Золото, кстати говоря, мы с Кольбейном уложили в похожие горшки, найденные в подземелье. Я еще пошутил, как бы нам не осыпать вратников золотым дождем вместо огненного.
Через два дня достигли первого лагеря, расположенного близ деревни Хенсек. Прежде чем идти на приступ, я отправился на рекогносцировку пешком (точнее будет сказать — ползком), взяв с собой лишь Улоша. Мы старательно укрывались, пока осматривали лагерь со всех сторон, хотя часовые довольно редко выходили из ворот, предпочитая отсиживаться в тепле караульных изб. Этот лагерь, в отличие от Мулетана, был точным подобием ромейского каструма и имел ворота в каждой из четырех сторон квадратного вала. У этого квадрата была длина стороны три стадии и два плетра.
Так-так… Я задумчиво поджал губы. Видимо, здесь нужно применить иную тактику, чем при Мулетане.
Мы вернулись к нашему воинству, и я приказал стрелкам и телохранителям скрытно подойти к лагерю со стороны леса и ждать там, пока вратники не выскочат к ним под выстрел. А сам с остальной ратью двинулся к противоположным от леса воротам, выдвинув вперед сани с баллистами. Когда мы приблизились, часовые приняли нас за своих и даже отпускали шуточки насчет волчьих шкур. Но когда расчеты засуетились, заряжая три баллисты, когда мы подстрелили нескольких из охранников, остальные поняли свою ошибку и принялись колотить в висевший над воротами большой бронзовый гонг с головой дракона на обращенной к нам стороне. В лагере поднялась суматоха, которая переросла в панику, когда обрушились три первых горшка с холлерной. После еще трех залпов я крикнул вместо «файр!»: «Хватит!», поскольку нас ждало еще четыре подобных лагеря и я хотел поберечь невосполнимый запас снарядов.
Моя надежда сбылась — огонь разгулялся не на шутку, и с другой стороны лагеря вскоре донеслись истошные крики вратников, пытавшихся спастись в лесу и гибнущих под стрелами моих лучников. Я взмахнул рукой, и наша рать двинулась к валу. Мы были от него в тридцати шагах, когда ворота распахнулись и нам навстречу высыпала нестройная толпа, в которой далеко не все успели облачиться в доспехи, хотя бы кожаные. Наша конница налетела на них, рубя как лозу и загоняя уцелевших обратно в пекло лагеря. Многие предпочли броситься в бушующий пожар, лишь бы не попасть к нам в плен.
Через какие-то два часа все было кончено. Когда мы подсчитали потери, то оказалось, что у нас всего трое раненых. Я сперва не поверил, но потом сам убедился, что все убитые носят приметные желтые перья на шапках. Но я никак не мог взять в толк, почему вратники спасались только через «передние» и «задние» ворота, даже не пытаясь открыть боковые. Когда пожар догорел, я осмотрел лагерь и обнаружил перед «боковыми» воротами особенно много головешек. Вот тут-то я наконец понял, в чем дело: вратники этими воротами зимой не пользовались и складывали перед ними запасы дров для всего лагеря.
Дальше все шло по той же схеме. Мы подходили к очередному лагерю, стрелки занимали позицию в лесу напротив ворот, выдвинутые баллисты делали прямо с саней несколько залпов, а потом конница рубила выбегавшую к ней навстречу беспорядочную толпу. Сбой эта схема дала только в последний раз. Видимо, из предыдущего лагеря кто-то сумел ускользнуть живым и предупредить своих дружков в Смартигане.
Когда мы подъезжали к нему, я вдруг вспомнил, что первая разгромленная мной банда была именно из этого лагеря, и улыбнулся. Что ж, это символично. С уничтожением банды из Смартиганского лагеря я начал свою войну с вратниками, а закончу ее уничтожением самого осиного гнезда. Историкам и поэтам это должно понравиться.
Однако при виде сверкавших сталью перед лагерем стройных рядов пехоты с конницей по флангам мое радужное настроение живо поблекло. Но я быстро совладал с собой и задумался о том, как бы дать им бой на выгодных для нас условиях. Я не сомневался, что мы победим, поскольку нам противостояло не более полутора тысяч вратников, и мы могли задавить их численным перевесом. Но мне хотелось и тут обойтись наименьшими потерями. Я к этому успел привыкнуть.
