Деткин-Вклеткин засомневался, но спорить не стал. Спросил только: – Это Вы к чему?

– Могу я просто так, ни к чему материализовать в слова некоторые соображения ума, как ты считаешь? – дождавшись своей очереди спрашивать, спросил Шаман, причем не без раздражения.

– Материализуйте, – уступил Деткин-Вклеткин.

– Уже материализовал, – напомнил Шаман. И похвастался: – Я, между нами говоря, что угодно материализовать могу.

– И Марту? – чуть не задохнулся Деткин-Вклеткин.

– Которую Марту? – обалдел Шаман.

– В трусиках горошком!

– Ты бредишь или распущен? – Шаман сделал вид, что заинтересован, хотя было понятно, что ему плевать.

– Вам же плевать на это, – уличил Шамана инженер человеческих душ Деткин-Вклеткин.

– Мне на все плевать, – честно признался просветленный Шаман и плюнул на все, что оказалось под рукой. Под рукой же оказалось небольшое животное, похожее на козу, но не коза, а жаба.

– Полярная жаба, – представил Шаман животное Деткин-Вклеткину. – Единственный вид в своем роде. Фактически род.

Деткин-Вклеткина вырвало.

– Зачем это тебя так? – равнодушно спросил Шаман.

– Не люблю причудливую фауну. Только флору, – незамедлительно ответил Деткин-Вклеткин.

– Ты стал мне неприятен после этого, – сказал Шаман. И очень страшно взглянул на Деткин-Вклеткина.

– А Вы мне сразу были неприятны, – разоткровенничался Деткин-Вклеткин. И еще страшнее взглянул на Шамана.

В этот момент Шаману стало не нравиться, что они как бы на равных. И он уточнил – просто на всякий случай:

– Интересно, кто тут шаман – я или ты?

– Вам интересно – Вы и разбирайтесь, – отклонил вопрос Деткин-Вклеткин.

Тут Шаману стало не нравиться вообще все. Чтобы проверить правильность своей реакции, он обратился к приспешникам, которые до того просто стояли молча и ничего не делали, с вопросом:

– Нравится ли мне все это – как по-вашему, приспешники?

– Тебе все это не нравится, Шаман, – однозначно высказались те. И закружились в танце, весьма диком и национальном.

– Пока они кружатся в своем диком и национальном танце, – Шаман вплотную приблизился к Деткин-Вклеткину, – я превращу тебя в голубого песца и застрелю.

– А Вы романтик, – сказал Деткин-Вклеткин. – Другой бы так застрелил.

– Я превращу тебя в осколок льда и растоплю!

Деткин-Вклеткин вздохнул.

– Я превращу тебя в тюлений жир и размажу…

– Меня сейчас опять вырвет, – предупредил Деткин-Вклеткин.

– Терпи! – прикрикнул на него Шаман. – Мои слова – часть ритуала посвящения.

– А в кого меня посвящают?

– В моих приспешников. Ты будешь теперь жить тут.

– Не буду, – сказал Деткин-Вклеткин. – У меня спичка пропала. Я должен найти ее и вернуться.

– Сейчас от этих твоих слов я упаду на снег и забьюсь в конвульсиях: такое действие на языке шаманов называется «камлание», – пообещал Шаман и, действительно упав на снег, забился в конвульсиях. Деткин-Вклеткин сначала с интересом, а потом с тоской наблюдал за камланием, но, в конце концов, спросил, не выдержав:

– Мне сейчас чем заниматься?

– Займись спортом, – на минуту прекратив камлание, вяло сказал Шаман из положения лежа. – Например, плаваньем. Или нет, греблей.

– Тут? – захотел ясности Деткин-Вклеткин, исподлобья вглядываясь в ледяные просторы.

– А где же? – все еще лежа развел руками Шаман и внезапно заорал: – Я различаю сквозь невидимые миру слезы тысячи и тысячи выжженных глаз, тысячи и тысячи ушей с прожженными барабанными перепонками, тысячи и тысячи запекшихся кровью ноздрей!

– Где Вы это все различаете? – с нескрываемым ни от Шамана, ни от себя самого ужасом взглянул на него Деткин-Вклеткин.

– Не отвлекай меня, вопросами, когда я камлаю! – вскричал Шаман, принимаясь снова валяться по снегу и биться в конвульсиях.

