– Это Вам на память.
– Спасибо! – кисло усмехнулся Редингот и спросил: – Что это?
– Цветок, – пояснил Сын Бернар. – Называется «ромашка». Рос в потайном кармане Ближнего. «Расти» значит развиваться. «Карман» значит небольшой кусок ткани, пришитый к одежде таким образом, что один край ткани не пристрочен. «Потайной карман» – то же самое, что «карман», только с внутренней стороны одежды. «Ближний» значит тот, кто вблизи. Вспомнили?
– Нет, – ответил Редингот. – Почему один край ткани не пристрочен?
– Чтобы в карман можно было бы что-нибудь положить, – вздохнул Сын Бернар.
– Как глупо! – сказал Редингот. Потом еще сказал: – А ромашка – это маленький роман.
– Смотри-ка, – вздохнул Ближний из-под кровати, – до чего причудлива память человека!
– Значит, не всему придется учить его заново. К тому же, будем надеяться, что он окажется способным и старательным учеником.
– Даже самого способного и старательного не научишь, если не знаешь, чему конкретно учить, – философски заметил Ближний. – Никогда нельзя будет гарантировать, что в самый ответственный момент вся система не откажет по причине отсутствия элементарного сведения типа «дверная ручка есть скобяное изделие».
– Какое изделие? – переспросил Сын Бернар с интересом.
– Скобяное, – повторил Ближний без интереса.
Сын Бернар рассмеялся: слово «скобяное» он, видимо, воспринимал остро по-своему. Впрочем, это слово только так и можно воспринимать.
– Редингот, – сказал Сын Бернар, – Вам известно, что значит «скобяное»?
– Откуда! – махнул рукой Редингот.
– Как же нам теперь с ним быть-то? – в околоземное пространство озабоченно спросил Сын Бернар.
– Можно подумать, Вы знаете, что такое «скобяной»! – огрызнулся Редингот. – И ничего ведь… обходитесь! Вот и я обойдусь – тем более что все действительно необходимые вещи я уже вспомнил.
– Тогда ладно, – неожиданно быстро согласился Сын Бернар. – А какие вещи, например, Вы вспомнили?
– Например, я вспомнил, что однажды в жизни Вы укусили меня…
– Это Вы зря вспомнили, – огорчился Сын Бернар. – Вспомнили бы лучше, как я люблю Вас!
Редингот напрягся, но напрасно.
– Этогоявспомнить не могу, – признался он. – Как Вы меня любите?
Сын Бернар засмущался и уполз в угол.
– В чем дело? – спросил Редингот.
– Я стесняюсь сказать, как я Вас люблю…
– Все равно говорите! – велел Редингот и услышал из угла совсем тихое:
– Очень сильно…
Тут Редингот почесал в затылке и сказал:
– К сожалению… не помню. – Потом нашел под кроватью Ближнего и спросил: – Вы тоже любите меня?
– Больше жизни! – сказал Ближний.
– Докажите! – безрассудно попросил Редингот.
– Прощай, жизнь! – обратился к жизни Ближний и расстался с ней, предварительно схватив с тумбочки пистолет и на редкость удачно выстрелив себе в висок.
– Что это с Ближним? – спросил Редингот, удивленно глядя на пестрым ковром распростертое у его ног тело.
– Ближний застрелился, – пояснил Сын Бернар. – И теперь он мертвый.
– Черт! – выругался Редингот. – Нехорошо получилось…
– Не горюйте, – сказал Сын Бернар. – Они тут все в этом городе такие.
– Какие?
– Мертвые. – Голос Сын Бернара был беспечным. – Это же Город Мертвых!
Редингот задумался, вспоминая. По-видимому, он вспомнил многое, потому что морщины на его лице разгладились все до одной. Потом он с опаской спросил:
– А я тоже люблю кого-нибудь больше жизни? Или просто очень сильно?
Сын Бернар завел глаза к потолку, вдоль которого спокойно пролетала душа Ближнего.
– Затрудняюсь сказать, – произнес он наконец. – Я ведь про Вас почти ничего не знаю.
– Не знаете, а так сильно меня любите! – поставил ему на вид Редингот.
– Для того чтобы сильно любить кого-нибудь, совсем необязательно про него что-то знать. Лучше даже наоборот, – тяжело вздохнул Сын Бернар. – Но, может быть, Вы любите Марту.
