— Ох, сударь!!

— Яснее ясного! — мелодичным голосом подвел итог Арамис. — Он впал в грех отступничества, забыв руку, кормящую его. Лучше бы тебе сделаться реформатом, милейший.

Даже тогда твое прегрешение было бы не столь непростительно.

— Эх, сударь!!!

— Но, друзья мои, к счастью, у нас есть этот парень, Жемблу. Он поможет нам освободить д'Артаньяна.

— Этот бездельник? II — завопил несчастный Планше. — Да лучше я возьму Бастилию штурмом вместе с моими ребятами, чем уступлю ему честь вызволить господина д'Артаньяна из беды!! Как вы только могли подумать!.. Вы, господин Атос, вы видели меня в деле! Вы, господин Портос, ведь это вы привели меня к господину д'Артаньяну, верно оценив меня с первого взгляда! Вы, господин Арамис, ведь это я, рискуя жизнью, доставил написанное вами письмо лорду Винтеру в Лондон III И Планше заплакал. Совсем как в былые времена.

— Ну, полно, полно, Планше, — сказал Атос, подходя к обиженному. — Я знаю, ты не трус. Но ты заколебался, и мне хотелось встряхнуть тебя, чтобы твои душевные силы восстановились в полной мере.

Портос также подошел к Планше, который шумно сморкался в обширный полотняный платок, извлеченный им из кармана.

— Утешься, старина Планше, — произнес он своим громовым голосом. — Я не забыл, как нашел тебя на мосту Ла-Турнель, где ты плевал в воду, наблюдая круги на воде. Мне показалось, что подобное занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности. Поэтому я рекомендовал тебя д'Артаньяну и не ошибся. Просто я опасался, что по прошествии времени ты сделался чересчур рассудительным.

— Благодарю вас, сударь, — проговорил Планше, прекратив свое шумное занятие. — Я знал, что вы и господин Атос не можете думать обо мне так плохо…

— Планше, ты куда лучше этой размазни Базена, от которого, впрочем, тоже иногда бывает польза. Я готов извиниться перед тобой, — проговорил Арамис участливым тоном, не слишком свойственным ему.

Таким образом, душевное равновесие Планше было восстановлено, и обсуждение плана предстоящей операции продолжалось.

— Итак, ты, Планше, раздобудешь арбалет, — говорил Портос, настроение которого было превосходным. Еще бы — он придумал план кампании, и его друзья приняли этот план.

За неимением лучшего, добавим мы.

Однако Портосу план представлялся отличным. По его мнению, в нем не было слабых мест.

Действуя в соответствии с этим планом, Атос повидался с господином де Тревилем, сообщившим ему о способе, которым королева обменялась с заключенным записками. Было решено вновь прибегнуть к помощи того самого тюремщика, который не мог пожаловаться на свой аппетит. Приняв все возможные меры предосторожности, стражу сумели передать записку для д'Артаньяна. В записке арестанту предлагалось не пренебрегать своим здоровьем и получше отапливать камеру.

Крупными каракулями, в которых узник с восторгом узнал почерк Портоса, д'Артаньяну предписывалось всегда иметь побольше дров в камине, а мелкий бисерный почерк Арамиса сложился в фразу, из которой следовало, что гасконцу лучше провести без сна ночь на третий день по получении записки.

Ровные же строки, принадлежащие перу Атоса, уведомляли о том, что бодрствующий арестант должен постараться осветить камеру изнутри, поставив горящую головню у окна так, чтобы снаружи можно было отличить это окно от других, но не приближаясь к окну самому.

Получив записку, д'Артаньян возликовал в душе, но виду не подал. Он понимал, на какой огромный риск идут друзья ради него, да и само присутствие их в Париже было удивительным и приятным сюрпризом.

Наконец наступила долгожданная ночь. Третья, считая со дня получения записки. Д'Артаньян растопил огонь в камине, жалуясь на простуду, и тюремщик, который принес ему ужин, а вернее сказать, унес его почти нетронутым к себе домой, и не подумал выгребать из камина головешки.

Как водится в таких случаях, время плелось как черепаха, а огонь все время норовил погаснуть. Однако мушкетер, проявив немалую изобретательность, сумел развести вполне приличный огонь, а затем приступил к несению дозора у окна с головней в руке. Прошел час. Тьма совершенно сгустилась.

