– Хорошо-хорошо, пусть я шовинист и все такое прочее, но я считаю, что немало поспособствовал сексуальному освобождению женщин.

– Очень многие женщины считают, что «Мачо» превращает их всего лишь в сексуальные объекты.

– Вы тоже так думаете?

– Я здесь работаю, босс, и эта работа мне нравится. Вы всерьез ожидаете, что я отвечу на ваш вопрос?

Бакнер раздраженно посмотрел на нее и вновь принялся ходить по комнате.

– Это все равно не решает нашу проблему. Можно ли найти секретаршу нижнего офиса, которая задержится здесь надолго?

– А вы позволите мне самой взяться за это, вместо того чтобы звонить в агентство по найму и заказывать там секретаря – так, как если бы вы заказывали корзину с фруктами?

Марк остановился.

– Конечно. Даю вам карт-бланш.

– И если я найду девушку, которая хочет сделать карьеру в журнале, вы по крайней мере хоть подумаете о том, чтобы найти ей потом что-нибудь посерьезнее?

– Ну конечно! – не задумываясь, согласился Марк. Такое обещание ни к чему его не обязывало.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете. В вашем искушенном мозгу мелькнула мысль о том, что это вас ни к чему не обязывает. Я права?

– Что?.. – Он откинул голову и рассмеялся. – Вы умеете читать мысли, Нэн?

– Поскольку я работаю на вас, это не страшно. – Она надела очки, встала и направилась к выходу.

– Нэн!

Она повернулась.

– Что у вас на уме? – Марк смотрел на нее, склонив голову набок. – Мне кажется, вы только что обвели меня вокруг пальца.

– Раз вы не умеете читать мысли, то не сможете узнать, верно ли это.

Вот так Пегги Чёрч и попала на работу в «Мачо энтерпрайзиз».

Когда Пегги училась в колледже, движение за права женщин только зарождалось и о нем еще почти ничего не было известно. По мнению Пегги, во многом оно было результатом свойственного молодежи брожения умов. Симпатизируя целям движения, она не принимала непосредственного участия в борьбе – ни в сборе подписей, ни в маршах против войны во Вьетнаме, ни в организации шумных баталий с администрацией колледжа. Будучи серьезной студенткой, Пегги понимала, что участие в движении протеста может помешать учебе. Ее попросту могли отчислить, как уже отчислили многих других.

К тому же Пегги никогда не ощущала в себе того презрения, с каким революционная молодежь относилась к своим родителям и к моральным ценностям среднего класса вообще. Ее родители были людьми зажиточными, отец работал вице-президентом одной из страховых компаний, в детстве она была окружена вниманием и заботой. Так с чего бы она стала ненавидеть своих родителей? Она их любила. Пегги признавала, что, возможно, в чем-то их взгляды устарели, но ведь поколенческие разногласия – дело обычное, дети всегда восстают против своих родителей. Просто на сей раз противостояние переросло в открытый бунт.

И хотя Пегги училась в Калифорнийском университете, где все это зарождалось, она не готова была считать движение протеста своим кровным делом и отказывалась присоединиться к бунтарям. Товарищи по учебе подвергали ее насмешкам, но она только пожимала плечами.

Единственное, что она полностью одобряла, – это отношение молодого поколения к сексу, знаменательное освобождением от чувства вины. Однако после нескольких случайных связей энтузиазм Пегги несколько поугас. С чисто сексуальной стороны все обстояло нормально, просто аккуратистке Пегги быстро надоели бороды и длинные волосы, запах грязной одежды и немытых тел.

Однажды, выпив лишнее, Пегги залезла в спальный мешок с неким бородачом, который фактически начал ее насиловать. Когда же она запротестовала против чересчур быстрого совершения акта, ее партнер буркнул:

– Заткнись, детка! Вся эта прелюдия только зря отнимает время. Я трахаюсь, когда хочу.

Вздохнув, Пегги расслабилась и позволила бородачу удовлетворить желание.

Наутро от нее воняло, как от козла. Поспешно выбравшись из спального мешка, Пегги убежала в свою комнату. Через пару дней она обнаружила на лобке множество вшей. Испугавшись, что заодно подхватила и венерическую болезнь, Пегги отправилась к врачу, который избавил ее от паразитов и успокоил относительно более неприятных вещей.

