– Как же теперь, когда начали делать двигатель?

– Пока мы ездим, Дубосеков все сделает. Приедем – опробуем.

– Что ты, Андрюша, разве я смогу… Я буду рваться в Москву и тебе испорчу весь отдых… Поезжай один, а я возьму отпуск и буду помогать Дубосекову. Ведь тьма всяких дел… Оказалось, что нигде нет медной трубки, нужного сечения, для бензопровода. Не могут достать тугоплавкой стали для сопла… Как можно Степана оставить одного?

Стрешнев понял – уговорить Цандера не удастся.

– Боюсь я за тебя, Фридрих… Свалишься…

– Не свалюсь! Ведь двигатель делаем, Андрюша. Сейчас я могу работать за троих…

– Тогда вот что: по возвращении из Калуги я возьму на себя все заботы о двигателе, а ты – ты поедешь в санаторий! Выхлопочу тебе дополнительный отпуск. Согласен? Даешь слово?

Цандер подумал и протянул руку:

– Даю!..

Стрешнев вернулся в первых числах сентября 1929 года, когда камера сгорания была полностью готова и Степан Дубосеков заканчивал пригонку воздушного насоса и бензопровода.

Стрешнев придирчиво осмотрел камеру и довольно улыбнулся:

– Не зря я тебя рекомендовал, Степан. Верно говорят, что у тебя золотые руки.

– Рано еще судить о моей работе, Андрей Сергеич, двигатель не мертвая модель… Подождем, что он сам о себе скажет…

– А когда испытания?

– Ждали вас… Да вон и Фридрих Артурович идет… спросите у него.

– А, Андрей, наконец-то! – радостно воскликнул Цандер, крепко пожимая большую, загорелую руку друга. – Хорош, хорош! Румяный, упитанный – прямо нэпман!.. Ну, ну, не обижайся – шучу…

– Привез тебе тысячу поклонов. Циолковский очень разволновался, когда узнал, что ты создаешь реактивный двигатель. Передавал привет и пожелания больших успехов.

– Спасибо! Я рад…

– Когда же испытания, Фридрих?

– Я думаю – в пятницу. Это хороший день…

– Ладно! Я всех оповещу…

В пятницу после работы, когда в кузнечном цехе почти никого не осталось, Дубосеков со Стрешневым принесла двигатель и прикрутили его проволокой к большой наковальне.

Скоро пришли Цандер с Крамешко и директор с секретарем партячейки.

– Ну, что же, пожалуй, будем начинать? – спросит Крамешко.

– Сейчас, только провод протянем, – сказал Стрешнев.

Цандер сам осмотрел двигатель, проверил бак с бензином и, взглянув на барометр, немного подкачал воздуху.

– Как с зажиганием?

– Все готово! Пульт управления будет здесь за печью, – ответил Стрешнев, – прошу всех сюда.

– Да, да, товарищи, пройдите туда, – попросил Цандер, – возможны всякие неожиданности.

Когда все отошли, Цандер несколько секунд постоял наедине с двигателем и ласково погладил его, как бы говоря: «Дружище, не подведи», – подошел к пульту управления и положил руку на выключатель:

– Внимание! Включаю.

Все замерли. Воцарилась тревожная тишина.

Цандер почувствовал, как его лицо покрывается испариной.

– Не томи, давай! – буркнул директор.

Цандер дрожащей рукой включил зажигание. Двигатель фыркнул и вдруг издал шипяще-свистящий звук, похожий на завывание дисковой пилы.

– Ишь, как ревет! – удивленно сказал директор и вышел из укрытия. – От горшка два вершка, а гудит, как броненосец «Потемкин»!

Цандер подбежал к двигателю, взглянул на приборы, еще качнул насос.

Двигатель заревел сильнее.

На глазах Цандера блеснули слезы радости. Он взглянул на подошедшего Стрешнева, как бы спрашивая: «Ну, что?» Но тот уже протягивал к нему руки:

– Фридрих, дружище, поздравляю! Слышишь, поет, бродяга… Значит – победа!..

В тридцать втором была ранняя, спорая весна. В конце апреля зазеленели деревья, и старая запущенная Москва повеселела, стала живописней, приветливей. Кое-где уже вывешивали красные флаги, на фасадах больших домов укрепляли портреты вождей и красочные панно. Москва жила суматошной, предпраздничной жизнью.