Д'Артаньян терялся в догадках у зарешеченного окошка камеры, как вдруг что-то лязгнуло не то о стену башни, не то о железные прутья решетки.

Гасконец, сам хорошенько не понимая, в чем дело, выхватил из камина еще одну головню, больше напоминавшую факел. Минут через пять снова что-то лязгнуло снаружи о край оконной ниши. Д'Артаньяну казалось, что звук очень громкий и стража неминуемо прибежит, услышав его, но, очевидно, тюремщики, находившиеся в караульном помещении, не обладали столь изощренным слухом, каким наделяла их разыгравшаяся фантазия нашего узника.

Прошло еще некоторое время — и стекло брызнуло осколками перед лицом мушкетера. В окно угодила арбалетная стрела, пущенная с изрядной силой. К ее концу была привязана тонкая, но прочная бечева. Живой ум мушкетера тотчас подсказал ему, что за эту бечеву следует потянуть. Почувствовав на другом конце некоторое сопротивление, он удвоил усилия.

Бечева оказалась неожиданно длинной. Очевидно, его друзья изготовили из арбалета нечто вроде гарпунной пушки. Теперь мушкетер понял, почему Атос предупреждал его о том, что у окна стоять не следует. К счастью, осколки не причинили ему никакого вреда. Втащив бечеву в оконный проем, Д'Артаньян обнаружил тугой сверток, в который заботливая рука Портоса вложила скатанную веревочную лестницу, пару пилок для надпиливания прутьев решетки, короткий кинжал и кляп. Тут же находилась записка:

Д'Артаньян!

Мы собираемся нарушить твое уединение, но не для того, чтобы составить тебе компанию, хоть это и может случиться, а для того, чтобы ты составил компанию нам. Мы наготове все время. В первую же безлунную ночь — попробуем. Перепиливай решетку, начинай не откладывая, а получив сигнал, такой же, как сейчас, спускайся по веревочной лестнице из окна — часового внизу уже не будет. Прыгай в ров; вода холодная, но эго заставляет двигаться быстрее. Мы будем ждать тебя у стены.

Незачем долго описывать чувства гасконца. Так как ночь еще далеко не закончилась, он принял решение последовать мудрому совету Портоса и, вооружившись пилкой, немедленно повел атаку на один из прутьев решетки. Это занятие не только приближало мушкетера к долгожданной свободе, но оказалось весьма кстати еще и потому, что помогало согреться. Холод из разбитого стекла ничуть не улучшил климат тюремной камеры.

(продолжение)

— Тебе следует еще немного потренироваться, Планше, и ты сделаешься лучшим стрелком из арбалета во всем Париже, — пророкотал Портос.

— Вы очень добры ко мне, сударь. Но, если принять во внимание, что арбалетами уже сто лет никто не пользуется, то, вы недалеки от истины, отвечал Планше, любивший точность.

— Погода пасмурная, солнце не увидеть даже в те увеличительные стекла для астрономических наблюдений, которые прислал преподобному Мерсенну господин Галилей, — вмешался Арамис. — И ночью, по всей видимости, луны не будет.

Нам следует поторопиться.

— Я отправляюсь в казармы мушкетеров, — сказал Атос.

— А я — в казармы Пьемонтского полка, с вашего позволения, — проговорил Планше.

— Черт побери! — неожиданно воскликнул Арамис.

— Довольно странное восклицание из уст без пяти минут аббата, флегматично заметил Атос, останавливаясь в дверях. — Что вас взволновало, Арамис?

— Он не успеет перепилить решетку.

— Что вы такое говорите, Арамис?! — вскричал Портос.

Атосу потребовалось немного времени, чтобы осмыслить сказанное Арамисом.

— Вы правы. Ему не перепилить прутья за несколько часов, а днем пилить опасно.

— О чем это вы говорите?! — снова вмешался Портос, переводя удивленный взгляд с Атоса на Арамиса и обратно. — Почему это д'Артаньян не перепилит решетку? Да ее можно высадить ударом кулака, хотя, конечно, я не берусь утверждать, не попробовав.