После столь мощной синхордии с приобретением отчего наследия дальнейшее представлялось мне сущими пустяками, и я полагал, что теперь уже не встретится ничего такого, с чем я не справлюсь одним взмахом заговоренного меча.

Но вскоре мне пришлось признать, что магический меч — это все-таки не волшебная палочка и отнюдь не решает всех проблем бытия. Особенно бытия одинокого всадника в одичалой округе…

После того как я снова проплыл на арсингуе вниз по Магусу, огибая вторую полосу зарослей терновника, пару дней я действительно проехал без приключений и, как выражается сами-знаете-кто, «не было ничего такого, о чем стоило бы рассказать». Но на третий день…

Прежде всего, в тот день я въехал в лес. Это меня несколько удивило: ведь до сих пор мне попадались только запущенные фруктовые сады, причем в иных кто-то что-то да делал, по крайней мере урожай собирали. А тут — истинно дикий вековой лес, какой ожидаешь найти, ну, скажем, дома в Антии, но никак не в стране, которая сама себя именует «цивилизованной». Однако я не стал ломать голову над этой странностью, списав ее на обычные ромейские вывихи, а просто обрадовался этому бору, надеясь добыть дичи на жаркое. Ведь после того зайца, выскочившего на меня за вечер до обретения Крома, мне ни разу не встретилось зверушки крупнее мыши, даже птицы, и те летали за пределами досягаемости моего лука. Так что эти три дня я питался одними фруктами и ягодами, к тому же не всегда зрелыми…

Поэтому, въезжая в лес, я кое на что уповал, но чем дальше углублялся в чащобу, тем большее испытывал разочарование. Разочарование оттого, что лес выглядел зачарованным: мало того что в нем не попадалось звериных троп, но и вообще не слышалось звуков: ни щебетания птиц, ни стрекотания белок, ни стука дятла. Ничего! Завидев муравейник, я даже остановил Уголька посмотреть, а есть ли там муравьи или и правда не осталось ничего живого.

Увидев деловитых мурашей, я несколько успокоился, — стало быть, этот лес не заколдован, нужно лишь поскорее проехать его, не ночевать же в таком жутком месте.

Я отпустил поводья и предоставил Угольку самому найти выход из чащи, благо он это умел делать лучше меня. Продираясь через заросли, я заметил, что в этом лесу много камней самых разных размеров, но не больше коня. И мне подумалось, что теперь понятно, почему ромеи не «цивилизовали» этот лес даже во времена своего величия — ведь тогда пришлось бы убирать уйму валунов.

Лес между тем редел, а камней попадалось все больше. Внезапно я выехал на поляну, чуть ли не сплошь заваленную камнями. Оставался лишь невысокий бугор в центре, и то его венчал каменный болван.

Движимый любопытством, я слез с Уголька и, перебравшись через камни, подошел к бугру и внимательно осмотрел болвана.

Я не случайно называю его болваном, а не статуей, поскольку ни один уважающий себя скульптор не стал бы ваять такого… болвана, чтобы не выразиться гораздо крепче. Вдвое ниже меня, с непропорционально большой головой, сплетенными на животе ручонками и столь же маленькими кривыми ножками. Словом, типичный болван, высеченный каким-то варваром в качестве идола. Впечатление он производил преотвратное, особенно его физиономия с разинутым в крике ртом. Гримаса являла собой невероятную смесь страха, злобы, коварства, злорадства и еще целого букета чувств — сплошь неблагородных. Приглядевшись повнимательнее, я обнаружил еще одну особенность идола. Тот предполагаемый варвар-ваятель, похоже, мог кое-чему поучить даже самых именитых скульпторов. Мне еще не доводилось видеть такое искусное соединение разных пород поделочного камня — чего стоили одни агатовые глаза на лице из мориона. Они смотрели прямо как живые. Да и волосы из черного обсидиана производили впечатление. Равно как и тело из гранита, казавшееся одетым в штаны и куртку неизвестного покроя. И кривые ноги казались обутыми в красные сапожки благодаря изображавшему их сарду.

