- Я не… - растерялся Сашка. Сглотнул появившийся в горле ком. - Если подумать, то…

- Посмотрите на меня, Саша, - велел Лукин. - Посмотрите мне в глаза, и честно скажите: неужели вы действительно можете равнодушно пройти мимо загадки гипнотизирующего, сотворенного магией зверя? И вам не интересно, на что он способен? И вам безразлично, какие возможности открывает это знание?

Хуже всего то, что Лукин прав, подумал Сашка. Что ни говори, а правда действительно опасное оружие. Нервно облизнул губы, он посмотрел прямо в глаза собеседнику - тот, наконец-то, находился на таком расстоянии, что даже невооруженный привычными диоптриями близорукий глюновский взгляд мог различить темные зрачки, внимательный взгляд…

В следующий момент Сашка почувствовал сильный толчок и понял, что падает.

Он упал на арену, в пятно неверного, тусклого света, и тени за пределами круга взревели от восторга. Играй же! Играй! Сражайся! Бей или умри!

Сашка растерянно оглянулся по сторонам - невидимые зрители рассыпались в прах, улетели бестелесным ветром, собрались барханами, и теперь перекатывались, перекликались, собираясь, чтобы вновь рассыпаться и закричать: чего стоишь, дурень? Сражайся!

Впрочем, ничего это не было. Здесь вообще ничего нет, - понял Сашка.

-  Можно назвать это субъективной реальностью, - сказал Лукин, появляясь из мрака. Он в темном балахоне, ниспадающем до земли, длинные рукава закрывают кисти рук; лицо в неверном свете приобрело жесткость, и стало похоже на лик каменного божества, ухмыляющегося ветрам пустыни несколько тысячелетий подряд. Его взгляд черен и пуст. - Но я называю это воображением.

В руках Лукина появляется посох. Не посох Ноадина, тяжелый жезл, покрытый резными узорами, рунами и рисунками созвездий чужого мира, жезл, повелевающий чувствами и разумом существ, нет, а всего лишь - только, Сашка, не смейся, - плод воображения. Темно-серая, цвета залежавшейся пыли, палка, свитая - то ли из корней деревьев, то ли из застывших змеиных тел.

Нет, внезапно догадывается Сашка. Это нервы. Те самые, которые не восстанавливаются - ветвящиеся дендриты, пульсирующие внутренним темным светом ядра, таинственные синапсы и длинные аксоны, свитые таким образом, чтобы проводить во вне желания мага.

Несуществующий песок под ногами глушит шаги.

-  Вот видите, как здесь уютно, - Лукин показывает на пятно света и окружающие его тени и шорохи. - Здесь можно побеседовать без помех, без недомолвок и иносказаний. Давайте начистоту. Мне нужен сфинкс, поскольку, изучив его, я стану сильнее. У меня, - чуть заметно поморщился Евгений Аристархович, - совершенно нет иллюзий относительно моего предела, как волшебника. Ноадин соглашался мне показывать только самые простые фокусы, их, разумеется, хватает для моей карьеры, но я всегда знал, что способен на большее. Мне нужны тайны сфинкса, и от вас, Саша, зависит, поделим мы их - или мне придется действовать самостоятельно.

-  Погодите… погодите, - Сашка сделал несколько шагов в сторону, неосознанно стараясь увеличить дистанцию между собой и Лукиным и боясь, по-настоящему пугаясь отступать в перешептывающиеся за спиной тени. - Разве вам никто не говорил, что приручить сфинксов невозможно?

-  О-о! - довольно протянул Лукин. - Интересно, а кто сказал подобную чушь вам? Попробую догадаться: вашего эксперта по сфинксам зовут господин Октавио из рода Громдевуров. Где вы с ним встретились? И чем он вас припугнул?

-  С чего вы взяли… - отступает Сашка. - Вообще-то, меня просвещал о повадках сфинксов Гильдебран.

