Во время боя я не испытывал ни малейшего страха, мне было просто не до того. Но сейчас я задрожал всем телом. На плечо утешающе легла рука Улоша, — и я с трудом, но овладел собой.
— Хорошо, что я спал не снимая кольчуги, — прохрипел я. — Может, и ты ее наденешь?
Улош никогда не надевал доспехов тяжелее лорки, говоря, что воина должно защищать его умение, а не латы. Это убеждение он в какой-то мере передал и мне, но я все же считал, что в гуще боя, когда тебя могут ударить с любой стороны, одним умением не отделаешься, нужна еще и броня. Однако Улоша я в этом не мог убедить. Он лишь покачал головой и спросил, показывая на тело в балахоне:
— Кто?
— Их вожак, его называли Тот, Кто Знает. Он и другие пытались убить меня во сне и убили бы, если б не ты. Сходи-ка за Хрольфом, а? — Меня бы, конечно, больше устроил Дион, но за неимением матерого мага сойдет и усердный ученик.
Улош кивнул и направился к выходу из здания, поскольку Хрольф всегда ночевал, завернувшись в тулуп, рядом со своим драгоценным грузом.
Когда Улош привел заспанного Хрольфа, ратники уже начали подыматься и готовить завтрак. Войдя в здание, Хрольф, видимо, уже уведомленный Улошем о случившемся, подозрительно принюхался. И тянул носом воздух, пока чутье не привело его к очагу, где он поднял с пола иедогоревшие сухие листья.
— Откуда это? — спросил он.
— Да валялось в кладовой несколько кип этих черных листиков, — сообщил один словоохотливый ратник. — Ну мы с ребятами и пустили их на растопку, пока с вала дров не принесли.
— Все ясно, — изрек юнец с видом знатока. — Наркотические видения, так это называется по-научному.
— А нельзя ли попроще? — вежливо осведомился я. — Так сказать, для непросвещенного народа. Что это за листья?
— Чюнь, — коротко ответил Хрольф и одним этим словом уничтожил закипающее во мне раздражение.
Я, разумеется, слышал о чюне, произрастающем, насколько известно, только в Джунгарии. Его сушеные листья курили любители сладких грез и безусильного блаженства. Из всех известных людям способов одурманивания этот был всем дурманам дурман, доводящий своих курильщиков и жевальщиков до полного одурения и равнодушия ко всему, кроме новой дозы чюня. Джунгары зарабатывали на его продаже колоссальные деньги, и вдобавок он расчищал дорогу их завоеваниям, медленно убивая тех, кто мог бы им сопротивляться. К счастью, в Антию эта отрава не проникала по той простой причине, что была для антов слишком дорогой. По этой же причине я никогда не видывал страшных листьев чюня и, естественно, не мог их узнать.
— Ты хочешь сказать, что все увиденное мной во сне было просто бредом? — недоверчиво переспросил я Хрольфа.
Прежде чем ответить, ученик мага обошел все здание, совершая странные движения руками, и направился к подземелью. Я сделал часовым знак пропустить его и пошел следом. В подвале Хрольф внимательно изучил все тела, задержавшись подольше у трупа в желтом балахоне, и наконец остановился перед обезглавленным бронзовым драконом-копилкой.
— Не просто бред, — заключил он. — Тут чувствуется какая-то злая магия. Она в телах и особенно в этом идоле. В нем ее столько, что он мог бы быть… — Тут Хрольф умолк, не закончив фрасы, и покачал головой.
— Чем он мог бы быть? — не выдержав, нарушил молчание я. — Говори уж, не тяни.
— Амулетом, — ответил Хрольф. — Но я никогда не слышал о таких гигантских амулетах. Хотя вообще-то я еще мало знаком с магией, — нехотя признался он. — Если это действительно амулет, то ему, видимо, отводилась задача создавать у собравшихся в здании видимость присутствия их Великого Безымянного. Для этой же цели, скорее всего, понадобился и чюнь. Но без головы этот дракон явно ослаб, иначе не только тебе пришлось бы бороться во сне с уже убитыми врагами.
Гм. Мне как-то не пришло на ум спросить у воинов, не привиделось ли им во сне что-нибудь этакое. Хрольф между тем, осмотрев отрубленную голову, поинтересовался:
— Ты каким топором его ударил, мой принц?
— Да обычным, боевым, — с удивлением ответил я.
— Нет, я имею в виду — бронзовым или железным?
