Размышляя об этом, Балдуин в глубине души чувствовал досадное беспокойство, и виной тому было донесение, полученное им накануне. В нем значилось, что из Сирии надвигаются новые силы, не имеющие ничего общего с турками. Слово «сарацины» мало что говорило королю — он раньше слышал, что так называют неверных, живущих где-то там, за тридевять земель, но даже не думал придавать этим сведениям сколько-нибудь серьезного значения. Теперь, судя по донесениям осведомителей, в бескрайних сирийских пустынях, прямо у его границ кишели орды мусульманских воителей, называвших себя сарацинами, — лишнее свидетельство того, что котел тамошних исламистских группировок и течений по-прежнему бурлил вовсю.

Балдуин уже прикидывал, чего будет стоить собрать его вечно рассредоточенное и изнемогающее под гнетом налогов войско, как вдруг осторожный кашель рядом напомнил королю, где он находится. Он увидел, как густые клубы ладана, поднимающиеся из кадильниц, окутывают врачующуюся пару, стоявшую у центрального алтаря. Последовав примеру остальных, Балдуин встал, поддержал жену под локоть и глубоко вздохнул, а затем вместе со всеми пропел во здравие молодых Те Deum.[28]

Немного времени спустя, выполнив все возложенные на него формальности по отношению к королю и патриарху, епископ Одо Фонтенблоский отстранился от общей массы гостей и со стороны наблюдал, как королевская процессия покидает церковь, направляясь во дворец, где в главной зале будет проходить свадебный пир. Неожиданно его внимание привлек в высшей степени нежелательный персонаж — доносчик Грегорио бочком пробирался к нему, украдкой, но весьма многозначительно поглядывая на епископа. Когда шпион наконец подошел вплотную и остановился, ожидая расспросов, Одо, нахмурившись, даже не стал скрывать своей досады:

— Ты сошел с ума! Как ты посмел в открытую подойти ко мне? Я просил даже не приближаться, если только я сам за тобой не пошлю!

Человечек, по своему обыкновению, казалось, вовсе не заметил епископского гнева. Он лишь скривил лицо, склонил голову набок и как-то неопределенно пошевелил плечами:

— Но вы велели прийти к вам тотчас же, как только я раздобуду доказательства виновности монахов, что живут в храмовых конюшнях.

— Ты добыл их? — опешил Одо.

— Можно сказать, — снова двинул плечами лазутчик. — Они говорили о сокровищах, которые отрыли в основании храма.

— В основании… чего? Храма? Ты не ошибся?

— Жизнью клянусь. Один из их сержантов, которому я хорошо приплачиваю за его чуткие уши, подслушал беседу двух монахов о сокровищах. Они отыскали золото и драгоценности, а также коллекцию манускриптов.

Одо отвернулся, предоставив шпиону любоваться собственной спиной, а сам принялся лихорадочно взвешивать сроки и возможности. Ввечеру у него было назначено любовное свидание, столь давно ожидаемое и условленное со всей тщательностью, — с молоденькой мусульманкой Аруной, дочерью шейха Фахра ад-Камиля. Епископу ни за что не хотелось откладывать встречу: все родственники девушки, и особенно мужчины, были сейчас здесь, во дворце, на свадьбе Алисы и принца Антиохийского, что давало священнику великолепную возможность без помех усладить себя юными прелестями Аруны, не подвергаясь вечному унизительному страху быть застигнутым врасплох и убитым на месте. Одо заранее устранился от празднества под благовидным предлогом особого патриаршего поручения, отговорившись также тем, что он выдерживает последний день двухнедельного поста, наложенного на себя в виде епитимьи.

Неожиданное вмешательство хоть и расстраивало слегка его планы, зато знаменовало новый поворот событий, обещавший блестящие — да что там, невероятные, неограниченные! — возможности обогащения. Прибыль в чистом золоте и драгоценностях… Алиса задурманила себе голову, носясь со своим выгодным браком; она собиралась уехать из Иерусалима тотчас, как сюда прибудет ее молодой жених Боэмунд. Никаких сомнений нет, что она теперь и думать забыла о каких-то вредоносных монахах и их подземных делишках. Если же в донесении Грегорио есть хоть крупица правды, то самые дерзкие ожидания Одо могут претвориться в жизнь, поскольку ни у кого больше нет сведений о зарытом кладе — большом или малом. Если он сейчас поторопится, не забывая про здравомыслие и осторожность, то будет готов к решительным действиям сразу, как только Алиса благополучно отбудет из Иерусалима. Тогда он явится к королю осененным славой героем и заодно приберет к рукам немалую долю найденных сокровищ, чтоб распорядиться ими по собственному усмотрению.

