Несколько часов раньше демон нырнул в храмовые катакомбы, спасаясь под землей от света восходящего солнца, и теперь рыщет по подземному миру, похожий на гигантского тупоносого червя, чувствуя души живых, которые еще можно сожрать. И с того же времени он сам сидит здесь, не двигаясь, полностью уйдя в свои мысли.

Теперь только одно держит его в мире живых, последний всплеск любопытства, который может удовлетворить только один человек, а потом смерть. Фаран ждал своего волшебника, Голона. Он приказал ему вернуться на парапет и узнать, что произошло с беженцами на болотах. Его не заботило, что случилось со жрецом в маске или с юным Илгиллом, только с Талассой. Но Голон, ушедший с рассветом, стал, без сомнения, одной из тысяч жертв пышущих огнем зубов демона. Волшебник, сотворивший демона, сам стал его жертвой. Да, ирония, но и подходящий символ Исса. Творец, съеденный своим собственным созданием, как червь, который пожирает свой собственный хвост.

Но если у какого-нибудь человека в Тралле и есть шанс выжить, то, конечно, только у него; но если Голон жив, тогда почему он до сих пор не вернулся, чтобы рассказать о том, что видел, когда настал рассвет?

Еще один кусок кирпича упал рядом с ним В конце концов Фаран пошевелился и поглядел вокруг себя. В первый раз он заметил бледность всех тех, кто вытаращив глаза смотрел на него и едва не расхохотался. Они, в отличии от него, дорожили той полужизнью, которая у них еще была, по-прежнему хотели жить дальше и дальше, даже когда солнце умрет и на земле воцарится мрак. Но он, почему он должен бояться? Могила не навевает ужас, если ты не в состоянии удовлетворить свои желания. Давай, Голон, приходи и скажи, что Таласса мертва, что все кончено; тогда можно будет спокойно сидеть и ждать, пока Некрон не покончит со всеми ними.

Издалека, перекрывая треск падающих стен, послышались пронзительные крики тех, кто умирал в более высоких этажах храма. Затем они услышали траурные стоны, когда на протяжении нескольких секунд одна за другой массивные внешние медные двери, ведущие в катакомбы, которые за месяц осады не смогла бы взять целая армия, согнулись и слетели со своих петель. А после лязга упавших дверей в зал пришел вакуум: воздух высосало из зала; бумаги взлетели вверх со столов, на которых лежали, свечи потухли. В сердце храма вошел демон, втягивая всех и вся в свою ненасытную утробу.

Фаран, не шевелясь, слушал, как он идет через храм: внезапно замолчали барабаны, которые всегда играли в храмовом святилище, потом ужасные крики донеслись из библиотеки. Затем мечущиеся в воздухе скомканные листы бумаги потянулись к двери в тронный зал. И вот он услышал, как чешуйчатые бока демона шуршат по стене около них. Гигантский червь втискивался все глубже и глубже под землю, спасаясь от солнца и притягиваемый этим помещением, где находились последние люди, еще дышащие в Тралле. Да, теперь слишком поздно, Голон не придет.

Фаран поглядел на последних выживших из когда-то могущественной империи. Рабы жались вокруг трона: живое хранилище крови, не больше. Еще был отряд выживших стражей, примерно сотня; большинство из них сгрудилось в прихожей, но примерно десять стояло здесь, охраняя обоих пленников. Из-под из масок-черепов не доносилось ни звука, в отличии от скуления рабов; стоическое молчание, доказывающее, что это элита, люди, готовые умереть, защищая своего повелителя.

Но в их присутствии не было необходимости: пленникам было некуда бежать. Первая из них, Маллиана, Верховная Жрица Храма Сутис, стояла на коленях перед Фараном, уткнувшись белым лицом в пол; она что-то бормотала пыли, которая поглощала ее слова. За эти годы множество людей стояли перед ним на коленях, вымаливая свои презренные жизни; он всегда с удовольствием наблюдал за ними: почему они так цепляются за такую жалкую вещь, как жизнь? На что может по-настоящему полагаться тот, кто жив? Только смерть, исчезновение — единственное, что невозможно избежать: все остальное сон. Фаран никогда не понимал своих жертв, когда они пытались продлить свои последние вздохи, перед тем, как он даровал им последний укус или приказывал убить прямо перед собой. Ведь у них было то, что у него не будет никогда: гарантия смерти. Какой великолепный приз! Им не грозит опасность проснуться опять, вроде того, как он сам проснулся в гробнице Маризиана, ничем не лучше раздавленного таракана, без руки или ноги. Нет, они спокойно уснут вторым сном, как случится и с ним, когда демон сожрет его.

