— Стефан — это который однажды исчез? Помню, помню, какой грай тогда поднялся. Весь город вверх дном перевернули, с ног сбились, разыскивая его. Потом он вроде нашелся, и еще прикидывался, что память у него отшибло. — Епископ презрительно хохотнул. — Пришел бы он ко мне на исповедь! Я бы пришпорил его память!

— Братия поверила ему, — строго перебила его Алиса. — И это неудивительно. Его старшие наставники, рыцари де Пайен и Сент-Омер, не какие-то простаки. Но потом, около месяца назад, блудный брат исчез снова, и с тех пор его никто не видел.

— А куда он поехал, ты знаешь?

Одо заметил, как сверкнули ее глаза, и понял, что оплошал.

— Прости, я не подумал. Откуда тебе знать…

— Разумеется, неоткуда. Мне неизвестно ни куда он отправился, ни где был все это время. Зато сейчас я могу утверждать, что он уже на пути домой. Едет вместе с одним моим… преданным помощником.

Одо сделал вид, что не заметил нотки колебания в ее голосе. Сам он все сильнее хмурился:

— Откуда же у вас такая осведомленность, сеньора, и почему вас вообще заботит судьба какого-то немытого, запаршивевшего монаха?

Брови принцессы изогнулись, словно она искренне удивлялась недостатку сообразительности у собеседника.

— Все дело не в нем самом, а в его занятиях, разумеется. Как же ты не понимаешь, Одо? Он единственный из всех его товарищей уезжает далеко и надолго — все остальные даже не выходят за пределы конюшен. Когда он исчез во второй раз, я задалась вопросом, где он пребывает в такие периоды. К кому он наведывается, с кем разговаривает? И самое важное, что он, может быть, увозит и привозит обратно, совершая эти поездки?

Она сидела и спокойно изучала выражение лица епископа, пока тот обдумывал ее слова. Наконец Одо выдал свои мысли:

— Значит, ты приставила шпионов, чтобы следить за ним. Так тебя следует понимать?

— Всего одного шпиона… но такого, что ему ведомо, где в пустыне лежит каждая песчинка. Ты его не знаешь — и не узнаешь, а меж тем он выследил этого монаха и везет его обратно.

— Для встречи с тобой?

— Нет, для возвращения в орден. Я же хочу, чтоб ты с ним побеседовал. Я подскажу, о чем спрашивать, и ты попробуешь дознаться, в чем там дело, а потом передашь все сведения мне.

— Но ты сама только что предупредила, что мы больше не увидимся.

— Ах, нет, — покачала головой Алиса, — я предупредила лишь, что наши приятные отношения окончены: я больше не могу компрометировать себя. Теперь это совсем небезопасно, а уж как глупо — слов нет! Не могу же я оставаться невестой влиятельного вельможи и тут же рисковать быть застигнутой врасплох, милуясь с епископом святой Церкви?

Одо молча проглотил упоминание о «влиятельном вельможе», мимоходом задумавшись, кто бы это мог быть, но его тут же затянула едкая пучина раздражения.

— Не помню, чтобы прежде это тебя заботило, — огрызнулся он, злясь на собственную несдержанность и беспомощность своих слов.

— Прежде я не была невестой. А теперь я выхожу замуж за принца Боэмунда Антиохийского.

Ее признание живо утихомирило епископа, выпустив весь пар его негодования. Боэмунд Антиохийский — могущественное и зловещее имя, хотя речь шла, как сообразил Одо, о сыне, а не об отце. Боэмунд Первый еще при жизни приобрел печальную славу, благодаря своей болезненной гордыне, дурному характеру и бесповоротным, замешанным на крови разрешениям любых ситуаций, поэтому священник вовсе не намерен был навлекать на себя неудовольствие его сына, Боэмунда Второго. Он неуверенно откашлялся и поинтересовался, давно ли Алиса узнала о помолвке. Та рассеянно покачала головой, предаваясь каким-то своим мыслям:

— Я услышала о ней всего лишь на днях, но наши отцы дружили, и оказалось, что они сговорили нас, пока мы были еще младенцами.

Одо, отныне решивший соблюдать благоразумие и искренность в отношениях с принцессой, все-таки позволил себе последний жалобный ропот разочарования.

— Ага, — хмыкнул он, — теперь я все понимаю… от меня требуется потихоньку удалиться в тень. И это вся награда за верную службу?

