Появление Редингота в сиянии славы и в сопровождении Татьяны и Ольги вывело из строя телекамеры – сотрудникам информационной службы «Новости с того света» пришлось прекратить трансляцию передач с места эпохальных событий.

Змбрафль ликовал: Японский Бог спускался с неба, впервые имея на сахарных устах лучезарную улыбку. Жители Города Мертвых привыкли видеть его лицо сумрачным и встревоженным – и, между нами, им казалось, что Редингот – грозный Бог, безжалостно карающий правых и виноватых. На местных иконах его изображали сухим и изможденным, с орудиями пыток в руках: пронзительный взгляд Редингота буравил зрителей, а исходившее от всей фигуры сияние примораживало их непосредственно к месту преступления.

– Привет всем! – будничным голосом сказал Редингот, опускаясь на землю и ставя рядом с собой Татьяну и Ольгу. – Ну что, свершилось?

– Свершилось! – полетел ему навстречу глас народа, чуть не свалив Редингота с ног.

– Минуточку! – прямо сквозь глас народа продрался к Рединготу голос Комарова-с-ударением-на-втором-слоге. – Я опять насчет спичечного завода…

– Ах, нет… – сказал Редингот, вмиг устав. – Как же Вы мне надоели, Комаров-с-ударением-на-втором-слоге! Ну не требуется, не требуется больше спичек – понимаете?

– Жизнь моя потеряла смысл, – просто констатировал Комаров-с-ударением-на-втором-слоге.

И, громко топая, ушел в прошлое.

Тут самое трудное что… – взять художественное целое отдельно. Это потому трудно, что отдельно оно вроде бы и не существует: любое художественное целое встроено в литературный контекст эпохи – как ты его отдельно-то возьмешь, если контекст эпохи все вокруг загромоздил? Не вырывать же свое художественное целое из контекста эпохи! Тем более что литературные критики спят и видят подписать твоему художественному целому именно такой приговор: произведение, дескать, вырвано из контекста эпохи. И доказывай им потом, что ты просто хотел взять по праву принадлежащее тебе – отдельно!

Иными словами, надо соблюдать крайнюю осторожность, беря свое художественное целое отдельно, – чтобы, не дай Бог, ничего вокруг не повредить. А то как бы художники слов не запричитали в голос: «Вы потише тут – не видите, что своим художественным целым за наши художественные целые задеваете… разрушите ведь сейчас наши-то!» И правда: иные художественные целые до того хрупкие, что одно неловкое движение – и плакало то или совсем иное художественное целое навзрыд… Хуже всего, что потом уже ничего, как было, не соберешь, да и художники слов кочевряжиться начинают: дескать, мы уже не помним, за чем у нас тут что шло… Вы разрушили – Вы и возводúте заново! А кому ж понравится чужое художественное целое заново возводить?

Стало быть, хочешь не хочешь – прояви осторожность! Берешь свое художественное целое вот так вот аккуратненько – двумя пальчиками – и ставишь где-нибудь в сторонке, чтоб не очень в глаза бросалось. А уж потом делай с ним что заблагорассудится: отсекай все ненужное, как Роден, или добавляй все ненужное, как Церетели, – дело твое. Одно только помни: недалеко от тебя другие художники слов работают – так что смотри не размахивайся особенно: в литературном контексте эпохи все места заранее учтены. Не то потом захочешь свое художественное целое назад в литературный контекст эпохи поместить, а оно не лезет! И сколько ты руками ни маши насчет того, что именно тут раньше твое место было – и все влезало как миленькое, – никто тебе не поверит. «Не может быть, – скажут, – что раньше влезало, если теперь не влезает. Идите, – скажут, – ищите себе другое место в литературном контексте эпохи, в то время как тут Вам, голубчик, с Вашим художественным целым места нету!» И поставят на место твоего художественного целого какую-нибудь «Последнюю пядь» какой-нибудь Марины Мнишек, которая даже числительное «пять» правильно написать не может! А тебе тогда – хоть в газету бесплатных объявлений пиши: меняю, типа, место под дачную застройку в районе Клязьмы на место в литературном контексте эпохи.

