Тут он осознал, что стоит, не двигаясь, уже несколько минут. Вода пела, падая в глубокий бассейн под водопадом. Не думая ни о чем, он снял с себя перчатки и устройство, управлявшее ими, старую кожу и металл, настолько старый, что даже солнечный свет не отражался от него. Он согнул свои изуродованные пальцы рук. И опять почувствовал жизнь на их кончиках, болезненную жизнь, как если бы кончики пальцев снова начали расти, а языки пламени жгли и кололи их. Он изучил эти пеньки. Показалось ли ему, или, действительно, на них появилось намного больше плоти с того момента, когда он в последний раз смотрел на них в башне около Годы?

Тем не менее одного того, что он чувствовал в них что-то еще, кроме боли, было вполне достаточно. Он отбросил плащ и свою короткую тунику, и вошел в прозрачную воду бассейна. Он не мылся уже два дня. Теплый воздух играл на его теле. Холодная вода освежала, и Уртред ринулся в глубину, давая воде обмыть тело. Внутренним зрением он видел, как грязь Тралла, пахнувшая коварной смертью и пеленой повисшая над городом, и грязь Равенспура, воняющая серой, растворяются, уносятся прочь потоком свежей воды. Как он хотел бы, чтобы его брат был сейчас с ним! Он опять погрузился в неизбывную печаль. Тралл убил Рандела, как он убивал все, что было хорошего в этом мире.

Отрезвленный воспоминанием о брате, он выбрался из бассейна, серебряная вода скатывалась с его тела, покрытого шрамами. Он взглянул на них — знакомое зрелище, но сегодня что-то изменилось, или нет? Уртред стал внимательно разглядывать собственную грудь. Восемь лет назад, когда Ожог обнажил мускулы и кости, кусочки плаща, который был надет на нем, вплавились в его плоть. Он помнил, как Манихей болезненно удалял пинцетом нитку за ниткой, а он лежал, и весь мир вокруг превратился в боль. Но сегодня красные выделяющиеся рубцы выглядели почти зажившими, во всяком случае значительно менее страшными, чем он их помнил.

Уртред протянул палец, осторожно потрогал один из них: и почувствовал слабое прикосновение. Торопясь, он ощупал пальцами все тело — да, хотя и не очень заметно, но, похоже, вся обожженная область стала менее горячей. Он встал на колени на берегу подальше от водопада, там, где вода была совершенно спокойной и посмотрел вниз: в свете полуденного солнца отражение его лица было отчетливо видно. И здесь тоже были изменения. Кошмарные рубцы на щеках разгладились, изорванное мясо на носу и вокруг рта выглядело намного менее страшно. Он поднял руки к голове и почувствовал мягкий пушок — в первый раз за восемь лет на голове выросли волосы.

Он мог бы просидеть здесь весь день, если бы в этот момент не услышал плеск воды из бассейна ниже себя. Он быстро схватил свои перчатки и одежду, и торопливо оделся. Потом он прислушался, но снизу раздавалось только слабое журчание. Он недоуменно спросил себя, кто бы это мог быть. Быть может рыба выпрыгнула из воды? Не успевший высохнуть, в мокрой тунике, он пошел обратно, осторожно спускаясь по краю водопада.

Небольшая ясеневая роща стояла на берегу первого бассейна, и он посмотрел на воду через деревья. Как и бассейне над этим, вода была почти зеленой и прозрачной, каждый камень на дне был отчетливо виден. Но вовсе не из-за этого у него перехватило дыхание, а сердце перестало биться. Что-то белое, изящное и грациозное как лебедь, двигалось по поверхности, длинные золото-коричневые распущенные волосы плыли позади, похожие на водоросли. Он увидел спину, сияющую сильнее, чем белый мрамор под светом солнца, и длинные ноги, томно сверкнувшие из-под воды, когда фигура поплыла к дальнему от него берегу. Потом она наполовину поднялась из воду, опираясь белыми руками о камнями и замерла, подставив лицо солнцу. Таласса.

Он завис где-то, за пределами времени и пространства, ничего не ощущая, кроме медленных болезненных ударов сердца. Что такое душа мужчины, когда женская красота мгновенно вышибает ему мозги? Он попытался оторвать от нее глаза, но ему показалось, что их намертво соединили с этой белой спиной, странно удлиненной в зеленой воде. Ее поза еще больше подчеркивала грацию ее длинного тела, а одна из ее полных белых грудей лежала на поверхности, идеально выпуклый конус.