Мольбы Высшей Жрицы не доставляли ему никакого удовольствия — затхлая кровь, пахнувшая старостью, лишенная жизненной силы. Ее жалобы — комариный писк в ухе, а стоны — мычание скотины. Он мог бы приказать стражам бросить ее демону, если бы не было слишком опасно открывать дверь в прихожую. Тронный зал опять тряхнуло, да так, что лязгнули зубы, когда рядом упала еще одна колонна.

Тем не менее здесь был еще кое-кто, кто стоял не двигаясь; второй пленник, Двойник. Почти точная копия Джайала Иллгилла. Он стоял перед Фараном, слегка сгорбясь, рядом с ним стояло два Жнеца. Правая половина его лица была обезображена шрамами, но другая половина была совершенным подобием левой полусферы лица Джайала; именно так выглядел сын старого барона сейчас, через семь лет после битвы за Тралл. Оказавшись в плену, Двойник рассказал странную историю своей жизни: историю о том, как зло овладело ребенком, как потом темная половина Джайала, Двойник, была изгнана жрецом-экзорцистом в место проклятых, мир Теней. И о том, как Двойника выдернули в этот мир при помощи силы Жезла во время битвы при Тралле, когда юный Иллгилл умирал, так что душа Джайала переместилась в новое тело, а Двойнику досталось старое, искалеченное и переломанное.

Фаран поверил в эту историю: разве он сам не видел как Теневой Мир мерцает за ним по меньшей мере двести лет? И разве Барон Иллгилл не рискнул всем, что имел, лишь бы только заполучить Жезл Силы, который открывает двери в другой мир? На самом деле всем своим королевством. И тем не менее при помощи него барон спас только одного человека: собственного сына.

Фаран, как и барон, потерял всю свою когда-то гордую армию; остались только те, кто собрались вокруг трона. Если бы у него был Жезл, он без малейших колебаний использовал бы его. Он населил бы этот мир созданиями, вроде этого Двойника. Нечувствительными к боли, лишенными души, посвященными тьме и угасанию Ре. Вот это была бы окончательная победа! А эта тварь, унаследовавшая искалеченное тело Джайала, была единственным живым созданием — во всяком случае из тех, которые встречал Фаран — от которого не шел запах крови. Только не от этого человека. У него не только было запаха, от него вообще не исходило ничего, что могло почувствовать обостренное чутье Фарана, как будто он все еще жил в Мире Теней.

И у него было знание, то самое знание, которого Фаран отчаянно добивался. Возможно поэтому, когда их глаза встретились, кривая улыбка скользнула по морщинистому рту Двойника. Он смог сделать то, чего не сумел Фаран: приникнуть в могилу Маризиана. Он знал тайны смерти, которые по праву должны принадлежать Фарану; но даже под пыткой он не сказал о них ни слова. Сейчас он спокойно глядел мимо Фарана, по сморщенному лицу блуждала невеселая улыбка, а единственный ледяной глаз глядел куда-то далеко отсюда. Судя по внешнему виду он не испытывал боли, хотя его забинтованные руки были безжалостно связаны за спиной кожаными ремнями. Один из Жрецов, заметив эту наглую усмешку, так сильно сдавил веревочной петлей его шею, что глаз чуть не выскочил из глазницы.

Фаран поднял руку, заставив стражник прекратить. — Оставь его в покое, — приказал он. Стражник отошел, бросив конец веревки на землю. Фаран опять посмотрел на пленника. — Разве ты не боишься смерти? — спросил он.

— Что, неужели ты хочешь, чтобы я выпрашивал у тебя жизнь, как эта шлюха? — с усмешкой спросил Двойник, кивнув головой в сторону Миллианы.

— Все люди бояться боли.

— Только не я, — сплюнул Двойник.

— Тогда чего ты боишься?