– Марта мне как дочь, – сказал Редингот. – Естественно, я люблю Марту. Но она существо несчастное, ибо тоже больше жизни… – тут Редингот покосился на мертвого Ближнего, – …или, во всяком случае, очень сильно – любит.
– Кого? – спросил Сын Бернар.
– Не знаю. И она не знает. Знает только, что он сидел на брегах Невы.
– Сидел? – обомлел Сын Бернар. – За что?
– Она не сказала. Просто сказала: «Кто-то сидел на брегах Невы» – причем на левом и правом одновременно.
– Два раза сидел? – совсем уже просто потерял лицо Сын Бернар.
– Получается, что так…
И они оба надолго замолчали. Наконец Редингот сказал:
– Я вспомнил. Я люблю ласточку. Стыдно, что я это чуть не забыл.
– Стыдно, – отозвался Сын Бернар. – Я вот никогда не забывал, что я люблю Вас.
– Я люблю ласточку больше жизни, – раздумчиво произнес Редингот, никак не поощрив Сын Бернара – Значит ли это, что я должен застрелиться?
– Не значит, – сразу сказал Сын Бернар. – Так делают только в этом городе, а Вы не из этого города. Из какого Вы, кстати, города?
– А вот этого я не помню! – с каким-то даже злорадством ответил Редингот.
– Между прочим, я к Вам по делу, – неожиданно сообщил Сын Бернар.
Редингот покачал умной головой:
– Где Вы раньше-то были?
– Здесь и был… – растерялся Сын Бернар. – Вы что же… не видели меня?
– Я видел тебя, – сказал вдруг недавно застрелившийся Ближний, откидывая кровать и подходя к Сын Бернару.
– Да Вы, никак, опять живете? Вы ведь любили меня больше жизни! – упрекнул Ближнего Редингот.
– Так это больше то-о-ой жизни! Которая миновала. – Ближний сел к тумбочке и съел стоявший на ней рыбный суп.
– Можно я перейду непосредственно к делу? – напомнил о себе Сын Бернар: он терпеть не мог ничего противоестественного. И, не дожидаясь разрешения, перешел куда просился, рассказав Рединготу все о положении дел на местах. Редингот реагировал быстро.
– Где мое пальто? – спросил он.
– Боюсь, уже в музее, – всхлипнул Сын Бернар, больше Редингота потрясенный собственным рассказом о положении дел на местах.
– Стало быть, с музея и начнем!
И Сын Бернар с Ближним под предводительством Редингота отправились в городской музей. У выхода из госпиталя их встретила толпа мертвых, как здесь было принято, людей. Увидев, что Редингот зашит на диво профессионально, толпа возликовала… и сказала «sehr gut», чтобы ритмически красиво закончить это предложение. Растолкав толпу чужими руками, все три персонажа отправились знакомой дорогой: здесь каждый камень знал Редингота и вежливо приветствовал его коротким «здравствуй». Редингот рассеянно кивал, стараясь не забыть о конечной цели движения.
У входа в музей стояла окаменевшая от горя белая голубица из хлеба: она была колоссальных размеров. Редингот вздрогнул, что-то вспомнив, но, отогнав от себя воспоминание энергичным «кыш!», бросился в музей. Сотрудники музея давно умерли и реагировали на посетителей очень слабо, так что Рединготу без труда удалось со страшным шумом раскурочить витрину, выхватить оттуда пальто и надеть его на себя.
– Прямо на Вас сшито! – удивились вялые сотрудники музея, в то время как Редингот, не обращая на них внимания, огляделся и сказал:
– Здесь светло и просторно. Здесь будет штаб.
– Ура! – закричали сотрудники музея: они давно уже ненавидели свою работу и мечтали, чтобы музей кто-нибудь обворовал. – Вы еще в угол той же самой витрины загляните, ребята! – посоветовали они напоследок, прыская в кулаки, и разбежались по домам.
В углу раскуроченной витрины Редингот обнаружил связанную по рукам и ногам женщину, еще недавно стрелявшую в него. Женщина спала в неудобной позе неправильно лежащего зародыша. На шее у нее висела табличка «Женщина-враг. Она стреляла в Редингота». Сон женщины-врага был чуток, как сон боязливой лесной лани. От пристального взгляда Редингота она проснулась и, выплюнув уже несвежий кляп, зевнула.
– Они глумились над Вами? – с болью спросил Редингот женщину-врага.