Однако с тех пор Пегги зареклась заниматься сексом до тех пор, пока снова не окажется в обществе цивилизованных людей, которые регулярно моются.

Через месяц после окончания университета Пегги уехала в Нью-Йорк, стремясь не столько покинуть родной дом, сколько избавиться от революционной атмосферы Калифорнии. Она хотела попробовать поработать в журнале. Пегги повезло – ей удалось найти такую работу. Как и все остальные журналы универсального содержания, этот журнал еще недавно был при последнем издыхании. Однако возглавившая редакцию энергичная дама сумела вдохнуть в него новую жизнь. Идеи прямо-таки распирали нового главного редактора. Когда Пегги пришла сюда работать, с момента смены руководства прошел только год, а журнал уже полностью восстановил прежний тираж и пробился в первую десятку американских изданий. Новый редактор переориентировал журнал на женщин в возрасте от двадцати до сорока лет.

Пегги наслаждалась той атмосферой энтузиазма, которая царила в редакции. Начав с технической работы, она довольно скоро уже стала младшим редактором.

Однако революционное движение настигло ее и здесь. Журнал был феминистским не только по своей идеологии. Пегги не проработала в редакции и года, как все мужчины, даже те, кто отдал журналу всю свою жизнь, были под разными предлогами уволены, и в редакции остались одни женщины.

Движение за права женщин росло, с каждым днем приобретая все больше сторонников, и вскоре Пегги обнаружила, что в нем состоят абсолютно все сотрудницы журнала, за исключением, как ни странно, редактора. Пегги была вынуждена тоже вступить в ряды феминисток. Нельзя сказать, чтобы она не симпатизировала их целям – ведь женщины в Соединенных Штатах действительно были гражданами второго сорта. Однако активистки относились ко всему этому чертовски серьезно, они были такими непреклонными, что… Ну да, становилось просто скучно. От внимания Пегги не ускользнуло, что многие из них были, мягко говоря, не самыми привлекательными представительницами своего пола. Конечно, она хорошо понимала, что основу всякого революционного движения всегда составляют самые угнетенные или те, кто считают себя таковыми. Тем не менее ее раздражало, что большинство активисток, казалось, изо всех сил старались выглядеть еще менее привлекательно – как будто любая попытка понравиться мужчине являлась предательством «Дела». На ум сразу приходил немытый бородач из Беркли.

Чтобы не навлекать на себя немилость коллег по журналу, Пегги пришлось бывать на митингах и помочь в организации нескольких мероприятий.

Она ненавидела себя за лицемерие, за то, что предпочла самый легкий путь. Кроме того, ей, черт побери, нравились мужчины! Да, нравились, несмотря на все проявления мужского шовинизма, болтовню о мужском превосходстве, а также тот факт, что мужчина за одну и ту же работу получал больше, чем женщина, даже если работал хуже. Несмотря на все это, Пегги нравились мужчины, нравилось, когда они находили ее привлекательной. К тому же не все они были заражены идеями мужского шовинизма.

Через некоторое время она открыла для себя еще одну неприглядную сторону Движения. Так как его участницы, не желая становиться сексуальными объектами, не стремились понравиться мужчинам, рано или поздно они начинали уделять внимание друг другу.

Пегги, конечно, знала о лесбиянстве и раньше. В конце концов, в Калифорнии она жила в жен-ском общежитии. Те немногочисленные не слишком удачные сексуальные опыты, в которых Пегги приняла участие, не настроили ее ни «за», ни «против». И вообще, у Пегги не было предубеждения против гомосексуализма – как мужского, так и женского. Но это было не по ней.

Серьезных романов она не заводила, хотя мужским вниманием обойдена не была, а соглашаясь прийти на свидание, иногда ложилась в постель, иногда – нет. Пегги была целиком поглощена работой в журнале и полагала, что глубокое романтическое увлечение могло бы ей помешать. Время от времени она задумывалась о замужестве, но всякий раз рассматривала это как далекую перспективу – ей было всего двадцать пять!