Но, уж если тебе, художник слова, удалось сохранить и твое художественное целое, и твое место в литературном контексте эпохи, честь и хвала перу и топору твоему: смело тогда называй себя Толстым, Достоевским и Агнией Львовной Барто!

А что касается достижения повествовательным началом своего конца, то ведь повествовательное это начало ничем другим на всем протяжении настоящего художественного произведения и не занималось: увы, оно не стремилось к бесконечности (как делал Ваш покойный слуга) – оно до демонстративности бесстыдно стремилось к концу. Ну, и… вот вам, пожалуйста: результат, как говорится, налицо! Приехали… да только вот – с чем?

На итоговую общечеловеческую конференцию «Бренность и тщетность всех начинаний» были приглашены тысячи, а съехались единицы. Единицы эти разместились в зале таким образом, чтобы друг от друга отделяли их даже не свободные места, а свободные ряды. Возникало впечатление, что непосредственно перед тем, как единицы вошли в зал, они основательно перессорились и теперь не желали иметь друг с другом ничего общего. Когда на порог зала ступили также заранее приглашенные Рединготом Умная Эльза, Деткин-Вклеткин, Случайный Охотник и эскимос Хухры-Мухры, они прямо оторопели от открывшегося их пытливым взорам зрелища.

– Широко сидят! – громко прокомментировал ситуацию Хухры-Мухры и, обратившись ко всем присутствовавшим, спросил: – А покучнее-то чего не сели, все присутствующие?

– Мы же не знакомы еще, – оправдались те. – Вот познакомимся поближе – и сгруппируемся.

– Так знакомьтесь! – не понял проблемы Хухры-Мухры и представился: – Сын эскимосского народа.

– Дети разных народов, – представились все присутствующие.

– Вот и славно! – подвел итог сын эскимосского народа. – Теперь уже можно сесть и поплотнее.

Все присутствующие с шумом и смехом сгруппировались в двух последних рядах.

– Так далеко от сцены? – подивилась Умная Эльза.

– Да мы же ведь пока не знакомы с теми, кто на сцену выйдет! – опять оправдались все присутствующие.

– Это свои люди, – успокоила их Умная Эльза – и все присутствующие с шумом и смехом пересели в первые два ряда.

Более близкое знакомство показало, что народ собрался пестрый, как яйца куропатки. Ни один из присутствовавших ничем не напоминал другого. Все они пристально рассматривали и беспокойно ощупывали друг друга, пытаясь найти хоть какие-нибудь черты сходства, но – увы: сходства между ними не было ни по одному признаку: ни по половому, ни по возрастному, ни по социальному, ни по географическому. Случайного Охотника особенно встревожило последнее, о чем он высказался с не присущей ему прямолинейностью:

– Понаехали тут… Откуда родом-то хоть?

Выяснилось, что родом – отовсюду, причем, как правило, из тех стран, которые к проекту построения Абсолютно Правильной Окружности из спичек вообще отношения не имели.

– Вот Вы, который с Берега аж Слоновой Кости, сюда как попали? – отдельно придрался к экзотическому гостю Случайный Охотник.

– Я Окружность строил! – с обидой сказал тот. – И, стало быть, по праву тут нахожусь. По такому же праву, что и Вы!

– Я нахожусь здесь по праву сильного, – отредактировал его представления о своих правах Случайный Охотник, – хотя, конечно, я тоже строил Окружность. Правда, в отличие от Вас я строил Окружность в специально отведенном для этого месте, а не на Берегу аж Слоновой Кости!

– Чем это Вам моя Слоновая Кость не угодила? – совсем обиделся экзотический гость. – Не худшее, кстати, место в мире! Сами-то Вы где строили?

– На Северном полюсе, – козырнул Случайный Охотник.

– Вот глухома-а-ань! – хором сказали все присутствующие. – А еще на Берег аж Слоновой Кости наезжаете! Постыдились бы…

– Так, секундочку, – решил внести в дискуссию географическую ясность задетый глухоманью Случайный Охотник, но не успел: на сцену давно вышли члены президиума, с интересом наблюдавшие за происходящим, а непосредственно на данный момент Редингот уже простер свой властный жест над залом.