Циолковский направился домой и, закрывшись у себя в комнате, засел за наброски… Ему представлялось, что самолет должен быть обтекаемой формы с утолщенными спереди широкими, слегка изогнутыми, суженными на концах крыльями. Сделав контурный рисунок самолета, в виде распластанной птицы, он затем нарисовал его профиль округлым, чтоб меньше было сопротивление.

«Если снабдить его сильным бензиновым двигателем, обязательно полетит… Однако, в случае удачи, самолет едва ли сможет поднять больше трех человек, а аэростат поднимет двести, триста, пятьсот! Он может стать настоящим воздушным кораблем!.. Нет, все-таки следует работать над аэростатом».

В дверь тихонько постучали.

– Костя, ты не спишь? – спросила жена.

– Нет, работаю, а что?

– Третий час ночи! Ведь завтра в училище…

– Уже так поздно?! Я не знал… Сейчас, сейчас лягу…

В середине марта подули теплые ветры, зажурчали ручьи. От яркого солнца и веселого крика грачей стало радостней, отрадней на душе.

Во вторник утром Варвара Евграфовна ходила на базар и, возвращаясь, видела, как по бурой от навоза дороге, позвякивая колокольчиками, ленивой рысцой бежала почтовая тройка, в розвальнях, связанные цепями, громоздились большие кожаные мешки.

«Видно, конец санному пути, – подумала Варвара Евграфовна, – начнется распутица – ни газет, ни писем не дождешься…»

Придя домой, она принялась готовить и не заметила, как подошло время обеда – вернулись из училища Любаша с Игнатиком, вот-вот должен был прийти Константин Эдуардович. «Припозднилась я сегодня», – подумала Варвара Евграфовна и, услышав стук калитки, крикнула комнаты няне:

– Лукинишна, собирай на стол, кажется, «сам» идет.

– Сейчас, сейчас, голубушка, – откликнулась няня.

Дверь широко распахнулась, и в кухню вошел бородач с кожаной сумкой.

– Здравствуйте! Здесь проживают господа Циолковские?

– Здесь, здесь!

– Вот, извольте расписаться в книге – вам пакет из Петербурга. Другой месяц блуждает… Переслан из Боровска.

– Спасибо… Это мужу.

Варвара Евграфовна расписалась, взяла пакет.

– Ох и печет, – вздохнул почтальон, пряча книгу в широкую сумку. – Нет ли у вас кваску?

– Квасу нет… Может, чайку выпьете?

– Благодарствую… совсем упарился… охота квасу… Ну, да раз нет – что поделаешь… Прощевайте!..

Почтальон ушел, а Варвара Евграфовна, взвесив на руке пакет, решила, что в нем что-то очень важное, и отнесла в спальню, спрятала под подушку…

Циолковский, пообедав, поиграл с ребятами, а потом прошел к себе в комнату.

Варвара Евграфовна, видя, что он в хорошем настроении и еще не успел заняться делами, поспешила к нему с пакетом.

– Вот, Костенька, сегодпя принесли… чувствует мое сердце, что-то хорошее…

– Ты всегда меня успокаиваешь, Варенька!

Он разрезал шнурок, вскрыл пакет и достал внушительную на вид, неразрезанную книгу.

– Ой, что это, Костя?

– «Труды Отделения физических наук Императорского общества любителей естествознания за 1891 года. Том четвертый», – прочитал Циолковский, не переводя дыхания.

– Зачем же это тебе?

Циолковский взял нож, наскоро разрезал листы, где было оглавление, и радостно закричал:

– Вар-ря, Варюша! Ура-а-а! Напечатали мою работу.

– Что ты, Костя. Где? Я хочу видеть сама.

– Вот, вот гляди! «Давление жидкости на равномерно движущуюся в ней плоскость»! Мою, мою статью напечатали! И где – в трудах Императорского общества! Каково! Варя!

Варвара Евграфовна осторожно взяла книгу, посмотрела, прижала к груди:

– Даже не верю… Ой, Костя, как я рада. Наверное, за это заплатят?

– Заплатят… Разве в этом дело?..

– Но ведь мы так нуждаемся…

– Не беда! С голоду не умираем… Важно то, что весь ученый мир прочтет. Все узнают мои мысли. Десять лет бился, и все-таки не даром… Вот чем я горд, Варя. Ведь в «Трудах общества естествознания». А?