— Нет, за твою верную службу ты получишь вознаграждение сполна. Я уже позаботилась о том, чтобы найти себе достойную замену.

Одо так и застыл с открытым ртом, не находя подходящих слов, а Алиса расхохоталась:

— Ну, вижу, вижу — ты уже вообразил такое, что и выговорить нельзя. Послушай же, а потом реши сам, права ли я. Ты слушаешь?

Он молча кивнул и опустился на край кушетки, а принцесса присела перед ним на корточки, положив руку Одо на колено, и искательно заглянула снизу в его глаза:

— Я уже говорила тебе сегодня, что тебя возбуждают опасность и риск. Ты помнишь?

Епископ неохотно кивнул.

— Еще бы тебе не помнить. Именно поэтому ты так прикипел ко мне… к тому же твое наслаждение не было бы столь острым, будь я постарше. Мне было четырнадцать, когда мы впервые обладали друг другом, не так ли? Четырнадцать, мессир епископ! Вот где кроется настоящее удовольствие и возбуждение: если бы нас застали вместе, если бы мой отец узнал только, что ты развращаешь его дочь, он в тот же день снял бы тебе голову с плеч и не посмотрел бы на твой сан. Разве я не права? Скажи честно!

— А если и права? Не понимаю, чего ты добиваешься, вытягивая у меня это признание?

— Хочу обеспечить тебя новой утешительницей… помоложе меня, но столь же осторожной и, вдобавок, обещающей тебе гораздо больше приключений и опасностей.

Епископ подозрительно сощурился на Алису:

— Кто же она? Я ее знаю? А она меня?

— Да… и нет — вот ответ на твои вопросы!

— Что же это такое? Ты решила дразнить меня своими загадками?

— Ни в коем случае. Помнишь ли ты ночь, когда мы были втроем?

Епископ распрямился. Да, он прекрасно запомнил ту ночь, поскольку единственный раз смог остаться с Алисой до рассвета — и еще потому, что тогда их было трое… Принцесса пригласила для любовных утех молоденькую девушку, почти девочку. Та явилась к ним во мраке и принимала участие во всех безумствах, не произнося при этом ни слова. Когда к утру развратная парочка истощила свои силы, незнакомка так же таинственно исчезла. Он запомнил ее юность и свежесть, маленькие, еще не оформившиеся груди и тело — гибкое и ненасытное, но в то же время упругое и крепенькое, как у уличного сорванца.

Одо с трудом сглотнул и кивнул в ответ на Алисин вопрошающий взгляд.

— Это она и есть. Тебе она понравилась, но ты ее не видел; ты ей тоже понравился, и скоро она узнает тебя поближе.

— Она так юна.

Во рту у Одо так пересохло, что он мог только сипло шептать.

— Еще нет и четырнадцати. Младше меня начинающей, но не менее страстная и гораздо более опытная.

— Откуда же опыт?

— Как откуда — от меня, конечно! — звонким каскадом зазвучал у него в ушах Алисин смех. — Мы с ней очень, очень сдружились.

— И что же… — Одо все еще не мог справиться с дыханием, — в чем же кроются обещанные опасности?

Принцесса посерьезнела:

— Ее зовет Аруна. Она мусульманка, из приличной семьи. Ее отец — шейх Фахр ад-Камиль. Сейчас он чтит закон и ведет себя мирно, но совсем недавно славился крайней жестокостью. Если только он застанет тебя с ней — или даже просто заподозрит, что ты косишься на его дочь, — он подвергнет тебя медленной и мучительной смерти. — Она передернула плечами. — Зато ты насладишься Аруной — свежей, смышленой, красивой, страстной, опытной в любви… Она недовольна своим уделом и предпочла бы жить среди франков, охотно соблюдая их обычаи. Но, как и мне, ей скоро предстоит покориться неизбежному — выйти замуж за того, кого назначит ей отец. Тогда она станет жить в гареме у какого-нибудь дряхлого сарацинского воина, и всем ее развлечениям придет конец. А пока что отец — у нее под каблуком и исполняет все ее пожелания. Он и позволил Аруне проводить почти все время здесь, во дворце со мной, ее лучшей подругой, и она попытается продлить удовольствие настолько, насколько это возможно.

— Как долго я могу на нее рассчитывать?