Деткин-Вклеткин отвернулся и праздно смотрел по сторонам. По сторонам горели костры. Он подошел к одному из костров и сунул в огонь отмороженный палец. Через некоторое время палец обуглился. Запахло паленой кожей.

– Пахнет паленой кожей, – сказал Шаман, прерывая камлание.

– Естественно, – ответил Деткин-Вклеткин. – Когда горят пальцы, обычно пахнет паленой кожей.

– Ты прав, – присоединился Шаман. – А когда выжигают глаза, пахнет печеными яблоками. Глазными. – И он усмехнулся – мрачно.

Постоянство глазной темы начало настораживать Деткин-Вклеткина, о чем он однозначно и высказался:

– Постоянство глазной темы начало настораживать меня.

– Я так и думал, что Вы это скажете, – похвастался интуицией Шаман.

– Рад, что Вы не ошиблись. – Свой изысканный поклон Деткин-Вклеткин отвесил так, как отвешивают подзатыльник.

– Счастлив, что смог доставить Вам радость. – В свою очередь, которая, кстати, мгновенно и подошла, Шаман отвесил поклон – в том же примерно духе.

Деткин-Вклеткин со злостью плюнул на снег. Снег зашипел. А Деткин-Вклеткин сказал:

– Мы когда-нибудь закончим этот разговор, который измотал меня?

– Разговор о чем? – спросил Шаман.

– Я уже не помню, – ответил Деткин-Вклеткин.

– Придется мне вспомнить, – безнадежно произнес Шаман и неожиданно заключил: – Вот. Я вспомнил. Речь шла о выжженных на южной оконечности африканского материка глазах.

– Неприятная тема, – вскользь заметил Деткин-Вклеткин.

– Неприятная, – не стал возражать Шаман.

– Мне нравится, что наши взгляды не расходятся, – сказал Деткин-Вклеткин.

– Единство взглядов – большая редкость, – поддержал его Шаман.

– Особенно на Крайнем Севере, – поддержал поддержавшего Деткин-Вклеткин.

– …где так мало народу, – посетовал Шаман.

– …и где вечная мерзлота… да тьфу ты, пропасть! – опять плюнул на снег Деткин-Вклеткин. – Что ж это за изнурительные диалоги-то такие, черт побери! Давайте непосредственно о выжженных глазах, наконец – все, что Вам известно!

– Мне мало что известно, – отчитался Шаман. – Но силою моей воли я мог бы отправить Вас туда, где пропадают спички.

– Пропадают… спички? – чуть не умер Деткин-Вклеткин. И с героической решимостью произнес: – Я готов.

Сила воли Шамана оказалась колоссальной – уже через минуту Деткин-Вклеткин шагал по южной оконечности африканского континента, то и дело натыкаясь на обгоревшие спички… А дальше вы уже все знаете.

Бедная, бедная сумасшедшая Марта! Очнувшись, она увидела вокруг себя одного только Егора-Булычова-и-Других. Остальные разбежались кто куда, но кто – куда, не сказали. Сумасшедший дом опустел – только мертвые еще мелькали то тут, то там, словно это был не сумасшедший дом, а сумасшедший морг.

Узнав от Егора-Булычова-и-Других про печальную судьбу остальных, Марта зарыдала в голос, потом в два голоса – получилось очень красиво. Партию второго голоса Марта запомнила – на всякий случай.

Кстати, герои литературных произведений имеют обыкновение запоминать иногда такие вещи, о которых не подозревает даже автор. А потом, когда положение становится совершенно безвыходным и автор уже сам не знает, что дальше будет, герой вдруг неожиданно такое вспомнит… автор только диву дается! И, что характерно, вспоминаемое и вспомянутое непонятно откуда зачастую и берется: вроде, не происходило ничего подобного на страницах данного литературного произведения! Может быть, где-нибудь и происходило, но определенно не тут. Вот тоже глупость какая: автор ни сном ни духом (ни ухом ни рылом, ни хреном ни редькой, ни рыбой ни мясом, ни мытьем ни катаньем, ни в лоб ни по лбу и т. д.) не ведает, как быть, а герой, смотрите-ка, ведает! Герой, смотрите-ка, все помнит! В результате получается, что автор чувствует себя просто каким-то кретином, от которого вообще ничего не зависит. А это уже смешно, ибо на самом деле от него зависит всё… Ну ладно, дело не в этом.

Давайте пока побудем немного с Мартой: она осталась одна в опустевшем сумасшедшем доме… сумасшедшем морге – и как-то ей не очень чтобы по себе…