В конце концов он пришел в себя: Тралл, унижения и издевательства, которым она подвергалась там, укус вампира. Это было кто-то вроде ритуального омовения, а он вторгся сюда, непрошеным гостем. Его излечивающееся лицо вспыхнуло, тем не менее он по-прежнему не мог оторвать от нее свой взгляд. Потом она перевернулась в воде, пошла рябь, которая скрыла ее тело. Волшебство рассеялось. Он неуклюже отступил назад, стараясь ступать как можно тише своими затекшими ногами, но, тем не менее, услышал, как сучки трещат под его ногами, и тут раздался удивленный вскрик из бассейна.

Ему стало стыдно, и он поторопился вниз, мимо первого водопада, его идиллическое настроение разлетелось вдребезги.

Потом он пошел медленнее и, наконец, остановился. Все равно, раньше или позже, ему придется рассказать ей, как это было. Она должна узнать, что это он шумел. Уртред уселся на камень, и стал ждать, глядя на деревья и не видя никого. Проходили минуты, теплый ветер продолжал шелестеть ветками деревьев. Он с удивлением подумал, что жизнь продолжается, как ни в чем ни бывало.

Потом он услышал легкие шаги и поднял взгляд. Это была она, в сером платье, мокрые волосы завязаны в небрежную косу. Она шла вниз по каменистой тропинке, спускавшейся от бассейна. И, самое странное, она улыбнулась ему, почти застенчиво, ее губы слегка изогнулись в загадочной улыбке.

— Ага, жрец, значит это был ты?

Он кивнул. — Я услышал шум и… прости меня.

Она встала перед ним на колени и положила руку на рукав его туники. Он почти подпрыгнул, как если бы ее прикосновение ударило его прямо в сердце.

— Ты слишком долго жил один, без людей, а я, — она вздохнула — слишком долго жила с ними. На какое-то мгновение мне захотелось побыть одной — как и тебе.

— Я вовсе не хотел жить один, Таласса. Вот это требует от меня одиночества, — сказал он, указывая на маску.

Ему показалось, как будто она не слышала его и не видела маску. И вообще ничего не видела, а глядела куда-то в непонятную даль.

— На какое-то мгновение я забыла об укусе вампира и о жажде. Прохлада так успокаивает. Это было замечательно, — сказала она, глядя на поляну, испещренную пятнами солнечного света. — Я могла бы остаться здесь навсегда. — Она опять повернулась к нему. — А ты? Смог бы ты остаться здесь?

Он едва не сказал «Я мог бы остаться с тобой». Вместо этого он замолчал, мучительно подбирая правильные слова. — Я ищу новые идеи, Таласса. Мы оба видели книги закона — они превратились в пыль; как и мои клятвы. Я должен найти свою дорогу в жизни, не как жрец, а как мужчина.

— Ты прав: клятвы, принесенные мертвым буквам закона не значат ничего. Но, тем не менее, Ре жив, — сказала она, указывая на небо. — И сейчас он мой враг, Но когда мы найдем Серебряную Чашу, он снова станет солнцем и всей жизнью. Вот и все.

— Пускай так оно и будет, — сказал он, от слабого пожатия ее руки его сердце билось, как кузнечный молот. Ее рот опять изогнулся в улыбке, и все его темные мысли унеслись в одно мгновение, как дым на ветру. Он с трудом глядел в ее совершенные серые глаза; разве глаза могут быть цвета зимы и, одновременно, такими теплыми?

И тогда он услышал еще один звук, из рощи. Шорох, как если одно твердое дерево ударилось о другое. Потом все стихло. Быть может там пробежал какой-то зверь? Но тут его, опять, внезапно ударила мысль, что за все то время, что они находятся в лесу, они не слышали ни птицы, ни зверя: как если бы все дикие звери убежали на север. По спине пополз холод. Значит за ними следят, он уверен. Он посмотрел на Талассу. Она склонила голову набок и тоже внимательно слушала.

— Что ты думаешь об этом, — прошептала она.

— Не знаю, — ответил он. Потом напряг слух, стараясь услышать что-нибудь еще. Но все было абсолютно тихо, за исключением гула водопада. Двойник? Он внезапно сообразил, как глупо они поступили, уйдя так далеко от других.