Мама Кэрри Эн уже испортила свой макияж слезами гордости и волнения. Ее сестра Труди жестом показала: «Все о'кей». Эйтна прошептала: «Не забудь слова!» Даже будущая свекровь Кэрри Эн изобразила почти дружелюбную улыбку.

И тут она увидела Грега. Словно кинозвезда, которая знает, как эффектно выбрать нужный момент, он подождал, пока Кэрри Эн подойдет совсем близко, и только тогда обернулся к невесте. И обернувшись, улыбнулся прекрасной, обаятельной улыбкой, как Том Круз до того, как ему сделали фарфоровые зубы.

В волшебном сиянии этого мгновения как будто растаял весь мир. Для Кэрри Эн в тот миг существовал только Грег, а для Грега, она была уверена, – только Кэрри Эн. Глядя ему в глаза и делая несколько последних шагов ему навстречу, Кэрри Эн чувствовала себя блуждающим спутником, которого лазерным лучом притягивают к порту. Мятое платье, огромный прыщ, плохая прическа – все это было забыто, как только она увидела лицо своего возлюбленного.

Рядом с Грегом стоял его лучший друг Тим. Оба были в бледно-серых костюмах из ткани с легким блеском – тогда это было модно, но когда всего через двенадцать месяцев, на юбилей, мистер и миссис Фишер достали свадебный альбом, костюмы выглядели нелепой дешевкой. Грег специально сделал мелирование на своих клочковатых длинных волосах – точнее, Майри сделала. Она училась на стилиста в местном училище и как раз проходила окраску волос. Конечно, в те дни особого выбора оттенков не было: прядки были только ярко-белыми, а краска наносилась на вонючую резиновую шапочку, в которой человек становился похожим на полулысую куклу Синди, которую неудачно осветлили пергидролью.

Майри и себе сделала прядки. Они совсем ей не шли. Как и лососево-розовое платье, которое Кэрри Эн для нее выбрала. К счастью, в конце восьмидесятых люди были не против наряжаться в цвета, которые придавали им болезненный вид. Если в моде был лососево-розовый, все его носили. В прошлом году на пике был канареечно-желтый. И, как ни странно, канареечно-желтый шел Майри гораздо больше.

– Дети мои, – начал священник. – Сегодня мы собрались, чтобы стать свидетелями бракосочетания Грега Фишера и Кэрри Эн Мерфи.

Запели первый гимн. «Все в мире свет и красота». Любимый гимн Кэрри Эн. Она слышала, как отец рядом нескладно тянет мелодию. И за спиной, со скамьи, голос матери – нежное певучее сопрано.

Я так счастлива, подумала Кэрри Эн. Очень, очень счастлива.

Это было начало ее идеальной жизни.

Через пятнадцать минут они расписались в свидетельстве. Грег долгие месяцы тренировался подписываться, чтобы его роспись «Грег Фишер» стала немного похожа на «Джон Бон Джови». В конце концов эта роспись превратилась в неразборчивую закорючку. Увы, спустя тринадцать лет такая же закорючка стояла на документе о расторжении брака.

– Ну вот, Кэрри Эн, – произнес Грег, когда они зашагали к выходу из церкви уже как мистер и миссис Фишер. – Наконец-то мы это сделали.

Они улыбнулись друг другу.

– О Грег, – ответила Кэрри Эн. – Я тебя люблю.

Новоиспеченная миссис Кэрри Эн Фишер чувствовала себя принцессой из сказки. В этой церкви было так много тепла, так много счастья, что она бы ни капли не удивилась, если бы сводчатый потолок раскрылся, как цветочный бутон, и все это счастье взлетело бы к небесам.

Но когда Грег с Кэрри Эн вышли из пропитанной ароматами роз и любви церкви на солнцепек, их встретили вовсе не восторженные аплодисменты сборища зевак, как они предполагали. Да, конечно, зеваки были, но собрались они совсем по другой причине…

– Не выпускайте их!.. – крикнул мистер Давенпорт.

– Слишком поздно! – ответил кто-то. – Они уже здесь.

– Ты ее чертову голову хоть курткой накрой!

– Чью голову? – пролепетала Кэрри Эн.

Маленькая группка людей, собравшаяся вокруг повозки, что привезла Кэрри Эн в церковь, инстинктивно раздвинула руки, будто пыталась таким образом скрыть страшную правду. Мистер Давенпорт широко распахнул макинтош, словно маньяк-извращенец. Но Кэрри Эн уже увидела лошадиное копыто, которое торчало из-под полы под очень странным углом. Увидела болезненно вывернутую шею несчастного животного, застывшую в последней агонии.

– О боже! – Она бросилась к лошадке, которая всего час назад привезла ее в церковь, а теперь лежала мертвая на тротуаре. – Что случилось?

– Это была старая кобыла, – ответил мистер Давенпорт. – Слишком много впечатлений.

На свадебный прием жених и невеста ехали на заднем сиденье голубого «мерседеса» дядюшки Фреда.

Всю дорогу Кэрри Эн и Фред смотрели в противоположные окна, а друг на друга взглянули, лишь добравшись до отеля. При сложившихся обстоятельствах фотограф решил, что групповые фотографии лучше сделать в саду, а не у церкви. Даже десять лет спустя было очевидно, что невеста на фотографиях едва сдерживает слезы за натянутой улыбкой.

Может, это было предзнаменование. А может, и нет. Кэрри Эн лошади никогда не нравились. И смерть бедной старой Рыжухи вовсе ее не расстроила. Ее поразила реакция Грега. Нотка раздражения в его голосе, когда он произнес: «Если бы твой папочка не хотел сэкономить на прокате машин, этого бы не случилось». Раньше Кэрри Эн никогда не слышала, чтобы ее возлюбленный так разговаривал.

А у Майри, что стояла на многих фотографиях прямо за спиной Кэрри Эн, на лице было выражение сладостного мучения. Как только Кэрри Эн не догадалась, по кому на самом деле сохла Майри в 1987-м? Это был вовсе не Тим, друг жениха. Сейчас это было очевидно. Майри даже сделала такую же стрижку, как у Грега. Уже тогда она была влюблена в него по уши.

Кого из них было больнее потерять? Мужа или подругу? Кто из них предал ее сильнее? В который раз Кэрри Эн пожалела, что Майри не хватило смелости действовать раньше. Пожалела, что Майри не подошла к нему еще в тот вечер в пабе, когда Кэрри Эн впервые рассказала ей о своих чувствах. Они бы поссорились на день-два. Неделю максимум. Но Майри попыталась задушить свою любовь к Грегу, и внутри ее остался тлеть маленький уголек. Он горел почти пятнадцать лет, пока сердце Грега не превратилось в высохшую труху, и едва лишь Майри к нему прикоснулась, полыхнуло огнем.

Прошло пятнадцать лет с того дня, как она произнесла обет – тринадцать в браке и два года порознь, – и, вспоминая об этих годах сейчас, на берегу Эгейского моря, Кэрри Эн печально вздыхала. Все должно было быть по-другому. Она не должна была остаться в одиночестве в тридцать четыре года, не должна была думать, что сделала не так. Как можно было бы удержать своего мужа…

А стоил ли он того? Этот вопрос задавали ей подруги. Он был ленив, безразличен, никогда ей не помогал. Говорил, что она зануда, хныкалка и толстуха. Часто Кэрри Эн казалось, что поэтому он и был к ней так равнодушен. Что если он прав?

Она бросила в воду камешек и пошла обратно в номер.