На заводе «Мотор» к майским праздникам готовили подарок – новый мощный авиационный двигатель. Однако с испытаниями не ладилось. Над отладкой работали днем и ночью. Стрешнев, как один из авторов проекта, целую неделю не выходил с завода, следя за работой в цехах, на сборке, на испытательной станции. Лишь когда совсем выбивался из сил, приходил в кабинет, чтоб на часок прикорнуть на диване…

В субботу с отладкой было закончено, и двигатель заработал ровно, без перебоев, легко наращивая и гася число оборотов. Испытания велись всю ночь и прошли на редкость успешно. В воскресенье часов в десять утра и рабочие, и инженеры были отпущены домой.

Стрешнев, выйдя на воздух, прогретый весенним солнцем и пропитанный сладким запахом молодой клейкой тополиной листвы, почувствовал необыкновенную легкость – усталости как не бывало. Захотелось пройтись пешком, ни о чем не думая и не заботясь.

Он шагал, насвистывая, сняв кепку, и чувствовал, как легкий ветерок играл в его густых, слегка курчавящихся волосах.

На перекрестке улиц у старой, облупленной, полуразрушенной церкви со спиленными крестами стояла и крестилась старушка.

– Бабушка, что же вы молитесь, ведь церковь-то не работает?

– Это ничего, голубчик, что не работает, зато она стоит… Сколько ее ни ломали, сколько ни взрывали, а сокрушить не могли. Так и веру христианскую сокрушить невозможно… Камни останутся от храма, мы и на камни молиться будем…

Стрешнев, ничего не сказав, пошел дальше, но старушка смутным видением продолжала стоять у него перед глазами. «О вере она хорошо сказала! Вера – могучая сила! Если человек верит во что-то – в бога, в черта, в свою собственную идею – он в десять раз сильнее неверующего…»

Вспомнился Цандер – худенький, хрупкий, с тонкими белыми руками. «Кажется, дунет ветер и он упадет, а какая силища в этом человеке! Сколько он сделал!.. Кажется, в прошлом году показывал мне расчеты траекторий полета межпланетного корабля на Марс. Это поразительно! Он рассчитал и сроки отлета, и время нахождения в пути, и силу притяжения Солнца и других планет, и влияние этого притяжения на скорости полета. Он разработал способ, по которому астронавты смогут определить орбиту своего корабля и координировать его движение.

А реактивный двигатель! Фридрих не удовлетворился первой удачей. Теперь разрабатывает проект нового, более мощного двигателя – ОР-2 (опытный реактивный – два). Где берет он силы для этой деятельности, которой бы хватило на пятерых? Только вера, несокрушимая, непоколебимая вера в свою идею дает ему энергию».

Стрешнев, углубившись в размышления, не заметил, как вышел к Разгуляю. Впереди рыжая лошадь, запряженная в ломовые дроги, везла что-то, накрытое брезентом. Ямщик шел рядом с лошадью, держа в руках вожжи, а сзади за дрогами устало шагали пятеро мужчин с обнаженными головами.

– Гражданин, не знаете, кого хоронят? – спросил Стрешнева худенький старичок.

– Нет, не знаю…

– Странно… Гроб закрыт брезентом и кажется каким-то маленьким… Может, кто на самолете разбился?

– Не знаю, – сказал Стрешнев и ускорил шаги.

В это время лошадь поворотила на Басманную, и среди шагавших за дрогами Стрешнев увидел Цандера.

Он пошел еще быстрее, по самому краю панели, чтобы лучше рассмотреть и дроги, и людей, идущих за ними.

Цандер, словно почувствовав, что Стрешнев идет рядом, взглянул на панель и, увидев его, приветливо махнул рукой.

Стрешнев счел неловким присоединиться к процессии и отрицательно кивнул. Тогда Цандер, что-то шепнув молодым людям, быстро пошел и обеими руками схватил руку Стрешнева.

– Андрей, вот встреча! Я так рад видеть тебя именно сегодня.

– С кем это ты, Фридрих? Кого вы хороните? – с тревогой спросил Стрешнев.

– Что ты, Андрей?! – возбужденно и радостно воскликнул Цандер. – Сегодня у нас не похороны, а день рождения! Переезжаем из института моторостроения в собственное помещение. Да, да! Отныне мы – ГИРД! Слышишь – ГИРД!