При допущении, что сведения точны и соответствуют действительности, размышлял Одо, нужно будет вызвать рыцарей-монахов на встречу с патриархом, там же изобличить их и взять под стражу. Король непременно затеет дознание, а Грегорио тем временем быстренько проведет в подземельях небольшой досмотр. Этот пройдоха-шпион смыслит в том, как половчее обделать все дело в обмен на обещанный ему изрядный куш — часть сокровищ, которые обнаружатся там до прихода королевских казначеев. Размер вознаграждения они еще обсудят, но Одо заранее не собирался соглашаться менее чем на половину общей доли клада, а Грегорио… Что ж, он всего лишь хилое ничтожество и вряд ли доживет до раздела драгоценного имущества.

Священник порывисто обернулся и увидел, что Грегорио терпеливо таращится на него. Они остались одни: все гости давно отправились во дворец.

— Пойдем же, мне надо снять облачение. Поговорим, пока я переодеваюсь. Иди за мной.

— Как зовут сержанта, которому ты приплачиваешь?

Они уже пришли в личные покои епископа, и Одо начал снимать с себя парадные одежды. Человечек ответил со смешком:

— Его зовут Джакомо Версаче. Лучше наушника не сыщешь. Я сам внедрил его в ряды братьев-сержантов — давным-давно, когда мы только начинали следить за этими монахами. С тех пор он живет в общине, и ему вполне можно доверять. Это он тогда нашел брата Стефана, то есть рыцаря Сен-Клера, после похищения.

— Он и вправду столь надежен?

— Для меня — да, хотя такой отзыв для вас, вероятно, мало значит. Но, если вы спрашиваете, можно ли ему верить, я скажу — да, вполне. Уверяю вас, Джакомо теперь свой в общине; он принадлежит к той редкой породе людей — для соглядатая незаменимой — что обладают талантом невидимки. Его никто не замечает, а он меж тем постоянно трется возле монахов — скромный трудяга с ушками на макушке. Тех двух братьев, чьи разговоры о сокровище он и подслушал, зовут Сент-Аньян и Гондемар. Версаче как раз оказался в конюшнях — по чистой случайности. Когда рыцари вошли, он тихонько сидел среди тюков сена, поэтому они решили, что никого больше рядом нет. Он своими ушами слышал, как они беседовали о сундуках с золотыми и серебряными монетами, о ларцах с драгоценностями, целую тысячу лет хранившихся в подземных коридорах внутри горы, в основании храма. Они рассуждали, что смогут пустить эти сокровища на покупку оружия и снаряжения… и лошадей. Версаче разобрал все до мелочей. Он не спешил покидать свое укрытие даже тогда, когда они уже совершенно точно ушли: ему больше года пришлось выгадывать эту удачу, и он не собирался по глупости ставить себя под удар. Впрочем, выбравшись из конюшен, он немедленно пришел прямо ко мне.

— Ты вознаградил его?

— Да, тем, что имел. Много дать я ему не мог, но на кувшин вина наберется. За последствия пития я не опасаюсь, потому что достаточно знаю Джакомо — он еще скрытней, чем даже я. Так или иначе, я пообещал впоследствии одарить его куда более щедро.

— Надо, чтобы ты потом показал его мне… Полагаю, он знать не знает, что ты служишь у меня?

— А зачем ему знать? Он работает на меня, и оплачивать его труды — моя забота. А больше ничего его и не интересует.

— Вот и отлично. А теперь перейдем к тем двум монахам… Как ты их называл?

— Арчибальд Сен-Аньян и Гондемар. У второго только имя.

— Запиши их: там, на столе, найдешь перо и чернильницу.