Тени шелестят за спинами напряженно оценивающих друг друга магов.

-  Наш самозваный святой? Думаете, у вас получится спрятаться за спиной этого безумца?

-  Зачем вы так о нем?

-  Затем, что это правда -Гильдебран, увы, абсолютно неприспособлен к жизни. Почти как Ноадин - но тот, если память мне не изменяет, не претендовал на то, чтобы учить меня этике и нравственности. А у этого только и разговоров, что о душе, праве выбора, возможностей изменения… Иногда, - сказал Лукин, обращаясь скорее к себе, чем к Глюнову. - старик Бран чудит так, что я кажусь себе пациентом ЕГО клиники. Но мы отвлеклись: что же насчет Октавио Громдевура? Вы с ним знакомы? Или нет?

«Нервный» посох разворачивается атакующей коброй и выпускает поток удушающей пыли; разрозненные кусочки воспоминаний бьют в лицо - ночное путешествие на самоходной куче крапивы, подсвеченная огнем костра хитрая физиономия Громдевура, объясняющая стратегию кошачьих диверсий… Пылинки памяти кружат, кружат, забивают горло и нос, заставляя остановиться, опуститься на колено и подпустить противника ближе…

Лукин что-то говорит - кажется, спрашивает, не боялся ли Сашка общаться с профессиональным убийцей; и вообще, понимал ли он, что делает, помогая укрываться сбежавшему из психиатрической клиники безумцу… Слова рассыпались темно-серой пылью, неверным облачком тянулись за огромными нервными клетками странного посоха, и свивались, скручивались плотным коконом вокруг Сашки, мешая дышать. Заставляя говорить именно то, что хочет слышать господин маг. Опутывая невидимой, неразличимой сетью с головы до ног…

За спиной хихикают тени - кажется, юнец сдался. И стоило ли устраивать шоу - выходить на арену, называть себя магом… Посох подрагивает в руках колдующего Лукина, и кажется, что ядра гипертрофированных нервных клеток подмигивают Сашке: ну что, братец, самое время распустить нюни. Всхлипнуть: я хотел, как лучше… Вы ж, Евгений Аристархович, сами вра-а-али, а меня говорящий Кот да мельтешащий посреди «коллайдера» дракон до опупения довели, я ж нормальный человек, я боюсь признать, что…

Стоп.

Нормальный?

Что, и в самом деле на такую вот «полянку» Нигде-Никогда попадают нормальные люди? Я ведь тоже немножечко маг, мне б сюда пару косточек, я б скелет какого-нибудь тираннозавра-защитника придумал… Но настырные воспоминания, повинуясь движениям посоха Лукина, мешают сосредоточится. Вот лицо Гали - перепуганное и бледное, со следами слез по пропавшему Игорю; половина населения Объекта считала, что Волидаров ее не достоин, но кто поймет этих женщин? вот Лотринаэн, почему-то похожий на семидесятилетнего старика - белые волосы, покрытое красными неровными пятнами лицо… Лицо Игоря - перепачканное темной спекшейся кровью из разорванного горла; незнакомый ролевик с густыми, почти сросшимися у переносицы черными бровями… Федя Прытковецкий, с хитренькой улыбочкой перекидывающий с руки на руку футбольный мяч и обещающий устроить матч «Очкарики» против «Волчат» после того, как вернется - уж не знает он, Федя, куда они с Волковым нынче вечером поедут, не его, Феди, дело, приказы обсуждать… Рой воспоминаний кружит, и каждый всплывающий в памяти образ накрепко соединен с прочным, клейким, удушающим чувством вины: ах, если бы Сашке быть повнимательнее к окружающим людям, ах, будь он менее доверчив к замечательным речам Евгения Аристарховича, ведь он должен, он должен был догадаться о существовании наглой жестокой твари, питающейся душами… И остается только задыхаться в плотном коконе, сотканном из горьких сожалений о неверных решениях и неправильных поступках.