Я сначала не мог понять, кого же мне напоминает этот болван, а потом все-таки сообразил. Да это же гном! Именно такими их и описывают, не хватает только красного колпачка. Но тогда возникает вопрос: кто мог сделать своим идолом гнома? Я ответил на это вслух:

— Видно, поклонявшиеся этому болвану сами были порядочными болванами.

И тут рядом со мной кто-то хихикнул. Я вздрогнул и закрутил головой, но кругом не было никого, кроме Уголька, мирно пощипывавшего листву на краю поляны.

Хихиканье повторилось. Я резко обернулся, зажмурился и помотал головой. Мне показалось, будто хихикнул каменный болван. Да и агатовые глаза вроде бы странно заблестели…

— Нет, чепуха, не может этого быть, — произнес я вслух, пытаясь убедить себя, что мне померещилось. — Это всего-навсего тесаный болван. Камни не смеются!

— Очень даже смеются — особенно когда им попадаются такие неотесанные болваны, как ты!

На сей раз никаких сомнений быть не могло — со мной говорил каменный гном, хотя черты его лица оставались неподвижными. Голос исходил из открытого рта, а так как ни одного солнечного луча в эту пасть не падало, я не мог разглядеть, каким образом он издает звуки. Но издавал их именно он, в этом уже не могло быть сомнений.

— Ну что, так и будешь на меня пялиться? — видимо, потерял терпение гном. — Давай, спрашивай.

— А о чем? — спросил я, оправляясь от растерянности.

— Замечательно! Первый раз ко мне приходит человек, у которого нет вопросов, которому, по-видимому, все ясно. Правда, сюда давно никто не забредал, — признался гном. — С тех пор как ко мне являлся этот глупый маг Здиброн, прошло уже… сколько? Двести лет? Нет, пожалуй, все триста. Да, точно, не меньше трехсот. Так что на свете могло многое стать иным. Но не думаю, чтобы Худокала уж настолько изменилась, чтобы не осталось решительно никаких поводов для любопытства.

Это слово, Худокала, вызвало у меня любопытство. Гном говорил на койнэ, торговом языке, сложившемся и ставшем средством общения во времена левкийской гегемонии. Я так понял, что употребленное гномом слово означало то же самое, что и левкииское название нашего ира — Теохирома, Крепость Богов. Но хотя слово я понял, языка, к которому оно принадлежало, не узнал, и мне стало интересно, где же гном его позаимствовал. Поэтому я спросил сразу и по существу:

— Ты чьих будешь?

В ответ снова раздалось хихиканье:

— А, так мальчику все же есть о чем спросить, и к тому же вопрос у него не мелкий. Но прежде чем ответить, я все-таки попросил бы уточнить, что именно ты хочешь узнать.

— Я спрашиваю, кто ты, откуда родом и почему ты такой… какой есть.

— Да, этот юноша хочет узнать самое главное, а не ерунду вроде того, как возникло все сущее, в чем смысл жизни, где спрятано золото и прочее в том же роде. Но я отвечу, потому что ты имеешь право получить ответ на свой вопрос, прежде чем ответишь на мой. Слушай же…

Мне почему-то не понравилось, что я должен отвечать ему на какой-то вопрос, и, слушая гнома, я небрежно опустил руку на рукоять кинжала, хотя и не представлял, чем тот способен помочь против каменного истукана. Тем не менее я не слишком тревожился, ведь при мне был еще отцовский меч, который, если верить поэтам и Скарти, перерубал камни с такой же легкостью, как и березовые чурки.

— Кто я такой, ответить сложно, — начал свой рассказ гном, — поскольку это неясно и мне самому, и всем, кто бывал здесь до тебя. Лучше расскажу, кем я был и как стал таким… какой я есть, а уж ты сам решишь, кем меня назвать. Договорились? Итак, сперва я был магом в Пакчаре…

— Никогда не слышал о таком городе, — перебил я. — Где он, в какой стране?

Гном снова противно засмеялся:

— Это и есть страна, а вовсе не город. Или правильнее будет сказать, что это была страна, но я не видел, как она сгинула, и потому для меня она по-прежнему есть, хотя я и знаю, что на ее месте давно располагается страна, которую вы называете Алалией. Или называли? За двести… нет, триста лет могла сгинуть и она. Это так?