— Не обратил внимания. Но можно узнать у ратника. Я его помню. — Я знал в лицо и по имени всех пятьсот своих воинов.
Мы поднялись наверх, и я без труда отыскал чистившего свое оружие Гейра.
— Бронзовый, — сообщил я Хрольфу. — Это имеет какое-то значение?
— Огромное, — самодовольно улыбнулся юнец. — Если б ты ударил идола железной секирой, то кумир потерял бы всю свою магическую силу. А так он потерял ее лишь частично.
— И то неплохо, — усмехнулся я, но услышанное решил намотать на ус. Кто знает, с какой еще чертовщиной предстоит столкнуться…
Слова Хрольфа о злой магии в телах убитых вратников заставили меня с большим вниманием прислушаться к Кольбейну, когда тот сказал, что воины опасаются, как бы души незакопанных врагов не повредили им. Прежде я отмахнулся бы от таких разговоров, как от суеверия, но теперь готов был уступить. Но существовала одна чисто практическая трудность, о которой я и сказал Кольбейну.
— Неужели ты хочешь заставить воинов после такой битвы еще и долбить мерзлую землю только ради того, чтобы зарыть этих гадов? — Я махнул рукой в сторону сваленных за валом трупов. — Да ну их в болото!
— Как скажете, принц, — пожал плечами Кольбейн и пошел в обоз приказать, чтобы освободили сани для перевозки тел. Убитых вратников свозили к краю незамерзающего болота, волокли по мосткам и бросали, раскачав, в черную болотную жижу, жадно поглощавшую тела и отдававшую взамен пузыри. Туда же отвезли и дракона, которого я окончательно раскурочил боевым топором, на сей раз железным.
Своих же убитых мы собрали в одном месте, чтобы похоронить как подобает. Их оказалось, кстати, очень немного, ровным счетом двести тридцать пять человек. Столь малые потери объяснялись тем, что среди убитых вратников лишь треть имела доспехи. Видно, это были постоянные обитатели Мулетана. А остальные приехали на шарвар, естественно, без доспехов (они же ничего не опасались в своем краю), хотя и при оружии. Но по-прежнему неясными оставались причины такого наплыва «гостей».
Если бы со взятием Мулетана поход и заканчивался, я бы, пожалуй, отвез, погибших соратников в родные пределы, отдал бы их прах родственникам. Но нам еще предстояло разгромить десяток лагерей, и мы не могли обременять себя таким грузом. Пришлось хоронить наших павших на месте победы, по воинскому обряду.
Для этого срубили весь оставшийся частокол, соорудили из бревен гигантский костер, возложили на него павших, и я запалил его от найденной на пепелище головни.
Над прахом сожженных полагалось насыпать курган, но для этого опять же требовалось копать мерзлую землю. Оглядываясь в поисках решения, я остановил взгляд на обиталище Того, Кто Когда-то Что-то Знал.
— Разломать, — показал я на капище воинам.
Им и самим не хотелось оставлять нетронутым этот зловещий куб, и взялись за дело с охотой. На пожарище отыскались ломы и кирки, к которым вместо сгоревших рукоятей приделали укороченные древки от вражеских копий, и работа закипела. Через какой-то час на месте объемного черного квадрата высилась лишь груда развалин. Я только головой покачал, глядя на такое чудо. На что только не способны четыре тысячи людей, если возьмутся за дело сообща!
А камень с этих развалин сложили над останками наших товарищей в подобие кургана, или, как я впоследствии узнал, кэрна[11].
После чего все войско постояло в молчании, а потом мы сели на коней и направились к мосткам, ведь нас ждали новые схватки с вратниками.
На льду Фрика я разделил войско на две части. Одну, во главе которой поставил Кольбейна, я направил против лагерей, расположенных на правобережных притоках Хвиты, а со второй отправился сам против лагерей на левобережных притоках. Мне пришлось отдать Кольбейну половину своих стрелков, но я вознаградил себя тем, что оставил в своем обозе почти все золото, дав Кольбейну лишь суму, набитую золотыми монетами, для расплаты с населением за кров и стол. Кроме того, из отобранных мной двух тысяч воинов полторы тысячи были акритами. На их боевой опыт я полагался больше, чем на доблесть анантконских аристократов. И Хрольф тоже отправился со мной, крайне неохотно расставшись с нерастраченной половиной запаса зажигательных горшков.