Итак, почему они вышли из лагеря и построились? Ну хотя бы потому, что не хотят сгореть заживо. Но ведь они могли просто скрыться в лесу, там мы бы не стали за ними гоняться. Значит, тот неведомый беглец не смог точно определить нашу численность, и вратники понадеялись, что мы ослаблены предыдущими боями и нас удастся одолеть.
Отлично, не будем выводить их из этого приятного заблуждения.
Упиравшийся в лагерь зимник выходил из леса на поле перед каструмом. Я вывел на него лишь стрелков и акритов, велев конной знати оставаться в лесу, держась на левом фланге и ожидая семана. Мы построились напротив вратников — спешившиеся акриты и выдвинутые клином вперед конные стрелки с телохранителями, — и спокойно стояли, не обращая внимания на оскорбительные крики. Наконец я приказал медленно двигаться вперед, утаптывая снег. Когда мы приблизились к врагу на расстояние в 800 шагов, я велел остановиться и дал знак следовавшим вплотную за нами саням с баллистами. Расчеты засуетились, и вскоре через наши головы полетели горшки с холлерной. Иные из акритов, заробев, даже приседали, но большинство с любопытством следило за реакцией вратников. Судя по их дружному вою, они по достоинству оценили наши подарки и, не зная, что снарядов у нас едва хватит на пять залпов, сподобились наконец пойти в наступление. Разумеется, они снег перед собой не утаптывали, поэтому, как и под Мулетапом, их ряды быстро расстроились и до нас докатилась бесформенная толпа. Стрелки опять обрабатывали не утратившую порядка колонну на зимнике, телохранители отбивали натиск конницы на правом фланге, а акриты ощетинились копьями и стойко держались под напором толпы. Вот тут-то я и велел трубить семан нашей засадной коннице.
Арантконцы вырвались на поле и помчались к пытавшемуся обойти нас с левого фланга правому конному крылу вратников. Разумеется, у наших всадников кони тоже вязли в снегу, и сильного удара от них ждать не приходилось, но вратники, увидя, что к нам подходят свежие силы, ударились в панику и заметались, не зная, что предпринять.
Вот тут их и накрыло последним залпом баллист. Это послужило последней каплей: вратники бросились бежать в лагерь, а мы наступали им на пятки и не давали оторваться.
У ворот образовалась страшная свалка, и мы замкнули толпу вратников в тесный полукруг, концы которого упирались в лагерный вал, и постепенно сужали его, уничтожая всех, кто еще сопротивлялся. Сжав клещи, мы ворвались на плечах противника в лагерь и носились по нему, преследуя и убивая врагов. Лишь дважды остановилась рука нашего воина с занесенным для рокового удара мечом. В сарае были обнаружены закованные в цепи оборванцы, закричавшие: «Мы свои, свои, АНТЫ!», а в избе мы нашли пятерых бритых людей в дорогих шубах, но без желтых перьев на шапках. И тех, и других после боя привели ко мне, и выяснилось, что закованные в цепи были непроданными летом рабами (их не успели вовремя доставить в лагерь), а пятеро в шубах и есть те самые загадочные «глеры», о которых упоминал свыше года назад Дундур. Они оказались просто-напросто ромейскими купцами и держались довольно нагло и вызывающе, требуя, чтобы им выдали товар, за который ими якобы уже уплачено. Я уже собирался вытолкать их из лагеря в шею, как вдруг один из раскованных рабов выхватил из-под лохмотьев кривой ухрелльский нож и бросился прямо ко мне. Я схватился за кинжал, но, прежде чем успел извлечь его из ножен, между мной и убийцей вырос Улош, молниеносно перехвативший руку с ножом. Но оборванец оказался не менее проворным и, ловко перебросив нож из правой руки в левую, попытался перерезать Улошу горло. Улош сумел уклониться и отбить удар, но убийца вырвался и ткнул его ножом в грудь. Он все-таки хотел, обогнув Улоша, кинуться на меня, но подоспевший Гейр снес ему полчерепа топором. А Улош как-то странно пошатнулся и осел на снег. Я упал на колени рядом с ним и приподнял ему голову.
— Улош, что с тобой? Ведь это же просто царапина. — Я коснулся пореза у него на шее. — А этого, — показал я на неглубокую рану на груди, — могло и вовсе не быть, если бы ты послушался меня и надел кольчугу.
