее, но храм без исконных верующих восстановить было невозможно. С тех пор он так и лежит в руинах, позабытый-позаброшенный… Причина понятна: римляне не оставили от него камня на камне, они окончательно смели его с лица земли.

Одо кивал, размышляя, потом спросил:

— Все это так уж важно?

— Конечно важно, раз уж тебе кажется важным то, что монахи-рыцари подрывают Храмовую гору. Зачем кому-то бесцельно долбить скалу, чтобы в конечном счете наткнуться на обломки строения, разрушенного тысячу лет назад? Что они могут там искать?

— Спрятанные сокровища?

— Тысячелетие спустя? Какие еще сокровища, да и как они прознали про них?

Одо просиял:

— У них есть карта. Должна быть.

— Какая карта, откуда, кто ее рисовал? — В голосе Алисы сквозило недоверие, но она упорно над чем-то размышляла, просто озвучивая свои мысли. — Вармунд говорил мне, что храм Ирода был достроен уже во времена Иисуса и закончен незадолго до своего разрушения… А нам известно, что римляне порылись в нем и вынесли оттуда все, что попалось под руку, — практически все ценное, что можно было обнаружить в самом храме или в его окрестностях. Они ведь этим всегда отличались. Однако Вармунд упоминал также, что, по дошедшим до него слухам, храм Ирода предположительно был воздвигнут на месте другого, более древнего и не такого огромного. Изначально там стоял храм Соломона.

— Вы о царе Соломоне, Законнике?

— Разве ты знаешь другого Соломона, построившего храм?

Одо промолчал, будто не заметив язвительности в ее голосе. Алиса меж тем продолжала:

— Но я не могу понять одного: если монахи, как ты и предполагаешь, действительно ведут раскопки, то почему именно там, в заброшенных конюшнях, тем более в голой скале?

— Потому что там можно рыть.

У Одо, очевидно, не возникало ни малейших сомнений на этот счет. Он скрестил руки на груди и пояснил, покусывая нижнюю губу:

— Подумай сама. Там они могут делать это тайно, тогда как в любом другом месте они своей долбежкой уже привлекли бы всеобщее внимание и у людей возникли бы вопросы. Конюшни сейчас в распоряжении монахов, король сам позаботился поселить их там. И пусть работа от этого становится куда труднее и изнурительнее, причины проведения раскопок именно в конюшнях куда как просты: скрытность, безопасность и удобство — невзирая на неудобства.

— Нет. Я вовсе не оспариваю твои доводы, они вполне разумны, но здесь кроется что-то куда более весомое. Сокровище где-то поблизости. Вряд ли они стали бы рыться в конюшнях, несмотря на логичность твоих умозаключений, если бы до цели пришлось прокопать добрую милю.

— Здравое суждение.

— Стало быть, они узнали нечто такое, что явилось подлинной и достойной причиной для поисков… каких-то спрятанных сокровищ? Они, несомненно, что-то узнали… Имей в виду, Одо, они ведь монахи — монахи-новички, в порыве воодушевления поклявшиеся жить в бедности. Таким образом, разумным будет предположить, что они пока невосприимчивы к пороку стяжания. Тем не менее что бы они там ни обнаружили, этого оказалось достаточно, чтобы отвратить их от недавно принесенных обетов. — Она жестом предупредила любую попытку перебивать себя, хотя Одо и не собирался с ней спорить. — Ты, как благородный и преданный подданный, желаешь передать эти сведения моему отцу, поскольку так велит тебе долг. А мой отец прислушается к твоим словам и дознается правды. Все, что будет обнаружено, немедленно попадет в королевскую сокровищницу — на благо всего государства. И кто знает, может, ценность находки будет столь велика, что и тебе перепадет кусочек за твою верность…

— Ты говоришь так, словно сама не веришь в ее ценность.

— Почему же, верю. Сокровище, вероятно, доставит много радости… моему отцу. Оно станет источником богатства, возможно, бессчетного — такого, о котором он и помыслить не мог. Но он не обязан ни с кем им делиться, потому что он — король, а сокровище будет найдено в его владениях. Оно отойдет к нему… в личную собственность.

— Ясно, — поморщился Одо. Он медленно кивнул и лишь затем отважился на полуулыбку: — А ты бы хотела, чтобы оно отошло лично к тебе?