– Да, да, Костя. Я рада за тебя. Поздравляю! С победой тебя, Костя! С победой!..

Когда изнеженного, провинившегося баловня нашлепают, он горько заплачет… Если же на ребенка сыплются тумаки изо дня в день – он привыкает и даже перестает обижаться. Так и со взрослыми! Когда человеку всю жизнь «везет», неожиданные удары становятся для него потрясениями… Когда же удары судьбы преследуют человека неотступно, он смиряется, привыкает, относится к ним спокойно.

Циолковского неудачи преследовали с детства: потеря слуха, уход из гимназии, смерть матери… Потом началась полоса «невезения» со статьями. Но он не сдавался и упорно продолжал свои исследования. Он чувствовал в себе достаточно сил и был уверен, что сумеет сделать много полезного для человечества.

Привычка к неудачам научила его быть терпеливым и стойким. Лишь в первые минуты, когда обрушивался удар, в нем все кипело. Потом он успокаивался… Варвара Евграфовна давно изучила вспыльчивый и в то же время отходчивый характер мужа и старалась в минуты гнева не показываться, не раздражать. Или, напротив, являлась неожиданно, чтобы отвлечь.

Но бывало, что, занявшись работой, Циолковский забывал об огорчениях, а потом снова вспоминал о них и начинал волноваться.

Именно так случилось и в это утро после бессонной ночи.

Циолковский, выйдя к чаю, вспомнил об отзыве Жуковского на свою статью «К вопросу о летании при помощи крыльев» и, сердито двинув стулом, заходил по комнате.

«Напечатали лишь первую часть. А если б не это досадное совпадение – напечатали бы всю статью. Опять я попал впросак из-за своей неосведомленности…»

Варвара Евграфовна, услышав тяжелые шаги мужа, поняла, что он чем-то расстроен, вышла из спальни с розовощеким, сладко потягивающимся после сна Ваняшей.

– Па-па! Па-па! – протягивая розовые ручонки, потянулся мальчуган к отцу.

Глаза Циолковского затеплились, он взял малыша на руки, поцеловал и быстро забылся…

На другой день он уже совершенно спокойно рассказал Варваре Евграфовне, что прочел в библиотеке статью профессора Жуковского о летании, в которой рассматривались те же вопросы аэродинамики.

– Ведь ты, Костя, писал свою работу в Боровске, где не было библиотеки… Ты не мог знать об этом…

– Который раз меня губит неосведомленность, – вздохнул Циолковский.

– Не беда, Костя. Главное – ты пишешь правильно! И я верю – добьешься успеха.

– И я верю, Варенька. Без веры в себя, в свои силы нельзя браться за трудное дело.

– Вот и хорошо, Костя… Тебе бы рассеяться немножко. Сходил бы к Стрешневым. Или давай вдвоем сходим… А то подумают, вроде мы их чуждаемся.

– Я бы рад, да когда? Совершенно нет времени…

Месяца через два тихая Георгиевка оделась в зелень тополей и покрылась молодой травкой. Ребята целыми днями пропадали на лужке за воротами. Циолковского манило на реку, в загородные леса, а времени не было… Помимо того что приходилось самому делать различные приборы для училища, он еще выполнял всякие работы по дому: мастерил скамейки, полки, лари; паял и лудил кастрюли – для себя и соседей, чинил замки, керосинки, даже только входившие в обиход швейные машины. У кого он научился столярному, слесарному и прочим ремеслам – Циолковский едва ли бы мог объяснить. Кое-что видел, а больше постиг сам по наитию и догадкам…

Когда начались летние каникулы, Циолковский с дедом Авдеем перетащил старый верстак в сарай и там оборудовал мастерскую.

Однажды старый учитель географии принес ему стенные французские часы, которые ни один мастер не брался чинить.

– Прошу посмотреть, коллега, нельзя ли в них вдохнуть жизнь?

Циолковский удивленно взглянул на учителя с маленькой седой, качающейся, как маятник, головкой.

– Сколько они вам служили?

– Мне, коллега, скоро семьдесят, а часы помню еще мальчиком… У них удивительно красивый бой. Всю жизнь я прожил под их монотонное тиканье и нежный, мелодичный бой… Очень бы хотелось, чтоб они пробили и мой последний час…